Цзюе-минь пытался подавить сострадание, начавшее было овладевать им. Он не хотел показаться хоть немного слабым. Он боролся с собой. Борьба эта требовала усилий, но он все же вышел из нее с победой.
— Я понимаю твои чувства ко мне, Цзюе-синь, — с горечью, но все так же решительно произнес он, — и могу только благодарить тебя за них, но согласиться с тобой я не могу. Я пойду своим путем. Я знаю себя, конечно, лучше, чем ты. Наши воззрения слишком различны, и ты не поймешь меня.
— Не так уж они различны. Я очень хорошо понимаю тебя. Это ты не понимаешь меня! — возразил Цзюе-синь, начиная сердиться. — Я также ненавижу старые силы и люблю новые идеи. Но что вы можете противопоставить сейчас старым силам? Хотите пробить лбом стену? Только зря пожертвуете собой.
— А когда же в таком случае это можно будет сделать? Когда каждый будет стоять в стороне и никто не захочет пожертвовать собой? — спросил Цзюе-минь, еле сдерживаясь.
— Жертвы нужны тогда, когда они оправдываются. А ведь до тебя очередь пока не дошла! — горячо возразил Цзюе-синь. В этот момент на электростанции пронзительно и протяжно завыл гудок.
— Не стоит так переживать, Цзюе-синь. Ведь, по сути дела мы еще ничего не сделали. Что уж тут говорить о жертвах, — мягко успокаивал брата Цзюе-минь, чувствуя, как между ними растет отчужденность. Эта отчужденность выводила его из душевного равновесия, он хотел сказать что-то еще, но появившиеся в это время в комнате Шу-хуа и Цуй-хуань помешали дальнейшей беседе братьев. Поспешное появление девушек и их вид говорили о том, что произошло какое-то несчастье.
— Цзюе-синь, — с тревогой обратилась к брату Шу-хуа, — Цянь-эр плохо!
— Что с ней? — взволнованно поднялся тот.
— Она уже говорить не может, барин. Глаза закатились… задыхается… Помогите ей! — прерывающимся голосом умоляла Цуй-хуань; глаза ее были полны слез. -
— А что говорит тетя Ван? — хмуро спросил Цзюе-синь.
— Она даже не хочет пойти взглянуть на нее. Говорит, много шума из-за пустяков. Считает, что мы, челядь, и болеем-то только для того, чтобы полодырничать дескать, Цянь-эр не помрет! — ответила оскорбленно Цуй-хуань. — Скажите, барин, разве госпожа захочет что-нибудь сделать? — Прямой, умоляющий взгляд ее глаз был устремлен на Цзюе-синя.
— Цзюе-синь, сходи к Цянь-эр, посмотри, чем можно ей помочь, — уговаривала его Шу-хуа. — Неужели мы настолько бессердечны, что так и дадим ей умереть? Я тоже пойду к ней!
— Пойдемте! Я иду вместе с вами, — решился вдруг Цзюе-синь.
— Я сначала пойду вперед, принесу фонарь, — обрадовалась Цуй-хуань. Она улыбнулась, морщинки исчезли с ее лица, и слезы, застилавшие глаза, наконец, нашли выход. Стараясь скрыть их, она отвернулась и быстро пошла к выходу.
— У меня в комнате есть фонарь, — напомнил ей Цзюе-синь.
Цуй-хуань вернулась и пошла в спальню Цзюе-синя.
— Как горячо она помогает людям! — одобрительно сказал Цзюе-минь, стоявший у стола.
— Что? — обернулся Цзюе-синь, взглянул на брата, но ничего не прибавил.
— Мне кажется, что служанки более человечны, чем наши старшие родственники, — гневно вырвалось у Шу-хуа.
— Только ли старшие? — иронически бросил Цзюе-минь, но Шу-хуа уже вышла вслед за Цзюе-синем.
Электричества уже не было, Из комнаты Цзюе-синя вышла с фонарем в руке Цуй-хуань. Следуя за ней, они прошли гуйтан и вышли во двор.
