— Поедешь?
— Нет, Сергеич, давай завтра. — Федоров покачал головой.
— Может, сбили?
— Сам видел, все кости целы.
— Ладно, заезжай часам к двенадцати.
Милицейский «уазик» лихо развернулся, а «Скорая» не смогла вписаться — уперлась бампером в отбойник, сдала назад. Пятна габаритов помчались в сторону Калуги. Врачи зачем-то включили мигалку, на вой сирены деревенский холм откликнулся разномастным лаем. Растревоженные собаки еще долго перекрикивались, хотя виновники переполоха уже давно скрылись в темноте.
А Федоров встал над обрывом, прислонясь к фонарю, и бездумно пялился вниз, где по черному пятну заводи медленно плыли, оставаясь при этом на одном месте, тусклые отблески.
— Что ж ты, Володя, поперся-то сюда? — спросил Федоров у ручья.
Дорога тянулась вверх. Фонари нестройной шеренгой взбирались на холм и гасли, запутавшись в черноте перелеска. Там, под соснами, даже после захода солнца застаивался теплый дневной воздух, а тут, в низине, еще засветло начинала копиться стылая сырость. В детстве Федоров любил, разогнавшись на велосипеде, съезжать полным ходом по дороге к оврагу — как в воду нырял. Но только какой черт понес сюда Сапегина? Прогуляться решил? Следы капитана четко просматривались в грязи: по обочине, вдоль отбойника. И смазанный след подошвы — прямо на краю промоины. Не будь внизу арматуры, пролетел бы до ручья и банально плюхнулся в воду. Хороший повод посмеяться да выпить водки, чтобы простуду не подхватить. Как же мало надо человеку для смерти…
Собаки потихоньку затихли. В холоде неба мерцали звезды. На деревенском холме, подсвеченный снизу, выделялся купол с крестом в окружении спутанных тополиных крон. Далеко-далеко, там, где на фоне еле тлеющей полоски заката топорщилась неровная линия леса, замерцал огонь — это помчался в сторону Москвы скорый поезд. На шершавом, в трещинах и измазанных битумом заплатках асфальте желтели две симметричные дуги — заехавшая на обочину «Скорая» оставила глинистые следы. Внизу, на бетоне трубы, большое пятно загустевшей крови. Вот и все следы ночного происшествия.
Закурив, Федоров развернулся и пошел домой — но буквально через шаг, всплеснув руками, сорвался вниз. И упал бы, но что-то зацепило его с двух сторон. Затрещала форменная куртка, воротник больно впился в шею, пережал горло. Участковый обнаружил себя лежащим на склоне насыпи — продолжалось это всего секунду: его резко потащило наверх и перебросило через отбойник.
— Ты чего, Карлсон? Пьяный?
— А? — Федоров ошарашенно уставился наверх.
Над ним возвышались двое: Юрка-Пономарь и этот, как его, отец… священник, что утром сидел у Иваныча. Пономарь наклонился пониже, и на участкового пахнуло тяжелым водочным духом.
— Ты меня слышишь, Вовка? — громче, чем надо, поинтересовался Пономарь.
— А? — снова переспросил Федоров.
— На меня смотри! — приказал священник.
Был он одет в длинное волосатое пальто, в котором Федоров не сразу признал шинель. Он уставился в услужливо подставленное ему бородатое лицо.
— Видишь меня?
— Вижу.
— Покажи руки!
Федоров машинально подчинился, выставив перед собой кулаки. Отец Димитрий перевернул их, разогнул пальцы. Больше всех удивился сам Федоров: на ладони у него лежала та самая оструганная палочка, которую он вытащил у Сапегина.
— Посмотри-ка, Юрий Григорич, — сказал отец Димитрий.
Он достал из кармана платок и через него взял палочку ровно посередине.
— Что это? — спросил Пономарь настороженно.
— Называется «стрелка».
— И чего?
— Возьмешь в руку — и, куда бы ни шел, придешь к этому обрыву и упадешь вниз.
Федоров переводил взгляд с одного на другого. У него сильно кружилась голова, но остановиться он не мог: слишком непонятные вещи происходили вокруг.
— Та-ак, — Пономарь нащупал за собой отбойник и присел, — ты хочешь сказать…
Глава 11
…скрипела. Но сегодня весь день петли молчали. И ночью дверь приоткрылась совершенно бесшумно — были хорошо смазаны. В коридор высунулась мальчишеская голова, сверху она казалась совсем маленькой и почти сливалась с фоном паркета.
— Чисто, — прошипел детский голос. — Сам посмотри.
Голова исчезла — но через секунду ее место заняла другая, белобрысая. Застыла, прислушиваясь, и юркнула обратно. Потом дверь распахнулась шире.
Темноволосый паренек вышел в коридор.
— Идем, говорю! — обернулся он.
— А если там мертвецы? — донеслось из-за двери. — Слышь, Гарик, давай завтра…
— А если в глаз? Сейчас Ольга проснется — обоим прилетит.
— Вадим нас заловит.
— Вадим на кладбище с дядей Юрой водки нажрался. Спит. Не очкуй, Шурик.
Белобрысый медленно вышел в коридор. Здесь было довольно-таки светло: окна синеватыми квадратами отпечатались на полу. У самой стены оставалась не тронутая светом полоса — ребята, не сговариваясь, устремились к ней. Шли на цыпочках, хотя мраморные плиты по определению не могли скрипеть. Походка прекрасно передавала настроение ребят: Игорь шел осторожно, но уверенно, тогда как его друг Шурик плелся сзади с вялой обреченностью.
