Однако я хочу извиниться за то, что меня здесь не было все эти годы. Целых десять лет. Мне очень жаль. Я ничего не могла с этим поделать. Я безнадежно обиделась на какую-то глупость.
Конечно, возможно, вы не заметили и этого отсутствия.
Я-то думала о вас все время. Даже когда не вспоминала вас, я думала о вас».
Молчание Элизавет, если не считать ее дыхания.
Молчание Дэниэла, если не считать его дыхания.
Вскоре после этого она засыпает на стуле с прямой спинкой, прислонившись головой к стене. Во сне она сидит в выбеленном помещении.
Это выбеленное помещение – ее квартира.
По правде говоря, это не ее квартира, и она знает об этом во сне: она уже свыклась с мыслью, что, вероятно, никогда не сможет купить себе дом. Ничего страшного, в наши дни никто не может, за исключением богатеньких людей, или тех, у кого умерли родители, или тех, у кого богатенькие родители. Но это не беда: она арендует. Арендует во сне квартиру с белыми стенами. Сквозь стенку слышно соседский телевизор. Это один из способов узнать, что у вас есть соседи.
Кто-то стучит в дверь. Должно быть, Дэниэл.
Но это не он. Это девочка. Лицо у нее пустое, как лист бумаги, пустое, как пустой экран. Элизавет начинает паниковать. Пустой экран означает, что компьютер дал сбой и вся информация исчезла. Теперь ей никак не добраться до рабочих файлов. Никак не узнать, что происходит в мире прямо сейчас. Ни с кем не связаться. Больше никогда ничего не сделать.
Девочка не обращает внимания на Элизавет. Она садится в дверях, чтобы Элизавет не могла запереть дверь. Достает книгу. Наверное, это Миранда из «Бури». Миранда из «Бури» читает «Дивный новый мир».
Она поднимает глаза от книги, словно только что заметила здесь Элизавет.
– Я принесла тебе новости о нашем отце, – говорит она.
По словам девочки с пустым лицом, сегодня их отец пошел покупать новый ноутбук.
– Подарок для тебя, – говорит девочка (сестра Элизавет). – Но потом случилось это.
Затем Элизавет видит, что случилось дальше, как будто смотрит фильм.
По пути в «Джон Льюис»[30] мужчина (ее отец?) останавливается у витрины «Кэш Конвертерс»[31] и заглядывает туда: нет ли чего-нибудь подешевле? Рядом останавливается женщина и тоже заглядывает в витрину. «Смотрите на ноутбуки?» – спрашивает она. «Да», – отвечает отец. «Дело в том, – говорит женщина, – что я собираюсь зайти в этот магазин и продать им свой новый ноутбук – как я уже сказала, он новехонький. Я получила новую работу в Америке, и теперь мне не нужен этой новый ноутбук. Но если вы хотите купить ноутбук, я могу продать его вам, а не «Кэш Конвертерс», причем по очень хорошей для новенького ноутбука цене».
Отец Элизавет идет с женщиной на парковку, где она открывает багажник машины и расстегивает лежащую там сумку для инструмента. Она вынимает новенький ноутбук. Во сне Элизавет даже чувствует его запах.
«600 фунтов наличными, – говорит женщина, – цена вас устраивает?» – «Да, – отвечает отец Элизабет. – Вполне устраивает. Схожу сниму деньги в банкомате».
«Я с вами», – говорит женщина, кладя ноутбук обратно в сумку и закрывая багажник.
Они идут к банкомату. Он снимает деньги. Они возвращаются к машине. Он отдает женщине деньги. Женщина открывает багажник, достает сумку для инструмента и протягивает ему. Закрывает багажник и уезжает.
– Потом наш отец открывает сумку, – говорит девочка с пустым лицом. – А там ничего, кроме лука. Лука и картошки. Вот.
Она протягивает Элизавет сумку. Элизавет открывает ее. Там куча картошки и лука.
– Спасибо, – говорит Элизавет. – Поблагодари его за меня.
Она смотрит туда, где должна стоять плита. Но в беленой комнате нет абсолютно ничего.
«Пустяки, – думает она. – Когда придет Дэниэл, он придумает, что с ним сделать».
Тут она просыпается.
На долю секунды вспоминает сон, а затем вспоминает, где находится, и забывает его.
Она потягивается на стуле – руки и плечи, ноги.
Так вот каково спать вместе с Дэниэлом.
Она мысленно улыбается.
(Она часто задумывалась над этим.)
Это было в типичную среду в апреле 1996 года. Элизавет было одиннадцать. Она надела новые роликовые коньки. Когда становишься на них, на пятках загораются и мигают цветные огоньки. Самой это можно увидеть, только если на улице темно и выключить весь свет в спальне или задернуть жалюзи и надавить на ролики руками.
У ворот стоял Дэниэл.
– Я в театр, – сказал он. – Зеленый театр. Хочешь со мной?
Он сказал, что пьеса о цивилизации, колонизации и империализме.
– Звучит скучновато, – сказала она.
– Доверься мне, – сказал Дэниэл.
