По всей стране страна раскололась на части. По всей стране страны плыли по течению.
По всей стране страна разделилась: тут забор, там стена, тут прочерчена линия, там перечеркнута линия,
линия, которую нельзя пересекать здесь,
линия, которую лучше не пересекать там,
красивая линия здесь,
танец в линию там,
линия, о которой ты даже не знаешь, проходит здесь,
линия, которую ты не можешь себе позволить, там,
целая новая линия огня,
линия фронта,
конец линии/строки,
здесь/там.
Это было в понедельник, обычным теплым днем в конце сентября 2015 года, в Ницце, на юге Франции. Люди вышли на улицу и уставились на фасад Дворца префектуры, вдоль которого быстро спустился длинный красный флаг со свастикой, закрывший собой балконы. Кто-то взвизгнул. В толпе закричали и стали тыкать пальцами.
Но это просто экранизировали мемуары, используя дворец для воссоздания отеля «Эксельсиор», где размещались контора и квартира офицера СС Алоиса Бруннера, после того как итальянцы сдались союзникам, а к власти пришла гестапо.
На следующий день «Дейли телеграф» опубликовала извинения местных властей за то, что они не предупредили в должной мере о планах съемочной группы людей, живущих в городе, и сообщила, что замешательство и оскорбление публики вскоре переросли в повальную съемку селфи.
В конце новостного сюжета был помещен интернет-опрос: «Вправе ли местные жители возмущаться вывешенным флагом? Да или нет?»
Проголосовали почти четыре тысячи человек. Семьдесят процентов ответили: «Нет».
Это было в пятницу, обычным теплым днем в конце сентября 1943 года, в Ницце, на юге Франции. Двадцатидвухлетняя Ханна Глюк (чье настоящее имя не значилось в ее документах, где она была названа Адриенной Альбер) сидела на полу в кузове грузовика. Подобрали пока девять человек, сплошь женщины, и ни с одной из них Ханна не была знакома. Она переглянулась с женщиной напротив. Та опустила глаза, потом снова подняла и еще раз переглянулась с Ханной. Потом обе опустили взгляд и уставились в металлическое днище грузовика.
Не было никаких сопровождающих машин. Всего пять человек: водитель плюс охранник и один-единственный довольно молодой офицер спереди, да еще двое сзади, оба еще моложе. Кузов был наполовину открыт, а наполовину покрыт брезентом. Люди на улице могли видеть их головы и охранников, когда они проезжали мимо. Ханна услышала, как офицер говорил одному из мужчин сзади, когда она влезала в кузов: «Не волнуйся».
Но люди на улице их не замечали или старались не замечать. Они смотрели и отворачивались. Смотрели, но не видели.
Улицы были светлые и роскошные. Прекрасный солнечный свет, резко отражаясь от зданий, проникал в кузов грузовика.
Когда они остановились в переулке, чтобы подобрать еще двоих, Ханна снова встретилась глазами с женщиной напротив. Та шевельнула головой с едва заметным согласием.
Грузовик рывком остановился. Затор. Они выбрали самый идиотский маршрут. Ну и хорошо, обоняние подсказало ей: пятничный рыбный рынок, оживленно.
Ханна встала.
Один из охранников велел ей сесть.
Женщина напротив встала. Все женщины в кузове одна за другой встали по их примеру. Охранник заорал, чтобы они сели. Оба охранника заорали. Один пригрозил ружьем.
«Этот город к такому еще не привык», – подумала Ханна.
– Прочь с дороги, – сказала женщина, кивнувшая Ханне. – Всех не перебьете.
– Куда вы их везете?
К борту грузовика подошла женщина и заглянула внутрь. У нее за спиной столпилось несколько женщин с рынка: модницы, девушки – торговки рыбой в косынках и женщины постарше.
Тогда офицер вылез из кузова и ударил женщину, спросившую, куда их везут, в лицо. Она упала и ударилась головой о каменную тумбу. Ее элегантная шляпка слетела на землю.
Женщины на обочине теснее прижались друг к дружке. Их молчание стало осязаемым. Оно покрыло рынок тенью, завесой облаков.
«Это молчание, – подумала Ханна, – напоминает тишину, что охватывает дикую природу и прерывает пение птиц во время солнечного затмения, когда посреди бела дня наступает что-то наподобие ночи».
– Простите, дамы, – сказала Ханна. – Я схожу здесь.
Остальные женщины в кузове сбились в кучу и пропустили ее, дали ей пройти первой.
Это было в другую пятницу на октябрьских каникулах 1995 года. Элизавет было одиннадцать лет.
– Сегодня за тобой присмотрит мистер Глюк из соседнего дома, – сказала мама. – Мне снова надо в Лондон.
– Зачем Дэниэлу за мной присматривать? – спросила Элизавет.
– Тебе одиннадцать лет, – сказала мама. – У тебя нет выбора. И не называй его Дэниэлом. Зови его мистер Глюк. Будь вежливой.
– Да что ты знаешь о вежливости? – сказала Элизавет.
Мама сурово взглянула на нее и сказала, что она, мол, вся в отца.
– Ну и хорошо, – сказала Элизавет. – Мне бы совсем не хотелось пойти в тебя.
Элизавет заперла за мамой входную дверь. Заперла и дверь со двора. Задернула шторы в гостиной, села и принялась бросать зажженные спички на диван, проверяя, насколько огнеупорная их новая трехкомнатная квартира.
