а хорошими сожителями. Это моя программа максимум. А чтобы никогда не забыть полученный урок…
Я бросаю взгляд на книгу, из которой, вместо закладки, торчит кожаный ремешок. Внутри нее прекрасное напоминание о том, как близка я была к тому, чтобы снова довериться не тому мужчине.
— Эй, ты на этой планете? — Ника щелкает пальцами у меня перед носом, привлекая внимание. — Я все понимаю, но пора бы забрать Маришку куда-нибудь подальше, где она не достанет моего будущего мужа.
Морщусь, но сдерживаю распустившуюся на языке колкость. Это же моя родная сестра — последний человек на всем белом свете, в чьих венах течет та же кровь, что и у меня. Я не стану ссориться с ней только потому, что формулировка о «будущем муже» кажется несколько поспешной. Пусть устраивает личную жизнь с кем хочет и как хочет. По крайней мере, нелюдимый доктор прекрасно ладит с детьми, а это уже хороший знак. Может, хоть в этот раз Ника найдет достойного мужчину и, наконец, остепенится.
Я прячу книгу в сумку, поднимаюсь, раздумывая над тем, стоит ли надевать перчатки, а сестра тем временем уже активно наводит марафет, разглядывая себя в ручном зеркальце.
— И лучше бы вас не было до вечера, — говорит вдогонку, улыбаясь своему отражению. — Кажется, Ян обещал экскурсию по всем модным бутикам.
Да, Ян обещал. Но мне это не очень интересно, поэтому я, как могу, открещиваюсь.
Чем ближе я подхожу к этой парочке, тем беспокойнее становится на душе. И сама не пойму, что такое. Наиль осознанно избегает меня, но если раньше я не могла найти причину этой неприязни, то теперь, кажется, она потихоньку начинает материализоваться. Чем ближе я к нему, тем отчетливее ощущаю невидимую упругую стену. Как будто между нами толстый кусок прозрачного желе, и чем больше усилий я прикладываю, чтобы пройти сквозь него, тем сильнее оно пружинит меня в обратную сторону. Нет ни единой трезвой причины для этого отторжения, но я его чувствую. И не сомневаюсь — Наиль тоже чувствует. Потому и держит дистанцию.
Я подхожу на расстояние метра, окрикиваю Маришку и ловлю свою Мышку в объятия. Она что-то крепко зажала в варежке и тут же тычет этим мне в лицо: какая-то красивая монетка неизвестного мне достоинства. Можно даже не спрашивать, откуда она.
— Может быть, ее нужно вернуть? — на всякий случай спрашиваю дочь, но взгляд поднимаю на доктора.
Он молча машет рукой, мол, никаких проблем. Поднимает повыше воротник пальто, сует руки в карманы и еще пару мгновений смотрит прямо на нас. И с каждой секундой напряжение становится все сильнее. Оно душит, проскальзывает в горло, словно трубка аппарата искусственной вентиляции легких и пытается закачать в меня то, от чего я добровольно и навсегда отказалась в ту бессонную ночь — заинтересованность в мужчине. И я вдруг понимаю, что вот она — причина, по которой меня тянет в противоположную сторону. И не причина это вовсе, а инстинкт самосохранения. У нас с доктором это, видимо, совершенно взаимно, не зря же он делает еще пару шагов назад, тем самым сводя на нет любые попытки нормально разговаривать. На таком расстоянии мы услышим друг друга, только если будем разговаривать очень громко, на радость всей округе.
Ника проходит мимо, поворачивается, чтобы подмигнуть и уже крутится возле Наиля, исполняя все те женские уловки, которые удаются ей с блеском: полуулыбка, взмах ресниц, легкое прикосновение к его плечу.
— Она с ним заигрывает, — констатирует моя дочь с видом человека, который уж точно в этом разбирается. И только ее серьезная недовольная мордашка не дает мне окончательно погрязнуть в раздражении. А заодно и не пытаться анализировать его природу. — Наиль не любит, когда к нему лезут посторонние тети.
— Ты откуда знаешь? — делано охаю я. Может, дело в том, что есть какая-то не посторонняя?
— Потому что он никого не любит, — серьезным шепотом выдает тайну Маришка. И на всякий случай прикладывает ладошку к губам, чтобы я точно знала — это был секрет. — И никого не хочет любить.
Я поднимаю взгляд и вижу, что Веронике все-таки удается взять доктора под руку и они как раз направляются в сторону дороги. Ветер как-то сказал мне: «Любить всегда больно, Осень, потому что любовь — это подъем в горы без кислородного баллона и страховки. Начинаешь задыхаться, когда на самом пике и веришь, что теперь впереди только хорошее. Можно просто подохнуть от кислородного голодания, можно замерзнуть насмерть, можно свалиться башкой вниз и поломать все кости. Но если повезет выжить — второй раз туда уже не тянет».
Я смотрю им вслед и, словно почувствовав мой взгляд, Наиль вдруг оглядывается, смотрит на меня так, будто мы знакомы еще с прошлой жизни, и он только сейчас вспомнил то важное, что все время забывал сказать. Вспомнил, но промолчал.
«Я плохой скалолаз, Ветер. Но я хотела задохнуться с тобой. Хотела задохнуться тобой».
Глава двадцать первая: Ветер
— Ну и почему ты скрываешься? — спрашивает Вероника, когда мы выходим на дорожку, которая ведет в сторону небольшой рыночной площади.