И она пошла, и это было не скучно, а очень даже интересно – об отце и дочери. А еще о справедливости и несправедливости и людях, загипнотизированных на острове и плетущих интриги друг против друга, чтобы захватить власть над островом, и некоторым персонажам суждено было быть рабами, а другим – освободиться. Но в основном речь шла о девочке, отец которой, волшебник, заботился о ее будущем. В конце дочка могла бы принять и более активное участие, но все равно было очень интересно; под конец Элизавет чуть не расплакалась, когда постаревший отец выступил вперед без своего волшебного плаща и палочки и попросил зрителей похлопать в ладоши, иначе он навсегда останется в пьесе на ненастоящем острове с картонными декорациями. Если бы они этого не сделали, вполне вероятно, он действительно простоял бы в зеленом театре всю ночь в полной темноте.
Радовало еще и то, что можно освободить кого-то от чего-то, просто похлопав в ладоши.
Домой она ехала на роликах впереди Дэниэла, чтобы Дэниэл мог видеть, как мигают огоньки.
Лежа ночью в постели, она вспоминала свои ноги и быстро проносившийся под ними асфальт и думала о том, как странно, что она помнила совершенно бесполезные подробности, например трещины в асфальте, гораздо яснее, чем могла вспомнить хоть что-нибудь о собственном отце.
На следующий день за завтраком она сказала маме:
– Я всю ночь не спала.
– Бедняжка, – сказала мама. – Ну, поспишь зато этой ночью.
– Я не спала не просто так, – сказала Элизавет.
– Ага? – сказала мама.
Она читала газету.
– Я не спала, – сказала Элизавет, – потому что поняла: я совершенно не помню, какое лицо у папы.
– Что ж, тебе везет, – сказала мама из-за газеты.
Она перевернула страницу, развернула следующую, встряхнула газетой, чтобы та снова приняла изначальную форму, и загородилась ею от Элизавет.
Элизавет пристегнула ролики, зашнуровала их и поехала к Дэниэлу. Дэниэл был на заднем дворе. Элизавет покатилась по тропинке.
– А, привет, – сказал Дэниэл. – Это ты. Что читаешь?
– Я всю ночь не могла уснуть, – сказала она.
– Погоди, – сказал Дэниэл. – Для начала скажи: что ты читаешь?
– «Часовой механизм»[32], – сказала она. – Очень интересно. Я рассказывала вам об этом вчера. Это книга о людях, которые придумывают историю, но потом история сбывается и начинает происходит в реальности, и это очень страшно.
– Помню, – сказал Дэниэл. – Чтобы прекратить что-нибудь плохое, они поют песню.
– Да, – сказала Элизавет.
– Если бы в жизни все было так просто, – сказал Дэниэл.
– Вот и я говорю, – сказала Элизавет. – Я глаз не могла сомкнуть.
– Из-за книг? – спросил Дэниэл.
Элизавет рассказала ему об асфальте, своих ногах, папином лице. Дэниэл посерьезнел. Она сел на лужайку. Погладил траву рядом с собой.
– Понимаешь, забывать – это нормально, – сказал он. – Это хорошо. На самом деле мы должны иногда забывать. Забывать – очень важно. Мы делаем это намеренно. Тогда мы немного отдыхаем. Ты слушаешь? Мы должны забывать. Или больше никогда не заснем.
Элизавет расплакалась как малый ребенок. Слезы хлынули ручьем.
Дэниэл положил ладонь ей на спину.
– Когда меня огорчает то, что я не могу чего-то вспомнить… Ты слушаешь?
– Да, – сказала Элизавет сквозь слезы.
– Я представляю, как то, что я забыл, прижимается ко мне, словно спящая птица.
– Какая птица? – спросила Элизавет.
– Дикая, – сказал Дэниэл. – Любая. Ты поймешь, какая, когда это произойдет. А потом я просто обнимаю ее, только не слишком крепко, и убаюкиваю. Вот и все.
Потом он спросил, правда ли, что огоньки на пятках коньковых роликов загораются только на дороге и что они не загораются, если кататься по траве.
Элизавет перестала плакать.
– Они называются «роликовые коньки», – сказала она.
– Роликовые коньки, – сказал Дэниэл. – Хорошо. Ну и?
– И по траве кататься нельзя, – сказала она.
– Нельзя? – сказал Дэниэл. – Какой досадной бывает правда. Может, попробуем?
– Какой смысл? – сказала она.
– Ну, может, все-таки попробуем? – сказал он. – Возможно, мы опровергнем всеобщее мнение.
– Ладно, – сказала Элизавет.
Она встала и вытерла лицо рукавом.
– Возвращение к жизни[33], – говорит Элизавет. – Голод, нужда и пустота. По всему городу шторм, и это только начало. Грядет варварство. Скоро покатятся головы.
Элизавет вешает пальто в прихожей. Мама знакомит ее со своей новой подругой Зои и спрашивает Элизавет, сколько страниц «Истории двух городов» они сегодня прочитали.
– Кто такой мистер Глюк? – спрашивает новая мамина подруга Зои.
– Мистер Глюк – приветливый старик-гей, который был нашим соседом много лет назад, – говорит мама. – Она его очень любила, а он дружил с ней, как с ребенком. Она была трудным ребенком. Пожалейте меня. Таким трудным, что никакого сладу.
– Во-первых, он не гей. Во-вторых, любила и люблю. И в-третьих, никаким трудным ребенком я не была, – говорит Элизавет.
– Вот видишь? – говорит мама.
– А я люблю трудных людей, – говорит Зои.