«Мэй скоро женится. Это опять дядина затея. Невеста — барышня из семьи Фэн, по крайней мере года на четыре старше его.
Последнее время я словно в забытьи и часто плачу. Особенно печалюсь я о Хой. Гроб с ее телом отправили в монастырь Ляньхуаянь более чем в двадцати ли от города и бросили там на произвол судьбы. Семья Чжэн и не думает об обряде погребения, а дядя тоже нисколько не интересуется этим. В этом году, во время весеннего праздника поминовения усопших, я приказал Лао-чжао отправиться за город и сжечь для нее два ящичка и две связки бумажных денег. По возвращении Лао-чжао рассказал мне обо всем, его рассказ вызвал во мне скорбь и негодование. Хотя вся семья бабушки недовольна поведением семьи Чжэн, однако дядя не хочет ничего предпринимать, и бабушка ничего не может с ним поделать. Несчастная Хой: даже ее прах не может найти успокоения.
Сестра Шу-ин всегда любила Хой, и когда она узнает об этом, ей несомненно будет очень тяжело…»
Он ни словом не обмолвился о самом себе.
2
В воскресенье утром Цзюе-минь отправился с книгой в сад. Выйдя за ворота, он увидел идущих впереди Цзюе-синя и Шу-хуа, а позади них служанку госпожи Чжан, Цуй-хуань.
— Шу-хуа! — позвал он.
— Что? — остановилась Шу-хуа. Цзюе-синь, едва повернул голову, продолжая идти. Цуй-хуань прошла в калитку вслед за ним.
Цзюе-минь, смеясь, обратился к Шу-хуа.
— Что-то ты сегодня рано!
Шу-хуа прыснула:
— Десять часов это рано, по-твоему? Да ты смеешься надо мной.
— Уже десять часов? А я и не знал. Разве Цзюе-синь не идет к бабушке? Что это он пошел в сад?
— А ты не знаешь? Там какая-то неприятность… — Она не договорила: кто-то стремительно выбежал из сада. Это был ее двоюродный брат Цзюе-ин. От быстрого бега по лицу его струился пот, волосы растрепались.
— Цзюе-ин! — громко окликнула Шу-хуа, пытаясь остановить его. Но он, не обращая внимания, мчался к воротам.
Шагнув ему навстречу, Цзюе-минь сильной рукой цепко схватил Цзюе-ина за плечо и строго спросил:
— Ты что же не отвечаешь, когда старшая сестра зовет?
После отчаянной попытки вырваться из рук Цзюе-миня Цзюе-ин остановился и заискивающе улыбнулся:
— Я не слышал.
— Ах, ты… — цикнула на него Шу-хуа, замахнулась, но не ударила. — Не слышал? Ты что, глухой? Нечего носиться сломя голову. Ты последнее время совсем отбился от рук. Вот погоди, скажу отцу, он тебе задаст!
— Честное слово, не слышал. Я больше не буду. Не говорите папе, ладно? — словно раскаиваясь, обратился Цзюе-ин к Шу-хуа, но на лице его играла лукавая усмешка.
— Ты мне скажи, откуда ты взялся? Что делает отец? — спросила Шу-хуа, довольная, что Цзюе-ин присмирел.
— Гао-чжун утащил из павильона образцы каллиграфии, — заискивающе сказал Цзюе-ин, склонив голову набок, взглянул на Цзюе-миня, и насмешливо произнес: Ты отпустишь меня, ладно? Как только ты не боишься хлопот, связываясь со мной? — и он снова взглянул на Цзюе-миня.
Цзюе-минь неохотно отпустил его. Цзюе-ин тотчас же отбежал шага на четыре. Они с изумлением смотрели на него. Одним прыжком он очутился у выхода из сада, скорчил рожу, показал им язык и самодовольно сказал:
— Идите жалуйтесь отцу — я не боюсь! Рассказывайте мне о приличиях! Кто у нас дома считается с приличиями! Не удивительно, что старшая тетя не может переносить этого и не приезжает. За мной некому смотреть. А тебе, сестрица Шу-хуа, надо быть умнее. Все равно ты когда-нибудь уйдешь из семьи Гао.
