— Я бизнес делаю, — возразил Хунько. — У нас в стране по-другому нельзя.
— Раньше как-то справлялись.
— И раньше так же было, дядя Федя. Не за бабло, так за место у кормушки дрались. Я понимаю, куда ты клонишь. Мы, помнится, по этому поводу уже как-то сцепились.
— Точно. Ты тогда что-то про капитализм вещал…
— Именно. У нас в стране так: либо ты кого-то кинул, либо тебя. По-научному это называется «бизнес».
— Видал я времена, когда за такой бизнес к стенке ставили.
— В твои времена вы с голым задом бегали и ничего слаще морковки во рту не держали.
— Теперь вы вместо морковки кой-чего другое людям в рот норовите засунуть.
— Не без этого, — кивнул Хунько. — Капитализм, он такой. Мне тоже много чего не нравится. Со всех сторон обдирают: этому дай, того подмажь, налогов по полмиллиона в год отдаю…
— Тебе, Тарас, вся деревня вслед плюет, — вежливо напомнил Иваныч.
— Да клал я на вашу деревню, — маскируя злобу весельем, выкрикнул Хунько.
Звонкий его тенорок вылетел из форточки, как заряд дроби, разнесся по темному саду — на соседнем участке даже пару раз тявкнула потревоженная собака. Осознав, что перешел на крик, Хунько смущенно втянул голову в плечи.
— Сперва пусть добьются, чего я добился, а потом плюют, — уже спокойно заявил он.
— Вот-вот, — поднял старик палец. — Ты наших мужиков скольких на деньги пообманывал? А раньше коллектив уважали. Совесть была.
— Я совесть в третьем классе на булочку променял, — серьезно сообщил Тарас. — Обеспечь мне нормальные условия — буду работать по закону. А пока приходится, что называется, действовать по обстоятельствам. Я своими силами из дерьма выбрался, полными горстями его хлебал, за каждую бумажку, каждое разрешение жопу подставлял. И теперь ни одна тварь меня обратно в дерьмо не скинет.
— Как по мне, так ты в самое дерьмо и залез.
— Потому что у нас разные представления о дерьме. Для меня в дерьме тот, кто себе жизнь нормальную обеспечить не может.
— Однако кому-то, положим, просто противно, как ты, врать да воровать.
— Да ты что? — снова расщерил рот в улыбке Хунько. — Ты смотри, что делается! Всю страну разворовали, а я должен в стороне сидеть, смотреть? Потому что противно? Мне противно, когда с бабой в ресторан сходить не на что или на море ее свозить, отдохнуть. И бабы это прекрасно понимают. Я свистну — и за меня любая пойдет. Ей неважно, кто я и как. Ей главное, чтобы мужик ее саму и детей смог обеспечить.
— Обратно согласен, — покивал Иваныч. — Не любая, конечно, за тебя пойдет. Но много таких найдется. Только если кто громче тебя свистнет — она к тому и переметнется. Такие навроде свиней: какое корыто полнее, с того и хлебают.
Хунько насупился, пожевал губами. Залетевший в сад порыв ветра ударил по открытой форточке, захлопнул. Федор Иваныч подскочил к окну, заглянул, прислушался: темно, ничего не видно. Снаружи рама была покрыта глубокими трещинами — краска давно сошла, серое дерево местами поросло чешуйками лишайника. Замазка, нанесенная по периметру окна, засохла и местами отвалилась, обнажив ржавые гвоздики, поддерживающие стекло. Старик толкнул форточку обратно, глубоко затянулся свежим воздухом.
— Нальешь? — спросил Хунько, не видный из-за спины хозяина.
— Гости у меня скоро будут, — ответил Иваныч, возвращаясь к столу.
— Ну ладно тогда, обойдемся, — вздохнул Тарас. — Я, Федор Иваныч, никогда бабам не доверял. Предпочитаю как в бизнесе: товар-деньги. Но если женюсь, будет так: чтобы детей мне родила — и дальше хоть в монастырь, хоть в турецкий гарем. А наследников уж я сам на ноги поставлю.
— Совесть, Тарас.
— Чего совесть?
— Вдруг она у детей твоих будет? Не боишься, бизнесмен? Что твой собственный сын жуликом тебя дразнить станет?
— Я не жулик, дед. Если кого на бабло кидаю, так никому не мешаю меня в обратку кинуть. Это как спорт: кто сильнее. По тем правилам, которые нам наши любимые власти обеспечили. Думаешь, меня не разводили? Да сколько угодно! В том году чуть не прогорел, связался с одними… И ничего. Умнее стал.
— Хитрее, не умнее, — поправил старик. — А в остальном ты прав: у нас в стране сейчас только сволочь красиво зарабатывать наловчилась. Ну разве что, если еще повезет, случайно. Но тоже, понимаешь, сомнительно. Навроде тебя придут да облапошат, заберут все. Как ты с Кузнецовым, фермером, поступил. Помнишь такого? За болотом хозяйство вел. Из бывших партийных. Тоже в капитализм поверил. А оказалось, что вы с ним капитализм этот по-разному понимаете.
— Кузнецов твой сам… Но да ладно, не об этом сейчас. — Тарас вытер вспотевший лоб. — Такие беседы всухомятку не идут. Разозлишь только. Давай-ка по делу. Завтра на площади митинг планируется. Председатель приедет, отчитается перед народом. Обсудим проблемы. Обрисуем перспективы.
— Во, хорошее дело! — оживился Иваныч.
