— Опять они, — сказал Почотль. — Снова собирают уток. Охотники-птицеловы точны, как те проклятые церковные колокола, которые отмечают ход времени таким боем, что у нас чуть не лопаются уши. Но, аййа, на это нам жаловаться не приходится. Ведь мы тоже получаем свою долю утятины.
С плошкой и хлебом в руках я направился вглубь помещения, размышляя о том, что мне непременно нужно будет сходить на восточный берег и посмотреть, что же это за шумный способ, позволяющий испанцам собирать целые урожаи уток.
Почотль подошёл ко мне и сказал:
— Слушай, я уже признался, что являюсь не кем иным, как бездельником и попрошайкой. Но как насчёт тебя, Тенамакстли? Ты ещё молод и силён, а работать вроде бы не рвёшься. Что держит тебя среди нас, жалких нищих?
Я указал на находящийся по соседству коллегиум.
— Я буду посещать занятия в этой школе. Хочу научиться говорить по-испански.
— А зачем? — спросил он не без удивления. — Ты ведь даже на науатль говоришь не очень хорошо.
— На современном науатль, том, какой в ходу в этом городе, да, неважно. Мой дядя говорил, что мы у себя в Ацтлане используем древний язык, на каком давным-давно говорили предки мешикатль. Но тем не менее всякий, кого я встречал здесь, понимает меня, а я их. Взять хоть тебя, например. К тому же ты, может быть, заметил, что многие из наших соседей по приюту — те, что пришли из земель чичимеков далеко к северу, — говорят на разных диалектах науатль, но все они понимают друг друга без особого труда.
— Аррх!! Кому какое дело до того, на чём говорит народ Пса?
— А вот тут ты ошибаешься, куатль Почотль. Я слышал, что многие мешикатль называют чичимеков народом Пса, теочичимеков — Дикими Псами... а цакачичимеков — и вовсе Бешеными Псами. Но они не правы. Эти названия происходят не от «чичин» — слова, обозначающего собаку, — но от «чичилтик» — красный. Это слово относится к представителям многих разных народов и племён, но когда они называют себя собирательно «чичимеки», то имеют в виду лишь то, что являются краснокожими, то есть приходятся роднёй всем прочим исконным обитателям Сего Мира.
Почотль хмыкнул.
— Нет уж, спасибо, мне они не родня. Это невежественные, грязные и жестокие люди.
— Согласен. Но лишь потому, что они живут в суровых, безжизненных, жестоких пустынях севера.
Он пожал плечами.
— Тебе виднее. И всё же зачем тебе понадобилось изучать язык испанцев?
— Чтобы побольше узнать о самих испанцах. Их природе, обычаях, их христианских суевериях. Обо всём.
Почотль тщательно протёр тарелку куском хлеба и сказал:
— Ты видел, как вчера сожгли человека, да? Тогда ты знаешь всё, что только вообще можно захотеть узнать об испанцах и христианах.
— Ну, в общем, я знаю одно. Мой горшок исчез прямо перед собором. Должно быть, его стянул какой-то христианин. Сам-то я его лишь позаимствовал. Выходит, я должен здешним приютским братьям кувшин.
— О чём, во имя всех богов, ты толкуешь?
— Ни о чём. Не обращай внимания.
Я устремил долгий взгляд на человека, не стеснявшегося называть себя бездельником и попрошайкой. Но кем бы он ни был, Почотль великолепно знал этот город. Он был мне нужен, и я решил ему довериться.
— Я собираюсь узнать об испанцах всё, потому что хочу свергнуть их власть.
Он хрипло рассмеялся:
— Кто же этого не хочет? Только вот, кто может?
— Может быть, ты и я.
— Я? — Теперь он оглушительно расхохотался. — Ты?
— Я, между прочим, получил ту же самую военную подготовку, благодаря которой мешикатль некогда сделались гордостью, ужасом и владыками Сего Мира.
— И много было проку от их воинской подготовки? — проворчал Почотль. — Где они теперь, эти хвалёные воины? Те немногие, что остались, ходят с клеймами, вытравленными на лицах. И ты рассчитываешь взять верх там, где ничего не смогли поделать они?
— Я верю, что решительно настроенный и целеустремлённый человек может добиться всего.
— Но один человек не может добиться ничего. — Он рассмеялся снова. — Даже двое, ты и я.
— Конечно. Но есть ведь и другие. Хотя бы те чичимеки, которых ты презираешь: их земли, между прочим, не захвачены, и они не покорились завоевателям. И этот северный народ не единственный, который до сих пор даёт белым людям отпор. Если все свободные племена поднимутся и устремятся на юг... Ладно, Почотль, мы поговорим об этом потом, когда я приступлю к занятиям.
— Поговорим. Вот именно, поговорим. Много я слышал всяких разговоров.
Ждать у входа в коллегиум пришлось совсем недолго. Нотариус Алонсо подошёл и, тепло поприветствовав меня, добавил:
— Я слегка волновался, Тенамакстли, что ты можешь передумать.
— Насчёт того, чтобы изучать твой язык? Почему, я искренне решил...
— Стать христианином? — спросил он.
— Что? — Алонсо захватил меня врасплох, и я попытался возразить: — Мы ведь ни о чём подобном даже не говорили.
— Я подумал, что ты и сам поймёшь. Коллегиум — это епархиальная школа.
— Это слово мне ничего не говорит, куатль Алонсо.