В щель между шторами она увидела, как по тропинке перед домом приближается Дэниэл. Элизавет открыла дверь, хоть прежде и решила, что не будет.
– Привет, – сказал он. – Что читаешь?
Элизавет показала пустые руки.
– Разве не видно, что я ничего читаю? – сказала она.
– Всегда читай что-нибудь, – сказал он. – Даже если не читаешь физически. Как иначе познать мир? Считай это постоянной.
– Постоянной чем? – переспросила Элизавет.
– Постоянным постоянством, – ответил Дэниэл.
Они вышли прогуляться по берегу канала. Всякий раз, когда они кого-то встречали, Дэниэл здоровался. Иногда люди здоровались в ответ, временами – нет.
– На самом деле неправильно разговаривать с незнакомцами, – сказала Элизавет.
– В моем возрасте это нормально, – сказал Дэниэл. – Это неправильно для человека твоего возраста.
– Мне надоело быть человеком своего возраста и не иметь выбора, – сказала Элизавет.
– Не переживай, – сказал Дэниэл. – Это пройдет – и глазом не успеешь моргнуть. А теперь скажи мне: что ты читаешь?
– Последняя книга, которую я прочитала, называлась «Джигитовка Джилл»[6], – сказала Элизавет.
– И на какие мысли она тебя натолкнула? – спросил Дэниэл.
– Вы хотите спросить, о чем она? – сказала Элизавет.
– Ну, можно и так выразиться, – сказал Дэниэл.
– О девочке, у которой умер отец, – сказала Элизавет.
– Странно, – сказал Дэниэл. – Судя по названию, это что-то о лошадях.
– Конечно, внутри много всего о лошадках, – сказала Элизавет. – На самом деле умершего отца внутри нет. Его там вообще нет. Просто из-за этого они переезжают на другую квартиру, маме приходится работать, а дочка начинает интересоваться лошадками, увлекается джигитовкой, ну и так далее.
– Но твой-то отец жив? – спросил Дэниэл.
– Да, – ответила Элизавет. – Он живет в Лидсе.
– Какое чудесное слово – «джигитовка», – сказал Дэниэл. – Оно произросло из другого языка.
– Слова не произрастают, – сказала Элизавет.
– Произрастают, – сказал Дэниэл.
– Они же не растения, – сказала Элизавет.
– Слова – тоже организмы, – сказал Дэниэл.
– Ореганизмы, – сказала Элизавет.
– Растительные и вербальные, – сказал Дэниэл. – Язык как семена мака. Нужно просто взрыхлить землю, и тогда взойдут спящие в ней слова – ярко-красные, свежие, благоуханные. Потом загрохочут маковки, и высыплются семена. А после этого взойдет еще больше языков.
– Можно задать вам вопрос, который никак не касается меня, моей жизни или жизни моей мамы? – спросила Элизавет.
– Можешь спрашивать меня о чем угодно, – сказал Дэниэл. – Но не обещаю, что отвечу на твой вопрос, если не буду знать достаточно хороший ответ.
– Идет, – сказала Элизавет. – Вы когда-нибудь ходили в гостиницу с человеком, но при этом притворялись перед ребенком, что у вас другие дела?
– А, – сказал Дэниэл. – Прежде чем отвечать, мне нужно знать, подразумевает ли твой вопрос моральное суждение?
– Если не хотите отвечать на вопрос, который я задала, мистер Глюк, так и скажите, – сказала Элизавет.
Дэниэл засмеялся. Потом он перестал смеяться.
– Ну, это зависит от того, о чем ты на самом деле спрашиваешь, – сказал он. – О самом посещении гостиницы? О человеке, который ходит или не ходит в гостиницу? О притворстве? Или о притворстве перед ребенком?
– Да, – сказала Элизавет.
– В таком случае это вопрос ко мне лично, – сказал Дэниэл, – о том, ходил ли я сам с кем-нибудь в гостиницу? Но при этом притворялся, будто не делал того, что делал? Или важно то, был ли человек, перед которым я, возможно, притворялся, а возможно, и нет, ребенком, а не взрослым? Или это более общий вопрос и ты хочешь знать, хорошо ли притворяться перед детьми?
– Все вышеперечисленное, – сказала Элизавет.
– Ты очень умная молодая девушка, – сказал Дэниэл.
– Я планирую поступить в колледж, когда окончу школу, – сказала Элизавет. – Если смогу себе позволить.
– Да ты же не хочешь поступать в колледж, – сказал Дэниэл.
– Хочу, – сказала Элизавет. – Моя мама поступила первой в нашей семье, и я буду следующей.
– Ты хочешь поступить в коллаж, – сказал Дэниэл.
– Я хочу поступить в колледж, – сказала Элизавет, – получить образование и профессию, чтобы найти хорошую работу и хорошо зарабатывать.
– Да, но что ты будешь изучать? – спросил Дэниэл.
– Пока не знаю, – сказала Элизавет.
– Гуманитарные науки? Право? Туризм? Зоологию? Политику? Историю? Искусство? Математику? Философию? Музыку? Языки? Классику? Инженерное дело? Архитектуру? Экономику? Медицину? Психологию? – спросил Дэниэл.
– Все вышеперечисленное, – сказала Элизавет.
– Вот почему тебе нужно поступить в коллаж, – сказал Дэниэл.
– Вы путаете слова, мистер Глюк, – сказала Элизавет. – Коллаж – это когда вырезают картинки вещей или цветные фигурки и наклеивают их на бумагу.