Первый солнечный день выдался совсем скоро. В безупречно белых нарядах, изображая беззаботное веселье, мы вполне могли сойти за счастливое семейство, собравшееся прогуляться и закусить где-нибудь на свежем воздухе. Правда, было очевидно, что за нами всё равно увяжется неизменный соглядатай, один из наймитов собора.
Кроме корзинки я нёс также аркебузу, подвешенную вертикально под накидкой, под свободной рукой. Из-за этого походка моя сделалась несколько напряжённой, но это не бросалось в глаза, и со стороны оружия видно не было. Я заранее зарядил аркебузу точно так же, как это делал солдат на берегу: всыпал в ствол мерку пороху, забил тряпицу, закатил свинцовый шарик. «Кошачья лапка» сжимала кусочек «ложного золота», и, чтобы произвести смертоносный выстрел, мне оставалось лишь подсыпать пороху на «полку». Правда, я понятия не имел, как правильно целиться, и лишь полагал, что надо направить дуло на мишень. Однако, если с аркебузой всё в порядке, а удача на моей стороне, мне, может быть, и посчастливится поразить стремительно летящим свинцовым шариком какого-нибудь испанского солдата или кадета.
Если соглядатай и следовал за нами, то нам, по крайней мере на время, удалось оторваться от него, когда на краю острова я подозвал лодочника и мы взошли на борт его акали. Сначала я велел лодочнику плыть на юг, к цветочным садам Шочимилько, куда порой отправлялись на пикники испанские семьи, а убедившись, что никакой другой акали нас не преследует, попросил повернуть и высадить нас на глинистой отмели, рядом с местом, где некогда красовался парк Чапультепек. Мы поднялись на холм, не встретив никого, и шли, пока вдали не показалась крыша замка. После этого, укрываясь за деревьями, мы стали подбираться всё ближе, пока не увидели распахнутые ворота крепости и многочисленных, сновавших туда-сюда или просто прогуливавшихся людей. Нас так никто и не заметил.
Наконец мы подошли к выбранному мной заранее огромному раскидистому дереву с толстенным стволом (у нас оно называется ауакуафуитль) и затаились за ним, всего лишь в каких-то ста шагах от ворот.
— Похоже, в замке сегодня самый обычный день, — заметил я, достав аркебузу из-под плаща и положив её рядом с собой. — Никакой дополнительной охраны, никаких особых мер безопасности. Так что чем быстрее мы это сделаем, тем лучше. Вы с Ихикатлем готовы, Ситлали?
— Да, — твёрдо ответила она. — Я не говорила тебе, Тенамакстли, но прошлым вечером мы оба отправились к жрецу доброй богини Тласольтеотль, и я исповедалась во всех наших дурных поступках. Включая и сегодняшний, если он тоже плохой.
Увидев выражение моего лица, Ситлали торопливо добавила:
— Это на всякий случай, если вдруг что-то пойдёт не так. В любом случае, мы готовы.
Когда Ситлали упомянула эту богиню, я вздрогнул, потому что никто не обращается к Пожирательнице Скверны, иначе как почувствовав близость смерти. Потому человек и просит богиню поглотить все его грехи, дабы отправиться в загробный мир освобождённым и очищенным от бремени дурных деяний. Но если Ситлали это принесло облегчение...
— Этот покуитль при горении будет испускать дымок и распространять запах, — объяснил я, наводя с помощью линзы солнечный луч на слегка высовывавшуюся из корзинки бумажную трубку. — Но сегодня дует небольшой ветерок, так что это будет не слишком заметно. Если кто-то и почувствует запах, то наверняка подумает, что новобранцы практикуются со своими аркебузами. Так вот, повторяю ещё раз: у тебя будет уйма времени, чтобы...
— Тогда, — сказала она, — я сделаю это поскорее, пока меня не одолели нервозность или страх. — С этими словами Ситлали взялась за ручку корзинки и протянула руку Ихикатлю. — И поцелуй меня, Тенамакстли... чтобы приободрить.
Я бы с огромной радостью поцеловал её и так, без всякой просьбы. Ситлали чуть помедлила, всматриваясь из-за ствола дерева, а убедившись, что в её сторону никто не смотрит, ведя за руку ребёнка, спокойно вышла на ярко освещённое солнцем открытое пространство, с таким видом, будто только что поднялась на холм через лес. Я упустил их из виду совсем ненадолго, только на то время, которое потребовалось, чтобы насыпать на «полку» щепотку пороха и отвести назад «кошачью лапку», изготовившись к выстрелу. Но когда мой взор снова обратился к матери и ребёнку, увиденное меня встревожило.
Многие из прогуливавшихся перед цитаделью испанцев с улыбкой поглядывали на приближавшуюся к ним привлекательную молодую женщину, но стоило им приглядеться к Ихикатлю, как на их лицах появлялось изумление, а потом и отвращение. Это не могло не привлечь внимания стоявшего, лениво привалившись к воротам, вооружённого часового. Он уставился на приближавшуюся пару, а потом, оставив свою ленивую позу, выпрямился и двинулся им на перехват. Такой возможности я не учёл и не дал Ситлали никаких наставлений на случай осложнений подобного характера.
Ситлали остановилась перед часовым, и они обменялись словами. Наверное, солдат сказал что-то вроде: «Во имя Господа, что за уродца ты привела?»