— Именно за это я и пришел поговорить. Ты, дед, найди в себе силы туда не ходить, ладно? Николай Петрович просил передать, что ценит тебя и уважает, и готов выслушать все претензии в частном порядке. А я, в свою очередь, постараюсь помочь с твоим пареньком, чтобы его тебе отдали.
— Ты-то тут при чем? — насторожился дед.
— Я завтра хочу выступить, выдвинуть свою кандидатуру в депутаты. От деревни, значит. Надеюсь, ты не против?
— Я-то против, да у вас, поди, все согласовано.
— Правильно мыслишь, — довольно улыбнулся Хунько. — Я пользу администрации приношу, администрация меня поддерживает. Нормальная ситуация.
— А там у тебя что? — Иваныч махнул на невидную от окна сумку.
Хунько, не вставая, наклонился к двери, подтащил сумку к столу.
— Это чтобы тебе нескучно было дома сидеть. От администрации. Ну и от меня лично. Понял?
— Понял.
Иваныч уже некоторое время накручивал левый ус, и теперь он топорщился в углу рта восклицательным знаком. Тарас, видимо, что-то почувствовал, замер в ожидании, забыв присесть.
— А знаешь-ка, — вдруг весело блеснул глазами старик. — Оставляй. Капитализм ведь, сам говоришь. Нормальная ситуация! Как спорт.
— Вот, — обрадовался пониманию Хунько. — Так я могу на тебя положиться?
— Можешь! — твердо заявил дед. — Все будет как надо. Не подведу!
Промелькнуло в интонациях Федора Иваныча что-то не то. Хунько, вероятно, это уловил: пару секунд молчал, пытаясь разобраться. Но, судя по всему, не разобрался. А хозяин уже вставал, негостеприимно отжимая будущего депутата к двери.
— Во сколько митинг-то? — Вопрос донесся уже с терраски.
— В одиннадцать начало, — доложил Хунько, с треском распахивая дверь на улицу.
— Понял, учту, — кивнул Иваныч с порога.
— Рад был повидаться, — помахал на прощанье Тарас.
— Калитку не забудь закрыть, — бросил дед и захлопнул дверь.
Свет над крыльцом погас, и Хунько некоторое время стоял, привыкая к темноте. Передернул плечами — видимо, после теплой кухни на улице казалось знобко. Увидев в окне Федора Иваныча, шагнул из зоны видимости, потом осторожно, держа перед лицом руку, двинулся сквозь ветки к машине. Кое-как добравшись до ограды, воровато обернулся, сдернул с калитки проволочный хомут и зашвырнул через переулок на соседний участок.
— Сука, — прошептал, как через губу сплюнул, Тарас.
Машина в ответ пропиликала, зажглись фары, салон осветили разноцветные огоньки приборной панели. Пробравшись за руль, Хунько резко хлопнул дверью и скривился. И то ли подсветка приборов дала такой эффект, то ли стекло в двери тонированное — но на секунду показалось, что за рулем сидит мертвец: бледно-зеленая обвислая кожа, гнилой изгиб рта, провалы глазниц… Но вот Хунько наклонился вперед, и наваждение исчезло.
Тарас завел машину, уже было тронулся назад, но тут же затормозил. В свете фар возникли какие-то тени, почти сразу же оформившиеся в две мужские фигуры — одну высокую и худую, в длинном пальто, и вторую — более приземистую, в телогрейке. Тот, что пониже, держал под мышкой длинный футляр с лучисто поблескивающими в свете фар замками.
Мужики подходили все ближе, когда до них оставалось не больше трех метров, «Мерседес» начал сдавать задом, вроде как пятясь. Они дошли до калитки и остановились, а машина продолжила движение из переулка. Свет фар слабел, потом ушел в сторону: «Мерседес» развернулся и, моргнув красными огнями, исчез.
— Это Хунько был, — проговорил Юрий Гри-горич.
— Точно, — согласился отец Димитрий.
— К Иванычу зачем-то заезжал.
— Взятку давал, — отозвался Иваныч из темноты сада. — Алкоголем заморским и разнообразными консервами.
— За что это? — спросил темноту Пономарь.
— Чтобы я им завтра праздник не сорвал, — самодовольно заявил старик.
— И ты согласился?
— Со всей пролетарской решительностью! Выпивать будем?
— Будем! — кивнул отец Димитрий.
— Главное, к одиннадцати не проспать, — предупредил старик. — А Федькину я на той неделе жып заминирую.
— Кого?
— Жып. Он его на нетрудовые доходы купил.
— А, джип! — догадался Юрий Григорич.
— Ну да, жып! В прошлый раз еще…
Глава 18
…волнами проходился по заросшему травой двору. Низко стелющиеся тучи нет-нет, да и сыпали на землю порции мелкого, похожего на пыль дождя. Площадка за детским домом выдавалась в сторону оврага полукругом, огороженным низкой бетонной балюстрадой. Пузатые столбики местами раскрошились, обнажив ржавый арматурный каркас.
— Ну как?
Треск сварки прекратился, и Вадим Алексеевич убрал ладонь от глаз. Он стоял на верхней ступеньке небольшой лестницы, спускающейся ко входу в подвал. Внизу, на узкой площадке перед дверью копошился сварщик, закутанный в грязную кожаную куртку. Едко пахло горелой краской и раскаленным железом.
— Хорошо, говорю, прихватил?
Арсен — пожилой, медлительный армянин из автосервиса у станции — поднял глухое забрало маски и принялся критически осматривать шов, постукивая по нему молотком. Окалина отваливалась, обнажая блестящую, отливающую синевой полосу металла.