— Ты что «болтаешь, Цзюе-ин. Смотри надеру тебе уши! — рассердившись, закричала Шу-хуа.
— Ну-ка, попробуй надери. Я подожду, — ухмыляясь, сказал Цзюе-ин.
— Хорошо, вот мы сейчас пойдем к отцу! — пригрозила Шу-хуа.
— Ну и идите. Подумаешь, испугался! Отец мне ничего не сделает. Он понимает, что руганью и побоями меня не переделаешь, — вызывающе ответил Цзюе-ин.
Видя, что Шу-хуа не двигается с места, он сам спустился со ступенек и принялся поддразнивать ее:
— Ну, чего же ты не идешь, иди! Не пойдешь, — будешь дура!
Шу-хуа покраснела от гнева и набросилась на него:
— Ну и бессовестный! Подожди, вот я тебя сведу к отцу. А если отец тебя не накажет, я сама задам тебе трепку и еще попрошу Цзюе-миня помочь. — И она направилась к Цзюе-ину. Тот прыснул со смеху, повернулся и дал стрекача. Через мгновение его уже не было в саду.
— Цзюе-минь, ты только подумай, до чего бессовестный мальчишка! И чего дядя не задаст ему хорошую трепку? — полусердито-полушутя обратилась к Цзюе-миню Шу-хуа.
— Что толку в побоях? Такое уж у него воспитание. Дядя не посылает его в школу, позволяет ему целыми днями шататься без дела, Цзюе-ин говорит, что занимается в библиотеке, а ты его там когда-нибудь видела? Хорошего мальчика и так испортили, — грустно сказал Цзюе-минь.
— Кому нужны твои разглагольствования! Не мог помочь мне отчитать его. Просто зло разбирает. Не успокоюсь до тех пор, пока не задам ему, — с досадой отвечала Шу-хуа.
— А ну его, пошли! Поколотишь его, самой станет легче, а неприятности опять обрушатся на Цзюе-синя, — уговаривал девушку Цзюе-минь.
Шу-хуа шла позади него, погруженная в свои думы. Пройдя несколько шагов, она с горечью сказала:
— Старший брат просто невыносим. Все берет на себя. Во всем признает свою вину, перед каждым готов стать на колени и даже принимает на себя вину в тех делах, которые его абсолютно не касаются. Вот и получается, что мы и шагу не можем ступить самостоятельно.
— Ты не понимаешь, что это называется самоуничижением. Старший брат считает, что лишь благодаря ему наша семья может жить спокойно, — с иронией произнес Цзюе-минь.
— Что значит самоуничижение? Мне непонятно. Вернее было бы сказать, перед каждым становиться на колени, — не унималась Шу-хуа, не задумываясь над тем, было это сказано иронически или серьезно. — Я прекрасно обхожусь без его самоуничижения, он только доставляет мне всякие неприятности. Каждому он уступает, любой поступок оправдывает. И на этот раз он непременно вмешается в дело Мэя.
— Без него ничего не обходится. Только мне он почти не осмеливается помогать, — вставил Цзюе-минь.
— Тебе? Почему? — удивленно спросила Шу-хуа.
— Мои отношения с Цинь… — слегка волнуясь, сказал Цзюе-минь, а затем, изменив тон, добавил: — Да мне и не нужна его помощь.
— На этот раз он наверняка вмешается. Ему ведь тоже очень нравится сестра Цинь. Мы все ее очень любим, — не задумываясь, выпалила Шу-хуа. Видя, что Цзюе-минь молчит, она, как бы вспомнив что-то, сказала: — Только тетя Ван и тетя Шэнь терпеть ее не могут, да и дядя Кэ-мин недолюбливает.
— Ну, это само собой разумеется. Что бы мы ни сделали, госпожа Ван всегда недовольна. Дядя Кэ-мин тоже не может примириться с нами, молодежью. Ведь мы не изучаем древних книг, — отозвался Цзюе-минь. В душе его закипал гнев. Этот гнев рассеял его волнение. Он чувствовал в себе силы бороться с этими людьми и верил, что добьется победы.
