Горстка банальных рифм.
На самом деле ничего другого не оставалось.
К тому же он хорошо питался, когда рифмы приносили доход.
«Золотая. Пожилая». Он помнит ту дурацкую песенку слово в слово. Но не может вспомнить…
…Господи, не может…
– Извини за беспокойство, Господи, не напомнишь мне имя моей сестренки?
Не то чтобы он верил в существование Бога. Вообще-то он в курсе, что Его нет. Но на всякий случай, если вдруг что-то подобное есть:
– Пожалуйста, напомни мне еще разок ее имя.
– Прости, – говорит тишина. – Не могу тебе помочь.
– Кто это?
(Тишина.)
– Кто там?
(Тишина.)
– Бог?
– Не совсем.
– Кто же тогда?
– С чего начать? Я усик бабочки. Я химикаты, из которых сделана краска. Я мертвец на берегу водоема. Я вода. Я берег. Я клетки кожи. Я запах дезинфицирующего средства. Я то, что трется о твои губы, увлажняя их, – чувствуешь? Я мягкий. Я твердый. Я стекло. Я песок. Я желтая пластиковая бутылка. Я весь пластик в морях и в кишках всех рыб. Я все рыбы. Я моря. Я моллюски в морях. Я старая расплющенная пивная банка. Я магазинная тележка в канале. Я объявление на столбе, птица на проводе. Я столб. Я провод. Я пауки. Я семена. Я вода. Я жара. Я хлопчатобумажная ткань простыни. Я трубка в твоем боку. Я моча в трубке. Я твой бок. Я другой твой бок. Я другой «ты». Я кашель за стеной. Я кашель. Я стена. Я слизь. Я бронхиальные трубки. Я внутри. Я снаружи. Я транспорт. Я загрязнение. Я конский навоз, упавший на проселочную дорогу сотню лет назад. Я поверхность этой дороги. Я то, что внизу. Я то, что вверху. Я муха. Я потомок мухи. Я потомок потомка потомка потомка потомка потомка мухи. Я круг. Я квадрат. Я все фигуры. Я геометрия. Я еще даже не начал рассказывать тебе, кто я. Я всё, что создает всё. Я всё, что уничтожает всё. Я огонь. Я потоп. Я мор. Я чернила, бумага, трава, дерево, листва, лист, зелень листа. Я прожилка на листе. Я голос, не рассказывающий никакой истории.
(Фыркает.)
– Такого не бывает.
– Прошу прощения. Бывает. Это я.
– «Лист», ты сказал?
– Да, я сказал «лист».
– Ты? Лист?
– Ты что, глухой? Я лист.
– Просто один-единственный одинокий листочек, да?
– Нет, если быть точным. Как я уже сказал. Как я уже пояснил. Я – это все листья сразу.
– Ты – все листья?
– Да.
– Так, и ты опал? Или еще не опал? Осенью? Летом в грозу?
– Ну, по определению…
– А под «всеми листьями» ты подразумеваешь прошлогодние листья?
– Я…
– И листья будущего года?
– Да, я…
– Ты – это все старые, давно исчезнувшие листья за все годы? И все листья в будущем?
– Да-да. Ясное дело. Боже всемогущий. Я листья. Я все листья. Понятно?
– И листопад? Да или нет?
– Конечно. Ведь листья опадают.
– Тогда, кем бы ты ни был, ты меня не проведешь. Ни на секунду не одурачишь.
(Тишина.)
– Всегда есть и всегда будет продолжение истории. Вот что такое история.
(Тишина.)
– Это бесконечный листопад.
(Тишина.)
– Так ведь? Это ведь ты?
(Тишина.)
Теперь, когда уже не за горами настоящая осень, погода улучшилась. До сих пор стояло воняющее мухами, пасмурное, прохладное, осеннее вселенское лето – практически с того первого раза, когда Элизавет пошла на почтамт, чтобы «проверить и отправить» свой паспортный бланк.
И вот ее новый паспорт прибыл на почту.
Наверное, ее волосы все-таки удовлетворили критерию. Расположение глаз, наверное, тоже.
Она показывает новый паспорт маме. Мама тычет пальцем в слова «Европейский союз» вверху обложки и корчит скорбную гримасу. Потом пролистывает паспорт.
– Что это за рисунки? – говорит она. – Не паспорт, а книжка с картинками от «Ледибёрд»[26].
– «Ледибёрд» под «кислотой», – говорит Элизавет.
– Мне не нужен новый паспорт, если он будет таким же, – говорит мама. – И все эти мужики повсюду. А где женщины? А, вот одна. Это что, Грейси Филдс?[27] Архитектура? Да кто это? Это она? Эта женщина в смешной шляпке – единственная на весь паспорт? О нет. Вот еще одна, как бы дорисованная по центру страницы, задним числом. А вот еще парочка, на той же странице, что и шотландские волынщики – обе шаблонные этнические танцовщицы. Сценическое искусство. Что ж, Шотландия, женщины и скрепа континентов – все уж точно на своем месте.
Она возвращает паспорт Элизавет.
– Если бы я увидела эту пародию на паспорт до референдума, – говорит мама, – уж я бы заранее подготовилась к тому, что так неминуемо грядет.
Элизавет засовывает новый паспорт за зеркало в спальне, которую мама отвела для нее в задней части дома. Потом натягивает пальто и идет к автобусной остановке.