Мне хочется стряхнуть ее с себя, как клеща, потому что именно так я себя и чувствую: псом, в которого вцепился кровососущий паразит. Но стоит представить ситуацию со стороны, и становится понятно, как глупо я в итоге буду выглядеть. Не школьник же сопливый, чтобы шарахаться от женщин, тем более, симпатичных и раскованных. На самом деле, она — все то, что я обычно ищу. Раскрепощенная, красивая, яркая и точно без всякой чуши в голове, вроде той, что на первом свидании давать нельзя или что заинтересованность в сексе первым должен проявить мужчина. Я даже почти уверен, что провел бы с ней интересную ночь.
Если бы не огромное «но». Она сестра Осени. И я не могу трахнуть ее, потому что даже сейчас понимаю — буду думать о другой. Вольно или намеренно — не важно. Главное, что разруха начинается именно в тот момент, когда начинаешь называть женщину чужим именем, или, пока она, стоя на коленях делает охранительный минет, представлять на ее месте другую. Когда такое происходит — тушите свет.
С Вероникой наверняка так и будет. Даже хуже, ведь она и правда похожа на Осень.
Я мысленно чертыхаюсь, пеняю себя за то, что до сих пор не отучился называть ее по имени. Даже если о обращаюсь к ней только в мыслях.
— От кого я скрываюсь? — переспрашиваю я просто, чтобы поддержать разговор.
— Ну судя по всему, от своей семьи.
— Если тебя интересует фамилия «Садиров», то лучше почитай газеты и посмотри новости. — И плевать мне, что получилось довольно грубо. Пусть думает, что хочет, я не обязан корчить клоуна и тем более вскрывать душу перед каждым, кому захочется поиграть в доктора Фрейда.
— Хорошо, поняла, — тут же уступает Вероника, — тему семьи и фамилии мы не трогаем. Давай поговорим о твоей работе. Почему детский хирург, а не, скажем, пластический? Или стоматолог?
— Люблю издеваться над теми, кто слабее, — говорю первое, что приходит на ум, и вижу, что она оценивает мою грубую шутку кислой полуулыбкой.
Осень бы рассмеялась.
Я жмурюсь от боли, когда ее призрачный смех колотится в мои барабанные перепонки.
Вся эта поездка сюда была одной огромной ошибкой.
Я могу сколько угодно игнорировать Еву, могу не разговаривать с ней, хоть это и странно выглядит со стороны, и Ян уже пару раз спрашивал, что со мной не так. Я могу даже не смотреть на нее. Но я не могу вынуть из себя воспоминания, как герой какого-то киберпанковского фильма: диск с надписью «Осень» защищен от стирания и перезаписи, и надежно вшит в мой позвоночник.
— А я люблю ездить по миру, — разрушает молчание Вероника.
Я даже не пытаюсь слушать ее болтовню — она мне не интересна даже как собеседница. Просто иду рядом и прикидываюсь шлангом. Когда станет совсем невмоготу — пошлю однозначно и конкретно.
Что сказать Яну, когда он в очередной раз спросит, почему я упорно игнорирую его женщину? Что делать, если Осень меня узнает? И самый главный вопрос: какого хрена я до сих пор тут сижу?
— … и я думаю, что Ян будет хорошим отцом для Маришки, — слышу я обрывок фразы и сам не замечаю, как останавливаюсь. Вероника смотрит на меня с оторопью. — Что такое?
— Знаешь, по-моему тебе и без моей компании неплохо гуляется, — говорю достаточно выразительно, очень надеясь, что девушка поймет с первого раза и не придется повторять. — Увидимся.
К счастью, мы ушли совсем недалеко от дома, который снимаем один на всех, и я буквально влетаю на крыльцо. Пошло оно все на хуй! Надоела роль печального Пьеро и правильного Артемона. Я по крайней мере не обязан смотреть на все это дерьмо.
Открываю дверь, делаю шаг.
И мы сталкиваемся, словно две звезды: вспыхиваем, обжигаем друг друга убийственно-яркой вспышкой, разлетаемся на осколки, чтобы превратится в чистый Хаос бесконтрольных чувств и желаний.
Я в ней теряюсь.
Уже не знаю, где она, где я, а мы всего-то случайно налетели друг на друга.
Делаю шаг назад — Осень от меня. Поворачивается, чтобы сбежать.
«— Я хочу к тебе прикоснуться, Ветер».
«— И я бы хотел, чтобы ты ко мне прикоснулась, Осень».
Захлопываю дверь за своей спиной, выбрасываю руку вперед и хватаю беглянку за локоть. Слишком резко тяну ее на себя, потому что нетерпение обжигает изнутри, сводит на «нет» любые попытки держать хотя бы что-то под контролем.
Осень поворачивает голову, буквально приплюснутая к моей груди, и я наматываю ее косы на кулак, второй рукой все еще стискивая тонкий локоть.
«Посмотри на меня, Осень. Открой пошире свои глаза — и посмотри на меня…»
— Наиль, — слышу ее шепот.
Она не испугана, лишь самую малость растеряна, как была бы растеряна любая женщина на ее месте, когда ее вдруг хватает мужчина, который до этого демонстративно ее игнорил который день.
Конечно, она не знает, что Наиль и Ветер — одно лицо. И вряд ли узнает, пока я не заговорю или сам не подтолкну ее мысли в нужную сторону. Но мне почему-то хочется, чтобы она узнала сама. Чтобы почувствовала то же самое, что и я: непонимание, недоумение, злость, обиду. Целую кучу эмоций, которые я даже не рискую копать глубже.