Они вошли в сливовую рощу и направились к озеру. Вдруг яркий свет ударил им в глаза: из-за облаков выглянуло солнце. На земле, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, заиграли бесчисленные блики. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь щебетанием птичек, носившихся в воздухе.
— Не могут примириться, ну и не надо! — в сердцах сказала Шу-хуа. — Чем чаще они докучают мне, тем сильнее во мне желание делать им назло. Больше всего ненавижу людей, которые целыми днями сплетничают и никогда не осмелятся сказать ничего в лицо. Я же, что думаю, то и…
— Уж не Шу-чжэнь ли это? Что она здесь делает? — перебив Шу-хуа, удивленно пробормотал Цзюе-минь, увидев двоюродную сестру, одиноко стоящую на берегу.
— Да, это она. Пойду позову ее, — вмешалась Шу-хуа и, отстранив Цзюе-миня, торопливо пошла вперед. Выйдя на берег, она крикнула:
— Шу-чжэнь!
Оглянувшись, Шу-чжэнь воскликнула:
— Шу-хуа! — и устремилась к ней. — Шу-хуа, — печально повторила она, и спазмы сжали ей горло. Казалось, ее переполняли тысячи мыслей, которые рвались наружу. Но она не в силах была вымолвить ни слова и лишь крепко обняла Шу-хуа.
Цзюе-минь поспешил к ним. При виде этой печальной картины лицо его омрачилось.
— Что с тобой, Шy-чжэнь? Чем ты так огорчена? — участливо спросила Шу-хуа.
— Вчера вечером мать опять поссорилась с отцом из-за Си-эр. Отец разозлился, ушел и весь вечер не возвращался, — глотая слезы, сказала Шу-чжэнь.
— И тетя Шэнь сорвала зло на тебе? — вмешался Цзюе-минь, поняв, что опять начинается старая история.
— Да. Мать почти весь вечер ругала меня, — всхлипнула Шу-чжэнь.
— Тебя? Но ты-то ведь ни при чем! — возмутилась Шу-хуа.
— Мать ненавидит меня. Она укоряет меня за то, что я не мальчик. Она говорит, что это мне она обязана тем, что отец на нее сердится, — чистосердечно призналась Шу-чжэнь. В голосе ее звучали тоска и скорбь.
— Это опять-таки не твоя вина! Почему же она не родила мальчика, как Си-эр? Какое она имеет право изводить дочь? — гневно бросила Шу-хуа.
— Сестрица, я просто не понимаю, почему у меня одной сложилась такая жизнь. Объясни мне, почему только я одна должна мучиться, — с болью жаловалась Шу-чжэнь.
— Не убивайся так, Шу-чжэнь, все уладится, — пыталась утешить ее Шу-хуа, не зная, что ответить.
Цзюе-минь молча кусал губы: сердце его сжималось от боли. Он перевел взгляд с Шу-чжэнь на озеро. В кристально прозрачной воде отражалось голубое небо, белые облака, яркое солнце — весь необъятный мир. Горькая мысль невольно пришла ему на ум: «Почему так много страданий? Почему после стольких жертв они не добились мира и согласия в семье?» Голос Шу-хуа прервал его мысли.
— Ах, почему я не родилась в век рыцарей и героев! С копьем и мечом в руках я создала бы новый мир. Уж я бы не дала тебя в обиду! — стиснув зубы, проговорила Шу-хуа.
Эта забавная мысль вызвала у Цзюе-миня легкую улыбку. «Это влияние старых романов: «Цзинхуаюань», «Шигуньань», «Саньмыньцзе», «Цисяуи» с их идеальными героинями Янь Цзы-сяо, Чжан Гуй-лань, Чу Юнь и массой других, существовавших только в воображении. Подобно теням, они не могли жить в этом мире. Шу-хуа грезит наяву. Свои мечты эта девушка облекла в неясные образы», — думал Цзюе-минь и вдруг почувствовал, что в этом нет ничего смешного. На сердце у него стало еще тяжелее, и с невольной жалостью он сказал: