— Ох уж эти женщины, у них на уме одни тряпицы да побрякушки, — пробормотал Миксцин. — Будь Сей Мир населён одними женщинами, белые мужчины могли бы заполучить его за охапку безделушек, им даже не понадобилось бы применять оружие.
— Ну что ты, брат, это не так, — добродушно возразила матушка. — Я питаю не меньшее отвращение к белым людям, чем ты, а оснований для этого у меня даже больше, ведь из-за них я овдовела. Но раз уж испанцы действительно привозят такие диковины... и раз уж мы здесь, где их можно посмотреть...
Миксцин, как и следовало ожидать, взорвался:
— Во имя наимрачнейшей нижней тьмы Миктлана! Послушай, Куикани, неужели ты стала бы торговать с этими презренными захватчиками?
— Нет, что ты! — заверила его сестра и с сугубо женской практичностью добавила: — Какая может быть торговля, раз у нас всё равно нет их монет. Я не собираюсь покупать у испанцев их диковинные ткани, а хочу только посмотреть и потрогать. Я понимаю, что ты стремишься поскорее убраться из этого города, но если мы зайдём на рынок и я поброжу немного среди рядов, это будет на такой уж большой крюк.
Дядюшка, конечно, поупирался и поворчал, но, понимая, что другого случая сестре и правда не представится, в конечном счёте не смог отказать ей в этом маленьком удовольствии.
— Тогда, если уж тебе так охота побездельничать да потолкаться на рынке, давал отправимся в путь сейчас же, не мешкая. До свидания, Тенамакстли. — Он похлопал меня по плечу. — Хоть затея твоя и дурацкая, я желаю тебе успеха. А ещё больше желаю, чтобы ты поскорее вернулся домой.
Прощание с тене заняло больше времени и было более прочувствованным — с объятиями, поцелуями, слезами и наставлениями беречь здоровье, хорошо питаться, остерегаться непредсказуемых белых людей и особенно не иметь дела с белыми женщинами. Потом мама с дядюшкой направились к северному концу города, где находился самый большой и самый оживлённый рынок, а я вернулся на ту самую площадь, где вчера сожгли моего отца. Я отправился туда в одиночестве, но не с пустыми руками. При выходе из странноприимного дома Сан-Хосе мне попался на глаза пустой сосуд, который вроде бы никому не был нужен. Недолго думая, я поднял его на плечо, как будто нёс воду или атоли для работавших где-нибудь неподалёку строителей, и медленно, делая вид, что горшок тяжёлый, зашагал по городу. С одной стороны, это была неплохая маскировка: мне казалось, что именно так должен двигаться исполняющий постылую, низкооплачиваемую работу подёнщик, с другой же — давало возможность присматриваться на ходу ко всему, что меня окружало.
Накануне я разинув рот таращился на город Мехико вообще, воспринимая его скорее как единое целое. Каждый, если можно так выразиться, «глоток глаз» целиком вбирал в себя его широкие, длинные улицы, вдоль которых выстроились огромные, странной архитектуры здания; облицованные камнем или оштукатуренные фасады их украшала вычурная, сложная, но, на мой взгляд, лишённая смысла отделка: так лишены смысла узоры, коими украшают каймы своих накидок иные наши щёголи. А заодно я рассматривал и гораздо более узкие боковые улочки, где здания были меньше, теснились впритык и не были так причудливо декорированы.
А вот сегодня я уже сосредоточился на деталях и через некоторое время уразумел, что многие впечатляющие строения, выходившие на широкие улицы и просторные площади, представляли собой вовсе не дворцы, а рабочие помещения для правителей Новой Испании и их бесчисленных подчинённых — советников, писцов и тому подобных служителей. Не ускользнуло от моего внимания и то, что среди многих мужчин в испанском платье, которые заходили и выходили из этих зданий, держа в руках книги, стопки бумаг, свитки или просто с необычайно важным видом — исполненные осознания собственной значимости, — так вот, среди них попадались и мои соотечественники: с таким же смуглым цветом кожи и такие же безбородые, как и я. В других больших зданиях явно жили высокопоставленные жрецы кристанйотль вместе со своими многочисленными подчинёнными и прихлебателями. Должен заметить, что среди этих жреческих служителей, облачённых в чёрные долгополые одежды и с нарочито постными, деланно благодушными лицами, тоже встречалось немало людей с медным цветом кожи. А вот где моих соплеменников совсем не было, так это возле штабов и казарм, среди одетых в мундиры или сверкающие металлические доспехи вооружённых воинов. В нескольких действительно величественных и роскошно отделанных зданиях, настоящих дворцах, явно обитали самые высшие церковные, правительственные и военные сановники. У ворот этих домов стояли на страже бдительные часовые, обычно державшие на поводке одного из свирепых боевых псов.
Я видел в Мехико и других собак, различных пород и размеров: от огромных до совсем небольших, — и мне было трудно поверить, что все эти столь разнообразные животные состоят в родстве с маленькими, не умеющими лаять собачками течичи, которых мы, жители Сего Мира, веками разводили на мясо — очень удобно где-нибудь в походе: всегда есть пища.