Но Ситлали не могла понять его и дать внятный ответ. Думаю, что она произнесла — или попыталась произнести — одну из тех фраз, которым я её научил, насчёт того, что она якобы ищет свою сестру маатиме или желает продать фрукты. В конце концов, у неё всегда оставалась возможность просто поставить корзинку и уйти, как будто обидевшись.
Так или иначе, часовой, увидев симпатичную женщину так близко, по-видимому, потерял интерес к её уродливому маленькому спутнику. Насколько я мог понять, наблюдая из своего укромного места, он ухмыльнулся, сделав угрожающий жест своей аркебузой, явно приказывая Ситлали выпустить руку ребёнка и — к моему изумлению — отдать корзинку Ихикатлю. Малышу приходилось удерживать её двумя руками. Потом Ситлали повернула Ихикатля лицом к воротам и легонько его подтолкнула. Когда мальчик послушно заковылял прямо в открытый проход, Ситлали подняла руки и начала медленно развязывать узлы, скреплявшие её блузу. Ни часовой, ни кто-либо другой из испанцев не обращал на ребёнка, вошедшего с корзинкой в ворота цитадели, ни малейшего внимания — их похотливые взоры были прикованы к раздевавшейся женщине.
Очевидно, часовой приказал ей раздеться для тщательного осмотра — у него имелись такие полномочия, — и Ситлали делала это медленно, сладострастно, как маатиме, чтобы отвлечь внимание от Ихикатля. Малыш, который теперь скрылся с моих глаз, уже был где-то за оградой. Это оказалось ещё одним огорчительным обстоятельством, которого мы не предусмотрели. Что же мне было делать? Из предыдущих наблюдений я уяснил, что внутренние двери цитадели находятся прямо за воротами, так что, если, пройдя за стену, маленький Ихикатль никуда не свернёт, то, скорее всего, он беспрепятственно проникнет внутрь замка. Но что потом?
Теперь я стоял за деревом, выпрямившись, и, вытянув шею, наблюдал за происходящим и неуверенно трогал «котёнка» своей аркебузы. Следует ли мне выстрелить сейчас же? Конечно, меня так и подмывало пристрелить кого-нибудь из этих белых зевак, алчно глазевших на уже обнажившуюся по пояс Ситлали. Из укрытия мне была видна лишь её изящная спина, но я хорошо знал, как прелестна её грудь. Тем временем Ситлали начала медленно, дразняще развязывать пояс своей длинной юбки. Мне, а возможно и испанским зевакам тоже, показалось, что, прежде чем юбка упала на землю, прошла целая вязанка лет. Потом потянулась ещё одна вязанка лет развязывания её точомпитль — нижней набедренной повязки. Часовой сделал шаг к ней поближе, и все остальные испанцы тесно столпились позади него, когда наконец Ситлали откинула ткань в сторону и оказалась перед ними совершенно обнажённой.
Но уже в следующий момент все они шарахнулись в разные стороны — где-то внутри, в глубине цитадели, раздался грохот. Разинув рты, испанцы обернулись на звук, и тут один за другим последовали ещё два, несравненно более мощных громовых раската. Красные черепицы кровли замка судорожно задвигались и затанцевали: несколько из них отвалилось. Потом, как будто этот всё ещё вибрирующий рёв был всего лишь предупредительным шумом (так порой три или четыре раза прокашливается перед грозным извержением могучий Истаксиуатль), цитадель на холме взорвалась с таким грохотом, что он наверняка разнёсся по всей долине.
Крыша замка поднялась высоко в воздух. Черепицы и балки взлетели ещё выше, а из-под них рванулось вверх огромное бурлящее жёлто-красно-чёрное облако, представлявшее собой смесь пламени, дыма, искр, раздробленных фрагментов внутренней отделки форта и изувеченных, растерзанных человеческих тел. Я был совершенно уверен в том, что четыре моих шара, при всей их немалой разрушительной силе, не могли произвести подобного катаклизма. Надо полагать, произошло следующее: маленький Ихикатль беспрепятственно доковылял до какого-нибудь внутреннего хранилища пороха или иного взрывчатого вещества, причём оказался там в тот самый момент, когда воспламенились и разлетелись на части шары в корзинке. «Может быть, — промелькнула у меня мысль, — ребёнка направлял наш бог войны Уицилопочтли? Дух моего покойного отца? Или то был собственный тонали Ихикатля?»
Но мне и помимо этого было чему дивиться. Одновременно с тем, как форт разлетелся на куски, все до единого люди, находившиеся между ним и мной, включая часового и его пленницу Ситлали, пошатнулись, словно от сильного удара, а некоторые даже не устояли на ногах. Одежда, сброшенная Ситлали и валявшаяся у её ног, тоже отлетела в сторону, причём я решительно не понимал, что могло произвести подобный эффект. Почти в то же мгновение я сам испытал такое ощущение, будто по моим ушам резко ударили сложенными чашечкой ладонями. Мощный порыв ветра от с силой падающей стены пронёсся мимо моего ауакуафуитль и всех остальных ближних деревьев, срывая листву и ломая тонкие ветви. Стена ветра исчезла так же быстро, как и возникла, но если бы я не укрылся за древесным стволом, порох был бы сметён с полки и моя аркебуза стала бы бесполезной.
Когда люди, находившиеся между мной и воротами, пришли в себя и в ужасе воззрились на бушевавшее за стеной пламя, сверху на них обрушились камни, сломанные деревянные балки, оружие и трупы их товарищей. Некоторые из сбитых с ног недавним толчком так и не встали, пришиб