– Не забудь, – кричит вдогонку мама, – ужин! Я жду тебя в шесть. Зои придет.
Зои – та самая женщина, что снималась девочкой на Би-би-си, когда мама была маленькой. Мама познакомилась с ней на съемках «Золотого молотка» две недели назад, и теперь они стали неразлейвода. Мама пригласила Зои посмотреть открытие заседания шотландского парламента, которое записала с телеэфира в начале месяца и уже насильно показала Элизавет. Мама уже несколько раз пересмотрела его сама, но расплакалась с самого начала, когда мужской голос за кадром произнес слова, высеченные на молотке:
«Мудрость. Справедливость. Сострадание. Честность».
– Это из-за слова «честность», – сказала мама. – Это из-за него всегда. Слышу его и вижу перед собой эти лживые хари.
Элизавет скривилась. Каждое утро она просыпается с таким чувством, будто ее лишили чего-то обманом. После этого она всегда задумывается над тем, сколько людей просыпается с таким же чувством по всей стране, за что бы они ни проголосовали.
– Угу, – сказала она.
– Я все смотрю и смотрю на их участки вон там, – сказала она. – Я не выйду из ЕС.
Для мамы это нормально. Она прожила свою жизнь.
– Правь, Британия, – скандировала кучка отморозков напротив квартиры Элизавет на выходных! – Сперва мы доберемся до ляхов, а потом до муслимов. Потом доберемся до ромал, а потом до голубых.
В ту же субботу, во время дискуссии на «Радио 4», представитель правого крыла крикнул женщине – члену парламента: «Вы драпаете, но мы за вами еще придем». Ведущий дискуссии не выступил с критикой, никак не прокомментировал и даже не признал того, что прозвучала угроза. Вместо этого он дал последнее слово члену парламента от партии тори, который использовал оставшиеся тридцать минут передачи для разговора о «реальной и тревожной причине для беспокойства» – не об открытой угрозе, только что высказанной в прямом эфире одним человеком другому, а о проблеме «иммиграции». Элизавет слушала передачу в ванной. После этого она выключила приемник и задумалась, сможет ли теперь слушать «Радио 4» так же наивно, как раньше. В ушах у нее произошел переворот. Точнее, не в ушах, а в мире.
Произошел переворот
Под толщей…[28]
«Вод? Каких вод?» – подумала она.
Под толщей социальных вод.
Она вытерла пар с зеркала, постояла собственным эхом в ванной. Взглянула на свое размытое отражение.
– Привет, – сказала Элизавет в трубку маме на следующее утро. – Это я. Пожалуй, пора.
– Прекрасно тебя понимаю, – сказала мама.
– Можно приехать и немного пожить у тебя? Я хочу сделать кое-какую работу и быть поближе к, гм, дому.
Мама усмехнулась и сказала, что Элизавет может занимать комнату в задней части сколько понадобится.
Тем временем Зои, девочка-звезда 60-х, тоже приедет, чтобы теперь для нее сыграла сама Шотландия.
– Мы с Зои сошлись на почве серебряного футляра для соверена, – сказала мама. – Не знаю, известно ли тебе, что это такое? В закрытом виде он похож на карманные часы, я видела парочку в телемагазине антиквариата. Один такой лежал сверху на шкафчике, и Зои подобрала его, раскрыла и такая: «Ой, какая жалость, кто-то вынул из них весь часовой механизм». А я такая: «Нет, это, наверно, футляр для соверена». А она такая: «Чтоб мне провалиться, так вот какого размера суверенитет? Как-никак старые деньги? Можно было бы догадаться. Первоначально монета стоимостью один фунт стерлингов. Скоро будет равняться 60 пенсам». Мы обе так громко рассмеялись, что даже запороли дубль, снимавшийся в соседней комнате.
– Я хочу вас познакомить, – снова говорит мама. – Она без конца меня подбадривала.
– Не забуду, – говорит Элизавет.
И тут же забывает, как только выходит за дверь.
Снова и снова, раз за разом. Даже во время фазы усиленного сна, положив голову на подушку и закрыв глаза, еле-еле душа в теле, он делает то, что умел делать всегда.
Бесконечно обаятельный Дэниэл. Зачарованная жизнь. Как ему это удается?
Она приносила стул из коридора. Запирала дверь палаты. Открывала книгу, купленную в тот же день. Начинала читать сначала, довольно тихо, но вслух: «Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы света, это были годы мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было все впереди, у нас не было ничего впереди»[29]. Слова действовали как заклинание. Они высвобождали все это в считаные секунды. Все происходящее отдалялось на безопасное расстояние.
Это было не что иное, как магия.
Кому нужен паспорт?
Кто я? Где я? Что я собой представляю?
Я читаю.
Дэниэл лежит и спит, как красавица в сказке. Элизавет держит в руках книгу, открытую в самом начале. Она совершенно ничего не произносит вслух.
«Один раз, – говорит она про себя, – когда я была еще очень маленькой и мать запретила видеться с вами, я выполняла ее просьбу, но только три дня. Утром третьего дня я впервые поняла, что однажды умру. Поэтому я демонстративно проигнорировала запрет. Я нарушила ее распоряжения. Она ничего не могла с этим поделать. Это длилось всего три дня, и я гордилась тем, что тогда вы ничего не заметили и не узнали.