«— Я люблю ее сильнее всего на свете, Ветер, и балую, потому что не могу иначе».
«— Детей нельзя слишком баловать, Осень, иначе из мелких безобразников они вырастают в больших эгоистов и стерв».
«— Знаю, Ветер, все знаю, но не могу иначе. Я ведь у нее одна за всех: ни отца, ни дедушек с бабушками. Мы сами по себе, Ветер, как трава у дороги: пробились только потому, что мы сорняки, а сорняки живучие»
«Ну какой же ты сорняк!» — мысленно кричу в эти темно-зеленые глаза, почему-то представляя ее экзотическим растением из джунглей Амазонки. Потому что она такая — одна. Я других таких не видел.
Но мой рот перевешен щеколдой молчания, на которой висит здоровенный амбарный замок. Ни черта я ей больше не скажу: ни сейчас, ни потом, никогда.
Снова смотрю на малышку возле Евы и отмечаю, что они похожи так сильно, как только могут быть похожи мать и дочь. Те же глаза, тот же цвет волос, те же аккуратные носы и щепотка веснушек на яблочках щек. Те же губы с ярко-очерченным контуром: ни большие, но и не маленькие. Не знаю, каким был ее отец — и знать не хочу, и надеюсь, что не узнаю — но от него ребенок не взял ни капли. Это точная копия Евы.
— Так, слушайте все! — Голос Яна перекрывает неловкое молчание. — Это мой друг — Наиль. Большая задница, циник и вообще грубиян. К нему лучше без особой необходимости не лезть, а то убьет.
— Вот спасибо за рекомендацию, — себе под нос бормочу я, и вдруг слышу:
— Кстати, и правда грубиян еще тот.
Передо мной стоит девушка — откуда, блин, взялась? Я прекрасно помню ее лицо, потому что еще в нашу первую и последнюю встречу отметил, как она похожа на Еву. И даже имя ее помню — Вероника Шустова. Она ведь тоже здесь не случайно? Роюсь в памяти, вспоминая, кого еще угрожал взять в поездку Ян. Точно, речь шла о ее сестре.
Я молча смотрю на девушку, не давая ни единого повода думать, что хочу продолжать этот разговор. Перевожу взгляд на Яна, надеясь, что он поймет мой мысленный призыв. К счастью, он всегда схватывает на лету: тут же сводит все к шутке:
— Ну вот, есть живой свидетель моих слов, — лыбится он. И начинает с девушки: — Это Вероника, сестра Евы. А вот эта малышка — Марина Андреевна Орлова.
Я не сразу понимаю, что речь идет о девочке, и, наверное, есть какой-то смысл в том, что Ян представляет ее именно так. Малышка, услышав имя, делает шаг вперед и деловито протягивает руку, при этом она — сама серьезность, ни тебе намека на улыбку, ни присущего многим детям кокетства. Она в самом деле похожа на маленького боевого котенка, и я почти уверен, что встреться мы в другой компании — Марина ни за что бы ни выбралась из уютной защиты материнской спины.
Я наклоняюсь и, старательно пряча улыбку, пожимаю ее ладошку.
— Я — Наиль.
— Нельзя быть грубияном, — деловито наставляет эта маленькая диснеевская принцесса. — С грубиянами никто не дружит.
— С возрастом, малышка, это уже неактуально, — говорю так, чтобы слышала только она.
Мне нравится этот ребенок. Почему-то с самого начала, когда Ян только заикнулся о том, что в поездке будет маленький ребенок, я настроился на слезы, сопли и капризы. А сейчас понимаю, что с дочкой Евы не будет вообще никаких проблем. Через меня прошли сотни детей, я научился в них разбираться.
Среди остальных друзей Яна: семейная пара — Кристина и Саша, трое холостяков — Олег (этого я знаю), Игорь и Марат, сестра Яна — Света (та еще стерва) и ее подружка Лиза. В общем, толпа.
Понятия не имею, как буду целую неделю вариться во всем этом, ведь уже сейчас одиночка во мне ругается благим матом. И как долго еще смогу не смотреть на Осень тоже не знаю, но даю себе обещание — держаться от нее так далеко, как только возможно. Не оставаться наедине, не разговаривать. Игнорировать.
А в глубине души, как последний идиот, надеюсь, что она меня узнает, хоть это и будет концом всему. У Ветра нет никаких шансов завоевать эту женщину, зато они есть у Наиля, но Наиль никогда не трогает подружек своих друзей.
Долбаная нерешаемая головоломка.
Часть вторая: Офлайн. Глава двадцатая: Осень
Три дня спустя
Хоть я с самого начала была скептически настроена на эту поездку, сейчас, спустя три дня, я рада, что согласилась. Снег, чудесная безветренная погода, солнечные деньки — то, что нужно для восстановления душевного равновесия.
— Слушай, наконец-то в твоей жизни появился нормальный самец, — говорит Вероника, помешивая ложечкой кофе в чашке. — Надеюсь, ты избавилась от своих принципов и закатаешь себе феерический секс с этим жеребцом. Господи, Ева, таких мужчин делают на ВИП-фабрике, уверена, у него и там все в порядке.
Вероника выразительно стреляет в меня глазами, как будто мне пять лет и без подсказки я никак не пойму, о чем идет речь.
— Спасибо, что благословила, — беззлобно шучу я.
— Даже о Маришке подумал, и, заметь, без всякой напичканной «ешками» дряни, а натурпродукт, — продолжает Вероника. С самого приезда, словно заведенная, только то и делает, что пытается убедить меня поддаться на ухаживания Яна.