Листья платанов и деревьев грецкого ореха сплетались в плотное, черное покрывало, нависавшее над ними; сквозь бумажное окно правой комнаты проникал мутный свет; у стены и под крыльцом стрекотали цикады.
— Пришли, барин. Здесь, — напряженным шепотом произнесла Цуй-хуань.
Цзюе-синь кивнул и молча вошел вслед за Цуй-хуань в помещение. Тяжелый запах ударил ему в нос. На столе стоял глиняный светильник, обгоревший фитиль которого чадил и почти не давал света. Расплывчатые тени скользили по стенам. В каморке никого не было.
Из соседней двери вразвалку вышла Тан-сао, — высокая, крупная женщина. При виде Цзюе-синя на лице ее появились испуг и вместе с тем радость. — Как хорошо, что вы пришли, барин! — воскликнула она. — Посмотрите, пожалуйста, выживет ли Цянь-эр. На нее глядеть страшно.
Цзюе-синь поспешно прошел в соседнюю комнату. Шу-хуа последовала за ним. В комнате все осталось без изменений с того дня, как Шу-хуа была здесь: та же чашка для лекарства на скамеечке у кровати, то же худое, темное лицо на подушке — слабое пламя светильника не давало возможности разглядеть его выражение.
Приблизившись к кровати, Цзюе-синь увидел, что рот Цянь-эр чуть-чуть приоткрыт и она задыхается. Боясь, что Цзюе-синю плохо видно, Цуй-хуань, стоявшая рядом, подошла поближе к топчану и подняла фонарь, осветив лицо Цянь-эр.
Черные зрачки широко раскрытых глаз больной закатились, запавшие щеки напоминали черные провалы, сквозь мелко дрожавшие губы прорывалось учащенное дыхание.
— Цянь-эр! — мягко позвала Цуй-хуань. Больная, казалось, не слышала. Цуй-хуань позвала громче; в голосе ее слышалось страдание. На этот раз зрачки больной дрогнули; она чуть-чуть повела глазами, затем шевельнула головой; губы ее дернулись, и из горла вырвался хрипящий звук. По-видимому, она пыталась что-то сказать, но была не в силах произнести ни слова. — Цянь-эр, молодой барин пришел навестить тебя. — Хочешь сказать ему что-нибудь? — громко произнесла Цуй-хуань, наклоняясь к ней.
Цянь-эр повела глазами, словно пытаясь отыскать Цзюе-синя или кого-либо другого; кожа на лице больной судорожно натянулась. Она перевела взгляд на фонарь, который держала Цуй-хуань, из глаз ее медленно выкатились две слезы и остались у переносицы. Как, по-вашему, барин, можно еще сделать что-нибудь? Спасите ее! — жалобно умоляла Цуй-хуань, не выдержав и поворачиваясь к Цзюе-синю.
— Это серьезно, барин? — спросила перепуганная Тан-сао.
— Неужели она умрет, Цзюе-синь? — проговорила Шу-хуа. В голосе ее звучало страдание.
Цзюе-синь шагнул к топчану, положил руку на лоб больной и постоял некоторое время.
— Нужно немедленно пригласить хорошего врача, — взволнованно произнес он. Затем отошел от постели и после секундного колебания решительно добавил: — Пойду посоветуюсь с тетей Ван. Остается только это — может быть, ее еще можно спасти.
— С тетей Ван? — Шу-хуа была ошеломлена: она вспомнила, что произошло несколько дней назад в саду и в комнате госпожи Чжоу.
— Разумеется, прежде всего нужно переговорить с тетей, — не задумываясь, ответил Цзюе-синь и обратился к Цуй-хуань: — Неси фонарь. Пойдешь со мной к тете.
Когда Цзюе-синь, Шу-хуа и Цуй-хуань пришли в гуйтан, дверь в комнату госпожи Ван была уже закрыта, но внутри виднелся свет. Пройдя под окном теткиной спальни, они вошли в ее столовую. Шу-хуа осталась, а Цзюе-синь и Цуй-хуань направились в комнату госпожи Ван.
