А Юрий Григорич обреченно вздохнул. Была на-дежда, что вся эта чертовщина просто параллельно тут творится. Ан нет — выходит, и в деле с иконой без нее не обошлось. Видел что-то охранник, оттого и испугался. И умер…
— Как бы нам самим такое не увидеть, от чего копыта откинуть придется, — мрачно пошутил Юрий Григорич.
— Увидишь, — пообещал отец Димитрий.
Умеет ободрить человек, ничего не скажешь! Пономарь закурил. На чердаке и без того было накурено — не продохнешь: дым стелился слоями, завивался в кренделя перед открытой форточкой.
— Вспоминай, милиционер, кто тут у тебя есть из новоприбывших? — наклонился к участковому отец Димитрий.
— Да каких новоприбывших! — усмехнулся Федоров. — Деревня, наверное, наполовину обезлюдела. Кто помер, кто в город подался. Что тут делать-то? Вон моим за двадцать километров в школу приходится ездить. Хунько разве что…
— Это который куриными яйцами торгует?
— Он много чем торгует, — кисло усмехнулся Федоров. — На одних яйцах так не поднимешься. У него и строительство, и перевозки… Палатки в Калуге на вокзале, говорят, тоже его.
— Федорыч рассказывал, что они с председателем тут землю колхозную распродают, — сказал Юрий Григорич.
— Может быть, — неохотно признал участ-ковый.
— Ты, Карлсон, целку-то из себя не строй, — добро улыбнулся Юрий Григорич.
— Да я-то чего? На то у них свои схемы есть, мне главное, чтобы криминала за ними не было.
— А на священников нападать — это не криминал? — полюбопытствовал отец Димитрий.
Федоров шумно вздохнул, поднялся и, пригибаясь под низким потолком, принес из дальнего шкафа длинный плоский кейс, обитый черной кожей. Разместив его на верстаке, щелкнул позолоченными, с насечкой, замками, откинул крышку: внутри лежало ружье, полуутопленное в красный бархат.
— Хунько сказал, что было у него подозрение — отец Андрей икону умыкнул. Ребята его к нему подкатили, ну и слегка перестарались. Отец Андрей получил отступные. И взял их. Сам сказал, что претензий не имеет. Ну а мне Хунько вот — ружье подарил.
— Это не ружье, милиционер. Это Хунькин грех. И он теперь твой, — произнес отец Димитрий.
— Чего? — насторожился Федоров.
— Теперь получается, что это ты сломал руку настоятелю, — пояснил свою мысль священник.
— Не-не-не! — выставил руки, будто что-то отталкивая, Федоров. — Я с этим не согласен.
В голосе его звучал неподдельный испуг. Отец Димитрий и Юрий Григорич молча смотрели на участкового. Тот хотел еще что-то сказать, но вдруг как-то весь потух, нахмурился.
— Выкину! — вскинул голову Федоров. — Если вы так все это… Вот прям сейчас пойду и в ручье утоплю!
Он хлопнул крышкой, двинул было чемодан к себе, но Пономарь припечатал ящик ладонью.
— Полагаю, можно избавиться от него и без красивых жестов.
Он вопросительно обернулся к отцу Димитрию, тот кивнул.
— Ну вот и ладненько, — обрадовался Юрий Григорич и снова откинул крышку. — Как называется? Холант-Холант? Англицкая работа…
— Володенька? — донесся снизу приторно-ласковый голос федоровской жены. — А что ты там делаешь, голубь мой?
— Надо валить! — уверенно прошептал Юрий Григорич.
— Надо! — согласился отец Димитрий.
Юлька стояла внизу у лестницы, на ней был измазанный мукой фартук, выпирающие щеки горели румянцем, полуспрятанные в складках румяного лица глаза лучились добротой и задором, в руке мелкой дрожью подрагивала скалка. Федоров, спустившись первым, на всякий случай встал между ней и товарищами.
— Как дела, гости дорогие? — поинтересовалась Юлька все так же ласково.
— Спасибо за чай! — заявил Юрий Григорич.
Отец Димитрий молча поклонился. Сумка, висящая у него на плече, звякнула посудой. Женщина встрепенулась. Пономарь поудобнее перехватил кейс с ружьем и вслед за священником быстро двинулся к выходу. Юлькино дыхание обжигало затылок, Федоров поспевал сзади, на случай, если дело дойдет до рукоприкладства. Но обошлось: гости выскочили через калитку, еще раз поклонились хозяйке и, получив короткое энергичное напутствие, двинулись переулком вниз — к кладбищу.
Солнце все еще не село, ветра почти не было. Лужи подсохли, на загустевшем синевой небе чертили круги вороны. Переулок вывел на склон, заросший высокой травой. Чуть ниже уже начинались кладбищенские ограды, скромно выглядывающие из березовой рощи. Внезапно ударил колокол: тягучий перезвон покатился во все стороны, надолго замирая в воздухе. Деревня откликнулась разномастным собачьим лаем.
— Хорошо ты его развел, — сообщил Пономарь.
— Кого?
— Ну, с ружьем, — пояснил Юрий Григорич.
— Знаешь, чего испугался перед смертью охранник в сторожке? — помедлив, спросил отец Димитрий.
— Чего?
— Он к тому моменту, как пришли за иконой, еще был жив.
— Ну и?
— Ну и разглядел того, кто пришел за иконой.
— Ты это о чем сейчас?