Детдом спал — не было слышно ни звука. Только иногда от окон прилетал еле заметный шелест: ветер сквозил в щелях рам. Детям, привыкшим к тому, что эти коридоры наполнены шумом и криками, такая тишина казалась странной. Игорь спиной чувствовал, что друг нервничает и в любой момент может сорваться — двинуть обратно. Он понимал: нужно отойти как можно дальше от спальни, и тогда Шурик, трус, побоится возвращаться один. Главное, довести его до первого этажа…
— Смотри! — прошипел Игорь.
— Чего?
— Вон, видишь? Во дворе.
Из крайнего, перед самой лестницей, окна был виден угол детской площадки у торца здания. Сейчас там, заехав передними колесами на газон, стояла машина, «Жигули»-«пятерка».
— Чья это? — В голосе Шурика прорезался интерес.
— Мусора у детдома дежурят, — повернулся Игорь. — Так что не боись.
— Мусора — волки! — возразил товарищ.
Но дело было сделано: по инерции Шурик начал спускаться вниз по лестнице. Вот и первый этаж. Игорь в два по-балетному плавных шага подкрался к углу и выглянул в коридор: никого.
— Чисто! — доложил он.
— Давай вернемся, — снова предложил Шурик. — Завтра сходим.
Он опасливо смотрел в темноту лестничного спуска, ведущего в подвал.
— Я тебе говорю, я участковому обещал, что проверю сегодня эту дверь! — гневно зашипел Игорь. — Понимаешь, баклан? ОБЕЩАЛ. Он ждет. Как я скажу, что наврал?
— А что он сам не хочет?
— Он не может. Вспугнет. Мы только поглядим — и назад. Чего ты как баба? Ведь почти уже дошли. Сейчас вон туда спустимся, и можно фонари зажечь.
— Ладно, давай. — Шурик вздохнул.
Они сбежали по лестнице вниз — через два пролета. Еще один поворот — и уперлись в железную решетку. Игорь включил фонарь. Это был даже не фонарь, а светодиод на зажигалке — такие стали совсем недавно продавать в ларьке на станции, и все пацаны сразу же обзавелись ими. Луч фонарик давал слабый и рассеянный, к тому же явно отдававший синевой. Но привыкшим к темноте глазам хватало вполне: было видно и крашенную в зеленый цвет решетку, и три ступеньки за ней, переходящие в короткий тамбур перед низкой дверью в кирпичной стене. Крайний прут решетки был прикован к кольцу в стене массивным замком.
— Посвети, — попросил Игорь, примеряясь пролезть между продольными прутьями.
Шурик достал свою зажигалку — его фонарик светил красным. Игорь несколько раз прилаживался, наконец голова его пролезла, он, втянув живот, протиснул верхнюю часть тела. Звякнула пряжка ремня — и все, он уже на той стороне.
— Давай ты. — Игорь осветил решетку.
— Прикинь, я застряну? — с мрачным юмором предположил Шурик.
— Да, прикольно будет. Ты толстый.
— На себя посмотри.
Шурик решительно приладился к решетке и практически без труда преодолел препятствие.
— Понял?! — с вызовом посмотрел он на друга.
— Молодец.
Ребята встали у обитой оцинкованной жестью двери. Шурик провел лучом фонарика по массивному штырю засова, задвинутого в стену.
— Видишь? Я тебе говорю, там мертвецы.
— Не гони, — возразил Игорь, но твердости в его голосе не было.
— А чего же они подвал с этой стороны запирают?
Дети шептались еле слышно — слова долетали до потолка невнятным шипением. В тусклом, каком-то болезненном свете синего светодиода копошились два одинаковых силуэта, отличавшихся только цветом волос: темная голова справа, белая — слева. И вдруг силуэты замерли: сверху, с лестницы, донеслись шаркающие шаги. Фонарики разом погасли.
— Под лестницу! — бесшумно выдохнула темнота.
Почти сразу ступени осветились — луч шел через два пролета, но все равно был достаточно мощным, чтобы выхватить из темноты и решетку, и ступеньки, и дверь. Только детей перед дверью уже не было. Шаги приближались. По стене прошелся световой круг, дергаясь, плавно уменьшился — и вот уже на повороте лестницы стоит человек, светя через решетку вниз. В тамбуре не осталось теней — жесть отразила свет, — и дети, прячущиеся под скосом лестничной плиты, сжались еще сильнее, неосознанно зажмурив глаза и стараясь не дышать. Они были на самом виду, но это только если открыть решетку и заглянуть под лестницу. Однако же человек, удовлетворившись увиденным, развернулся и пошел в сторону входа в детдом. Шаги постепенно стихли — ночь, потревоженная вторжением, опять растеклась по подвалу.
— Кто это? — спросила темнота.
— Вадим, — ответила она же.
— Ты сказал, что он пьяный.
— Кто его знает, чего он тут шарится? Пить, может, хочет…
— Давай обратно.
— Ага! Вали. Он как раз тебя там и заловит. Теперь только в подвал.
— Ну пошли тогда, чего ждать-то?
— Погоди. Он сейчас обратно пойдет. Хорошо, что мы не успели зайти. Он заметил бы, что засов открыт.
— А что ему…
— Тихо!
Наверху снова послышались шаги, опять заметался свет фонаря. Но луч тут же свернул на лестницу, и за ним проследовали удаляющиеся шаги.