Кстати, тот жест с рюкзаком и сладостями… До сих пор не пойму, как так случилось. Нет, Ян очень внимательный и делает все, чтобы завоевать Маришку: обеспечил ей комфорт со всех сторон, и у моей дочери даже есть отдельная комната, обустроенная как раз для ребенка, но он все равно никак не укладывается в образ все понимающего и умеющего разговаривать с детьми мужчины. Ян из тех, кто может принести ребенку букет цветов, но при этом не понимает, как выбирать детские влажные салфетки или книгу.
Чего нельзя сказать о его друге, Наиле.
Маришка ходит за ним, как хвостик — буквально прикипела. А все началось с того, что в самолете ей приспичило сесть рядом. Кстати говоря, Вероника до сих пор на меня дуется, что не запретила дочери эту прихоть. Сестра так радовалась, что их места рядом. Но что я могла сделать, если на прямой вопрос Маришки, не будет ли он против, если она займет место Ники, Наиль охотно согласился? Понятия не имею, о чем они там болтали, но через час Маришка благополучно уснула и проспала весь перелет. И с тех пор — Маришка всегда рядом с ним. К счастью, доктор совершенно равнодушен к лыжам и всему тому, ради чего люди едут на горнолыжный курорт, и почти на весь день уходит гулять в неизвестном направлении, но вечером он и моя дочь неразлучны. Он учит ее писать, считать, читает книжки, и как итог — вчера перед сном мышка заявила, что хочет стать детским врачом.
Я знаю, что нужно извиниться перед ним, нужно как-то осадить дочь, но я понятия не имею, как это сделать, потому что Наиль меня игнорирует. С самого приезда мы обменялись всего-то парой слов в духе «спасибо» и «ничего страшного». Общаемся через Маришку, которая, как воробышек, носит то его вопросы, то мои ответы. Не знаю, чем успела так его настроить против себя, но в некоторой степени это даже к лучшему. Его образ слишком сильно прикипел к Ветру, хоть это и звучит как бред сумасшедшей. Наверное, сиамских близнецов разделить проще, чем стереть с лица Ветра карие глаза Наиля.
— Я скоро начну ревновать к свой племяннице, — ворчит Вероника, когда Маришка, бросив лепить снеговика, бежит в сторону Наиля.
Странно, сейчас всего три часа дня, обычно он раньше вечера и не появляется.
Я прикладываю ладонь козырьком ко лбу и невольно засматриваюсь на этого мужчину. Знаю, что нельзя, но все равно смотрю. Его образ воскрешает в памяти человека, которого я в ту ночь вырвала из себя, словно больной зуб, но рана до сих пор кровоточит и нет никаких шансов, что она заживет в обозримом будущем.
— Слушай, ну помоги сестре наладить личную жизнь, — почти клянчит Вероника, приподнимаясь и поправляя прическу. — У тебя есть Ян, а я хочу этого красавчика.
— А как же «я не встречаюсь с мужчинами, у которых нет миллионного счета в банке»?
— Кто тебе сказал, что он простой смертный?
— Ну … разве он не детский хирург? — Я немного в ступоре, потому что чувствую себя единственной среди приехавших, кто не знает всем известную тайну.
— Фамилия Садиров тебе о чем-то говорит?
— Впервые слышу.
— Погугли на досуге, узнаешь много интересного.
— А в двух словах?
Ника закатывает глаза, как будто это я, а не она, начала разговор о страшной тайне друга Яна.
— Садировы — это нефть и игорный бизнес. Это огромные денежные мешки, и наш нелюдимый доктор — единственный наследник этого богатства.
Я перевожу взгляд на Наиля, который как раз поправляет Маришкину шапку и, присаживаясь на корточки, стряхивает снег с ее курточки. Есть что-то притягательное в этой скупой мужской заботе, что не дает мне отвернуться, хоть обычно я делаю это сразу же.
Сегодня он в светло-сером вязаном свитере с «горлом» под самый подбородок, простых темно-синих джинсах, коротком пальто и в спортивных ботинках. И снежинки в каштановых волосах так и просятся, чтобы их стряхнули.
Нет смысла врать самой себе — он мне нравится. Куда сильнее, чем должен бы нравиться друг мужчины, с которым я дала себе обещание попробовать строить отношения.
Но также нет смысла пытаться увидеть в моей странной симпатии что-то большее, чем просто интерес. Мне хорошо и комфортно в своей заново отстроенной раковине: ничто и никто меня не трогает, и даже Ян, с которым мы теперь много и активно общаемся, всего лишь интересный мужчина, который вполне может стать кем-то большим, если я пойму, что могу ему доверится. А любовь?
Я смотрю на весело что-то щебечущую Маришку, на то, как она активно жестикулирует, рассказывает нелюдимому доктору и при этом сверкает, словно умытое солнышко.
Любить я буду только дочь. Она, хочется верить, никогда не обманет, не предаст и не вычеркнет меня из своей жизни одним простым «заигрались».
Мне не больно. Потому что болеть уже нечему. И слава богу, что все закончилось так. Наверное, если я когда-нибудь встречу Ветра и по дикому стечению обстоятельств узнаю, что это — он, то обязательно скажу спасибо за эту прививку от романтической чепухи. Больше никаких сентиментальных разговоров, больше никаких наивных вскрытий раковины. И самое главное — больше никакого доверия. Ну и что, что это похоже на десятиметровый забор за колючей проволокой? Рано или поздно, я встречу человека со схожими взглядами на жизнь, и мы станем друг для друг