Собственно говоря, как раз течичи в городе Мехико встретить было невозможно, потому что местные жители уже успели приохотиться к свинине, сами же испанцы по какой-то причине относились к собачьему мясу с отвращением. Зато они привезли с собой других животных, которые, когда я увидел их впервые, весьма меня удивили, ибо обличьем своим более всего походили на самых свирепых наших хищников — ягуара, кугуара и оцелота. Назывались эти удивительные звери кошками и, сильно уступая в размерах обитателям наших лесов, были совершенно домашними и очень ласковыми. Вместо рычания или рёва они издавали мягкие звуки и умели урчать, очень похоже на наших кугуаров, но не так басовито.
На боковых улочках, впритык одно к другому, стояли принадлежавшие белым здания, служившие одновременно жилищами и лавками, мастерскими или чем-то в этом роде. Обычно на первом этаже велась торговля либо находилась кузница, где подковывали лошадей, или харчевня, где за монеты кормили посетителей. Белых посетителей. Один, а то и два верхних этажа зданий были жилыми.
За исключением тех, о ком уже упоминалось, краснокожие люди, встречавшиеся мне на улицах, были или спешившими куда-то своим быстрым, летящим шагом гонцами-скороходами, или ступавшими, согнувшись под бременем тяжёлой поклажи, носильщиками. И те и другие носили такую же одежду, как и у меня: накидки тилматль, набедренные повязки макстлатль и сандалии кактли. Однако некоторые мои соплеменники, возможно являвшиеся домашними слугами белых, были одеты на испанский манер: в рубахи, плотно облегающие штаны, сапоги и шляпы той или иной формы. У некоторых мужчин постарше на щеках имелись любопытной формы шрамы. Увидев такой шрам впервые, я решил, что это след раны, полученной на войне или в поединке, но потом оказалось, что такой же формы отметина повторяется у многих (позже я узнал, что это изображение буквы «G», но тогда этот знак ничего мне не говорил). Я догадался, что все эти мужчины помечены специально. Помечали ли таким же манером и женщин, сказать было трудно, ибо женщин на тех улицах мне не встречалось вовсе — ни наших, ни испанских. Позднее я узнал, что та часть Мехико, по которой я тогда шёл, называется Траза, находится в самом центре и представляет собой огромный прямоугольник улиц, переулков и площадей: этот квартал предназначен для размещения официальных зданий и проживания белых людей. Разумеется, это правило имело свои исключения, и меднокожие люди в одеяниях священников, похоже, жили в церковных резиденциях вместе со своими белыми собратьями, а некоторые из работавших у испанцев местных слуг ели и спали в домах хозяев. Однако все остальные горожане не испанского происхождения, включая приходящих работников, писцов и даже мелких чиновников, должны были по окончании трудового дня возвращаться к себе на окраины. Остальные кварталы Мехико были весьма различны по своему внешнему облику, качеству строений и чистоте: от вполне пристойных, почти сопоставимых с центром, до отвратительных и убогих.
Глядя на большие красивые здания, составлявшие квартал Траза, я гадал, неужто испанцы так и не прознали о том, что было прекрасно известно жителям Сего Мира: что остров, на котором располагался Теночтитлан, подвержен стихийным бедствиям. Наводнения в его истории были делом самым обычным, а два или три раза город был затоплен полностью и смыт почти до основания. Впрочем, теперь, когда озеро Тескоко сильно обмелело, опасность наводнения, наверное, сошла на нет.
Однако помимо наводнений существовала и другая опасность. Мягкая, рыхлая, наносная почва острова была подвержена сдвигам и оседанию, особенно сильным во время стихийных бедствий, которые мы называли тлалолини, — по-испански terremoto, землетрясение. Они случались довольно часто, и если в большинстве случаев лишь некоторые из сооружений Теночтитлана слегка меняли положение, сдвигались, кренились или погружались на некоторую глубину в почву, то в других случаях весь остров неистово трясся и колыхался, отчего здания рушились и падали так же неожиданно, как люди на улицах. Вот почему к тому времени, когда мой дядя Миксцин впервые увидел Теночтитлан, все его основные здания и сооружения имели прочные, широкие основания; строения же помельче были возведены на сваях, колебание которых могло отчасти уравновесить сдвиги или сотрясения почвы.
Как я выяснил гораздо позже, испанцы узнали об этой особенности острова на собственном опыте, когда громадное здание кафедрального собора Святого Франциска — самое большое, а следовательно, и самое тяжёлое строение, возводившееся белыми на острове, — ещё не будучи достроенным, начало проседать. Каменные стены собора местами пошли трещинами, мраморные полы вздыбились.
«Это все злые козни языческих демонов, — заявили в связи с этим христианские священники. — Нам вообще не стоило не только возводить Дом Божий на месте гнусного капища богомерзких краснокожих язычников, но даже использовать при его строительстве осквернённые поклонением дьяволу камни! Мы должны построить новый собор на новом, не затронутом скверной месте».