— Черт стоял за спиной вора. Охранник был при смерти, поэтому увидел. С порога их видно.
— С какого порога?
— Жизни.
Отец Димитрий развернулся и быстро пошел вниз по склону. Юрий Григорич пару секунд постоял, обдумывая информацию, потом в несколько прыжков догнал священника.
— Я не верю в черта! — заявил он, дернув отца Димитрия за рукав пальто.
— Главное, что он в тебя верит.
Высокие стебли путались под ногами, с растопыренных метелок осыпались семена. Тропинка подвела к узкому проходу между крайними оградами…
Глава 17
…расплескивая лужи. Большая, блестящая даже в осенних сумерках машина брезгливо въехала в переулок и, переваливаясь на неровностях, поплыла мимо покосившихся заборов. Мягкий свет фар скользил по подсохшей грязи, опавшим листьям, подсвечивал нависшие над дорогой яблоневые ветки. Сухая трава с тихим шелестом царапала породистое брюхо и, примятая широкими колесами, упрямо поднималась за широкой кормой. На белоснежном бампере, перечеркнутом хромированной полосой, непристойно темнели капли свежей грязи. «Мерседес» двигался медленно, со скоростью пешехода.
Сквозь заднее стекло можно было разглядеть голову водителя: над серым изогнутым подголовником покачивался массивный затылок с проплешиной, окруженной редкими волосами. Голова крутилась из стороны в сторону — было заметно, что водитель высматривает какую-то цель, боясь пропустить.
«Мерседес» резко остановился, клюнув широкой плоской мордой. Дверь с красной точкой габаритного фонарика в торце распахнулась, стукнув краем о штакетину забора.
— Чтоб тебя! — тихо выругался Тарас Хунько, протискиваясь наружу.
Переулок был настолько узок, что от бортов машины до заборов было не больше полуметра. Хунько прикрыл дверь, двинулся боком к багажнику и снова заматерился, когда нога с хлюпаньем скользнула в прикрытую травой канаву.
Он открыл багажник, внутри похожий на сказочную шкатулку: подсвеченная ниша, обитая черным войлоком. Посреди багажника стояла одинокая спортивная сумка. Прежде чем вытащить ее, Хунько огляделся. Сумерки полностью накрыли переулок — за световыми пятнами фар была почти ночь. Фонари не работали. И только в доме, напротив которого остановился Хунько, приветливо горело окошко.
Тарас подхватил сумку, прикрыл багажник и, снова протиснувшись боком, подошел к калитке. Внимательно рассмотрел затянутый сумраком сад, потом откинул петлю и вошел. Машина, будто прощаясь с хозяином, жалобно пропиликала и погасила фары.
Хунько двигался осторожно — было видно, что он приглядывается, куда ставить ноги. Если бы не светлые плиты, отмечающие направление тропинки, можно было бы заблудиться. Кожаная куртка на покатой спине топорщилась острыми складками. Сумка с хрустом задирала кусты, Тарас вполголоса шептал ругательства, закрываясь ладонью от лезущих в лицо веток.
Наконец вышел к дому — кусты расступились перед покосившейся терраской. Хунько подошел к окну. На фоне светового квадрата отчетливо обрисовалась его голова, сзади она выглядела нелепо: бугристый шар с неестественно оттопыренными ушами.
Тарас постучал в стекло костяшками пальцев. Занавеска, до половины перекрывающая окно, отодвинулась. Встревоженное усатое лицо Иваныча заерзало из стороны в сторону, высматривая гостя, из-за всклокоченных волос создалось впечатление, что старика застали врасплох за чем-то противозаконным.
— Кому что надо? — прокричал хозяин, убедившись в тщетности попыток что-то разглядеть.
— Это я, Федор Иваныч, Тарас Хунько. Выдь, покурим.
Лицо исчезло, спустя пару секунд скрипнула дверь, проблески с кухни осветили терраску. Вспыхнула лампа под козырьком. Иваныч выглянул с крыльца, внимательно оглядел посетителя, покосился на объемную сумку в его руке.
— Чего тебе?
— Покурить зашел. — Хунько шагнул к двери.
— Я бросил.
— Разговор есть.
— Ну заходи, — сдался Иваныч.
Хунько поднялся по недовольно скрипнувшим ступенькам, с усилием прикрыл дверь — нижний ее край прочертил по вздыбившимся половицам. Звякнули стекла, свет на терраске исчез.
Но почти сразу хозяин с гостем появились на кухне — старик забыл задвинуть штору, помещение прекрасно просматривалось. Иваныч уселся на свое излюбленное место у холодильника, махнул Хуньке, попытавшемуся разуться у двери, и показал на стул.
— Что у тебя?
— Не очень ты гостеприимен, дядя Федя.
Форточка была открыта, голоса доносились отчетливо.
— Дык я тебя не звал. Сам ко мне в гости напросился.
— По-соседски, — осклабился своей неживой улыбкой Хунько.
— Сосед! — тряхнул головой Иваныч.
— Завтра в деревне праздник, знаешь?
— С чегой-то? — искренне удивился старик.
— Вот народ несознательный! — шутливо посетовал Хунько. — Годовщина основания поселения! Сельсовет для вас старается, старается — а вы и знать ничего не хотите.
— Дату они откуда взяли? Федькин придумал?
— Слушай, я знаю, вы с Николай Петровичем не ладите…
— Жулик он, — перебил Иваныч. — До тебя ему, конечно, далеко… Но тебе-то по уставу полагается.