— Так вот что ты имел в виду, когда сказал «опять»! — вскричала Амейатль. — Значит, ты и Йайак?.. Айа, братец, неужто и ты тоже куилонтли?!
Я смог ответить не сразу, поскольку потерял дар речи, уставившись на её божественно округлые, гладкие, манящие груди, каждую из которых венчал сочный, красновато-коричневый бутон, который, как мне казалось, должен был иметь вкус нектара. Амейатль оказалась права: она изменилась. Раньше её грудь была плоской, как у меня, а соски, как и мои, почти неразличимыми. Несколько мгновений я не мог произнести ни звука, а потом поспешно ответил:
— Нет! Нет, я не куилонтли! Просто Йайак тоже приставал ко мне. Как и ты. Но я ему отказал. Такая любовь меня не интересует.
Лицо Амейатль просветлело, и она, улыбнувшись, промолвила:
— Ну так давай займёмся любовью правильно, по-настоящему.
Она позволила юбке упасть на пол.
— Правильно? — переспросил я, как попугай. — Но ведь от этого получаются дети.
— У разумных людей дети получаются только тогда, когда их хотят завести, — заявила она. — Ты что, и меня принимаешь за ребёнка? Ничего подобного, я взрослая девушка и давно узнала от других женщин, как можно избежать беременности. Нужно каждый день принимать определённую порцию измельчённого корня тлатлаоуэуэтль.
Я понятия не имел, что это за корень, но Амейатль говорила так убедительно, что я принял её слова на веру. Хотя, тут надо отдать мне должное, попытался выдвинуть ещё одно возражение.
— Но ведь рано или поздно тебе нужно будет выйти замуж за пили, равного тебе по положению. А он, разумеется, захочет получить в жёны девственницу.
Мой голос снова поднялся до писка, ибо, пока я всё это произносил, Амейатль медленными, дразнящими движениями разматывала ткань на своих бёдрах.
— Мне говорили, — зачастил я, — что женщина лишается девственности после первого же совокупления, и если в брачную ночь обнаружится, что у тебя уже был мужчина, тебе очень повезёт, если жених согласится...
Она тяжело вздохнула, как будто раздосадованная моим нелепыми страхами.
— Сказано же тебе, Тенамакстли, взрослые женщины научили меня нужным уловкам. Когда настанет брачная ночь, я буду готова. Существует вяжущая мазь, способная сделать мою щель теснее, чем у восьмилетней девственницы. А ещё можно вставить внутрь особенное голубиное яйцо. В нужный момент оно разобьётся, а муж так ничего и не заметит.
— Похоже, — мой голос снова осип, — ты всё продумала, прежде чем предложить мне...
— Аййа, глупый братец, успокоишься ты или нет? Ты что, боишься меня? Лучше прекрати болтать и иди ко мне.
С этими словами Амейатль легла на мою постель, притянула меня к себе, и я наконец уступил.
Увидев промежность своей сестры, я понял, что она сказала правду, ибо изменилась и там. Прежде, когда мне случалось видеть Амейатль обнажённой, между ног у неё была лишь маленькая, едва очерченная складочка. Теперь же то была настоящая женская типили, внутри которой таились чудеса. Чудеса.
Не сомневаюсь, что случись постороннему увидеть, как мы неловко ощупывали друг друга, он, даже будь это безразличный к такого рода утехам куилонтли, покатился бы со смеху. Дрожащим голосом, тон и тембр которого менялись от тростниковой флейты до трубы из раковины и барабана из черепашьего панциря, я, запинаясь, бормотал нелепости вроде: «Так правильно?» Или: «А что дальше?» Или: «По-твоему, так лучше?»
Амейатль, поначалу более спокойным голосом, объясняла:
— Если ты нежно раскроешь это пальцами, как раковину устрицы, ты сможешь нащупать маленькую жемчужину, ксаапили...
Правда, потом спокойствие изменило ей, и Амейатль зачастила:
— Да! Туда! Аййо, да! Давай же! Ну!
И, разумеется, спустя некоторое время мы оба уже позабыли обо всём и лишь издавали бессвязные возгласы наслаждения и восторга.
В то наше свидание, как и во все последующие, я неизменно удивлялся, насколько точным оказалось данное моей сестре имя Пацкатль-Амейатль. Оно означает «Фонтан Сока», и именно оно лучше всего описывало её в те моменты, когда мы были близки. С тех пор я знал много женщин, но ни одна из них не истекала при близости со мной «соками» так, как моя двоюродная сестрица. При первом же прикосновении тепили Амейатль увлажнилась, а вскоре уже и мы оба, и наша постель оказались смоченными её выделениями. Когда наконец дело дошло до её девственной читоли, Амейатль поддалась без сопротивления. Её типили, как это и должно быть у девственницы, оказалась тесной, но благодаря обильным выделениям мой тепули смог проскользнуть внутрь. Впоследствии Амейатль начинала истекать соками, едва начав разматывать точомитль или даже едва войдя в мою комнату. И не раз бывало, что, когда мы полностью одетые в присутствии посторонних как бы невзначай переглядывались, её взгляд говорил мне: «Я вижу тебя, Тенамакстли... и я исхожу влагой».