— Христианская школа, церковная. Она содержится на средства церкви. И ты должен стать христианином, чтобы её посещать.
— Ну что ж... — растерянно пробормотал я.
Он рассмеялся и сказал:
— Это не больно. Во время bautismo, то есть крещения, к тебе прикасаются лишь водой и солью. Но это очищает тебя от всякого греха, даёт право участвовать в других таинствах церкви и гарантирует спасение твоей души.
— Ну...
— Пройдёт немало времени, прежде чем ты ознакомишься с катехизисом, получишь достаточное представление о Святой Вере, чтобы подготовиться к конфирмации и первому причастию.
Все эти слова тоже не имели для меня смысла, но я рассудил, что на это «немалое время» стану чем-то вроде ученика христианина. Хорошо бы ещё успеть за то же самое время выучить испанский язык да и ускользнуть отсюда подобру-поздорову.
— Ладно, — промолвил я, пожав плечами, — тебе виднее, как лучше поступать. Веди меня, куда надо.
Алонсо отвёл меня в другую комнату, где находился очередной испанский священник, с лысой, как и у всех виденных мною его собратьев макушкой, но, пожалуй, потолще прочих. Оглядев меня без особого интереса, он вступил с Алонсо по-испански в долгую беседу, по завершении которой нотариус вновь обратился ко мне:
— Обычно принимающих крещение нарекают именем того святого, на день которого приходится совершение обряда. Поскольку сегодня у нас День святого Иллариона Отшельника, тебя назовут Иларио.
— Вообще-то я предпочёл бы другое имя.
— Что? Другое?
— Кажется, — осторожно сказал я, — есть такое христианское имя — Хуан.
— Ну да, есть, — отозвался Алонсо с озадаченным видом.
Видите ли, раз уж меня вынудили согласиться на христианское имя, я рассудил, что предпочтительнее будет получить имя, навязанное в своё время белыми моему покойному отцу, Микстли. Но нотариус, очевидно, никак не связал мои слова с казнённым вчера человеком, потому что заметил:
— Э, да ты, я смотрю, уже кое-что знаешь о нашей вере. Хуан, или, иначе, Иоанн, был любимым учеником Иисуса.
Я промолчал, ибо это для меня звучало тарабарщиной.
— Значит, ты бы хотел, чтобы тебя окрестили Хуаном?
— Ну, если нет никакого правила, запрещающего...
— Нет, запрета нет, но позволь мне спросить...
Алонсо снова повернулся к толстому священнику и, после того как они посовещались, сказал:
— Отец Игнасио говорит, что на этот же день приходится праздник не слишком известного святого Джона Йоркского, бывшего приором где-то в Англии. Джон — это на английский лад всё равно, что Хуан, так что тебе окрестят Хуаном Британико.
Большая часть его речи так и осталась для меня непонятной, а когда священник побрызгал мне на голову водой и дал полизать с ладони соли, я счёл весь этот ритуал полнейшей бессмыслицей. Однако выполнил всё, как от меня требовали, ибо это явно много значило для Алонсо, а мне вовсе не хотелось его разочаровывать.
Таким образом, я стал Хуаном Британико и — хотя, конечно, в то время об этом ещё не догадывался, — снова оказался жертвой злонамеренной игры богов, подстраивающих то, что смертным кажется случайными совпадениями. Хотя я в дальнейшем называл себя этим именем крайне редко, вышло так, что в конце концов его услышали иноземцы, даже более чуждые, чем испанцы, и это повлекло за собой некоторые весьма необычные последствия.
— Так вот, Хуан Британико, — сказал Алонсо, — а теперь давай решим, какие ещё занятия кроме испанского языка ты будешь посещать.
Он взял со стола священника бумагу и пробежался по ней взглядом.
— Наставления в христианском вероучении, это само собой. А если впоследствии ты почувствуешь призвание к духовному поприщу, то и латынь. Чтение, письмо — с этим можно подождать. Некоторые другие предметы преподаются только на испанском, так что и они подождут. Зато ремёслам обучают местные, и уроки ведутся на науатль. Скажи, что из этого перечня тебя привлекает?
И он начал читать список:
— Плотницкое ремесло, кузнечное ремесло, дубление кож, сапожное дело, сёдельное... шорное... выдувание стекла, разведение пчёл, прядение, ткачество, портновское ремесло, вышивка, плетение кружев, сбор милостыни...
— Попрошайничество? — изумлённо воскликнул я. — Ему тоже учат?
— На тот случай, если ты станешь монахом нищенствующего ордена.
— Вообще-то, — сухо заметил я, — у меня нет намерения стать монахом, но вот к нищенствующим я, пожалуй, принадлежу и сейчас. Раз уж живу в странноприимном доме.
Он поднял глаза от списка.
— Скажи-ка, Хуан Британико, хорошо ли ты сведущ в распознавании рисунков, составляющих книги ацтеков и майя?
— Учили меня этому как следует, — ответил я. — Но говорить, насколько хорошо я в этом сведущ, с моей стороны было бы нескромно.
— Не исключено, что ты смог бы оказать мне помощь. Я пытаюсь перевести на испанский язык те немногие старые книги, которые избежали уничтожения. Ведь почти все они были преданы огню как языческие, демонопоклоннические и вредные для спасения души. Теперь мне приходится разбираться с текстами, записанными с помощью рисунков. Большую часть их составили люди, говорившие на науатль, но есть и начертанные писцами из других народов. Как думаешь, мог бы ты помочь мне в них разобраться?