В просторной комнате, освещенной тусклым светом ночника, была только Ли-сао, которая, стоя у кровати, готовила постель. Обернувшись к вошедшим, она бросила:
— Госпожа в той комнате.
Из задней комнаты донесся веселый смех. Цзюе-синь решительно направился туда.
Госпожа Ван с трубкой кальяна сидела на краю кровати. Напротив, на модном стуле, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке восседал Кэ-дин. Неожиданное появление Цзюе-синя прервало смех хозяев; глаза их повернулись к вошедшему — в них не было ничего, кроме досады.
Пересилив себя, Цзюе-синь вежливо приветствовал их.
— Садись, Цзюе-синь. Зачем пожаловал? — спросила госпожа Ван, не изъявляя особой радости при виде племянника.
— Тетя, Цянь-эр очень плохо, — с трудом подбирая слова, сказал Цзюе-синь. — Я пришел посоветоваться с вами. Если сейчас пригласить к ней врача получше, то ее еще можно будет спасти.
— Уже звать врача? — холодно усмехнулась госпожа Ван. — У нее простое недомогание, и не стоило из-за этого прибегать среди ночи и тревожить меня. Что же, я — сама не знаю? — Кэ-дин сидел все так же, закинув ногу на ногу, и, наслаждаясь сигаретой, медленно пускал дым.
— Какое же это недомогание, тетя? Ведь человек умирает! Неужели вы не можете придумать что-нибудь? — волнуясь, убеждал Цзюе-синь.
— Ну, так что? Пусть подыхает! Я ее за свои деньги купила. Чего ты-то беспокоишься? — оборвала его тетка.
Цуй-хуань, робко прижавшаяся к дверям, шепнула:
— Уйдемте, барин!
Цзюе-синю было не по себе, но он не забыл о Цянь-эр и хотел уже возразить тетке, однако, услышав шепот Цуй-хуань, поостыл. Он чувствовал, что гнев понемногу утихает в нем — ведь слова были здесь бесполезны. Словами он не добьется здесь ничего, кроме огорчений и лишних хлопот для самого себя. Приходилось терпеть: подавленный, он опустил голову, собираясь уйти.
Вошел улыбающийся Кэ-ань с каким-то листом бумаги и удивился, найдя здесь Цзюе-синя:
— А, Цзюе-синь! И ты здесь? Ты с чем? — И весело добавил: — Посмотри-ка, я написал новые стихи. Для Фан-вэня. Семистопные, два куплета. Вот послушай, почитаю. — Подойдя к столу, он пристроился у огня и, покачивая в такт головой, скрипучим голосом прочитал свои гнусные стихи. Закончив, самодовольно посмотрел на присутствующих: — Ну, каково?
— Чудесно! Прекрасно! Мне стыдно, что я так не умею, — улыбаясь, расхваливал Кэ-дин.
— Ну, а ты, Цзюе-синь, что скажешь? — повернулся Кэ-ань к племяннику с таким видом, словно не собирался отпускать его, пока не услышит удовлетворительного ответа.
— Конечно, неплохие стихи, — отделался Цзюе-синь общей фразой, хотя в душе презирал и ненавидел и стихи и дядю.
— А ты знаешь, Цзюе-синь, в чем красота этих стихов? — спросил довольный похвалой Кэ-ань.
Цзюе-синь отсутствующим взглядом смотрел на небритое лицо дяди и молчал. Что он мог сказать, если даже не слушал как следует? На ум ничего не приходило.
— Вот, значит, это… это… — пробормотал он.
— Этого ты не знаешь, — не дал ему закончить разочарованный Кэ-ань. — Ну, послушай еще. — И он снова качал читать, покачивая в такт головой. Но едва он кончил первое четверостишие, как госпожа Ван нетерпеливо перебила его и обратилась к Цзюе-синю.