В дальнейшем мы продолжали наслаждаться друг другом, используя любую возможность, и это продолжалось в течение примерно пяти лет. За всё это время нас не только ни разу не застали за сим непозволительным занятием, но, как я понимаю, ни её отец или брат, ни моя мать даже ничего не заподозрили. Правда, при всём нашем взаимном влечении, мы оба никогда не были по-настоящему влюблены. Просто, когда она и я созрели для плотских отношений, мы оказались друг для друга наиболее удобными партнёрами. Однако ревности не было и в помине. Как в мой тринадцатый день рождения, так и позже Амейатль, когда ей случалось узнать, что я поддался очарованию какой-нибудь служанки или рабыни, не выказывала не только возмущения, но даже малейшего неудовольствия. Я целую землю в том, что подобное случалось нечасто, ибо ни одна из этих женщин не могла сравниться с моей дорогой двоюродной сестрицей, однако вздумай Амейатль последовать моему примеру, тоже не стал бы донимать её ревностью. Впрочем, насколько мне было известно, она не давала мне ни малейшего повода. По той простой причине, что принадлежала к знати, прекрасно осознавала это и ни за что не стала бы рисковать своим добрым именем, вступая в связь с человеком, которому не могла бы доверять всецело, как мне.
Не было разбито моё сердце и тогда, когда Амейатль на двадцать первом году жизни пришлось оставить меня и выйти замуж. Подобно большинству браков между молодыми пипилтин, этот союз был устроен их отцами — Миксцином и Кевари, тлатокапили соседствовавшего с нами с юга поселения Йакореке. Амейатль была официально провозглашена невестой сына Кевари Каури, который был примерно её лет. Для меня (равно как и для Канаутли, нашего Хранителя Памяти) было очевидно, что это не просто брак, а тонкий политический ход моего дяди, стремившегося к тому, чтобы наш город, как это было в давние времена, стал столицей всех прилегающих территорий.
Не берусь сказать, удалось ли Амейатль и Каури до свадьбы толком узнать, не говоря уж о том, чтобы полюбить друг друга, однако они в любом случае должны были исполнить желания своих отцов. Так или иначе, на мой взгляд, Каури был толковым парнем, отнюдь не уродом, и они с моей двоюродной сестрой казались во всех отношениях подходящей парой. Если в день их бракосочетания что-то и портило мне настроение, то лишь вполне понятное опасение, как бы жених не разоблачил невесту. Однако, после того как жрец шочикуэцаль связал уголки их свадебных накидок в брачный узелок, церемония завершилась, и молодая чета удалилась в свои изысканно обставленные покои во дворце, никто из нас, гостей, не услышал оттуда никакого шума или брани, которые свидетельствовали бы о скандале. Я с облегчением вздохнул: похоже, советчицы Амейатль знали, что говорят, и вовремя засунутое куда надо голубиное яйцо убедило Каури в том, что женился он на целомудренной девственнице. Ну а уж в способности моей сестрицы изобразить из себя несведущую в любви скромницу я ничуть не сомневался.
Амейатль и Каури поженились незадолго до того, как мы с матерью и дядей Миксцином отправились в город Мехико. И мне кажется, что дядюшка проявил проницательность, назначив управлять в своё отсутствие не сына и предположительного наследника Йайака, но умницу дочь и её мужа. В следующий раз я увидел Амейатль лишь спустя очень, очень долгое время. Причём произошла наша встреча при таких обстоятельствах, о каких ни мы, отправлявшиеся в дорогу, ни она, махавшая нам на прощание, не могли тогда даже помыслить.
5
Итак, я стоял там, где некогда находилось Истинное Сердце Сего Мира, сжимая топаз, принадлежавший моему покойному отцу, с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Гневно сверкая глазами, я требовал у дяди и матери предпринять что-нибудь, дабы отомстить за смерть Микстли. Моя мать лишь горестно всхлипнула. Миксцин же посмотрел на меня хоть и сочувственно, но не без скептицизма и саркастически поинтересовался:
— И что же, по-твоему, мы должны сделать, Тенамакстли? Поджечь этот город? Так ведь камни, знаешь ли, плохо горят. И нас всего трое. Вспомни: весь могущественный народ мешикатль не смог выстоять против этих белых людей. Ну же, племянник, говори! Чего ты ждёшь от нас?
— Я... я...
Поначалу я не мог найти слов, но потом мне удалось собраться с мыслями.
— Мешикатль оказались захваченными врасплох, ибо в их край вторглись люди, о существовании которых они даже не подозревали. Именно внезапность, неожиданность нападения и растерянность, которую это вторжение за собой повлекло, и привели к падению Теночтитлана. Мешикатль не знали ни о возможностях белых людей, ни об их алчности, коварстве и жажде завоеваний. Но теперь это известно всему Сему Миру. Единственное, чего мы пока не знаем, так это в чём состоит слабость этих самых испанцев. Должно же быть у них уязвимое место, нанеся удар в которое, можно выпустить им потроха.
Миксцин сделал широкий жест, словно обводя рукой огромный город вокруг нас, и сказал:
— Где оно, это уязвимое место? Покажи мне его, и я с радостью помогу тебе выпускать чужеземцам кишки. Мы с тобой вдвоём выпотрошим всю Новую Испанию, а?