Из переулка, выходящего на шоссе, послышался шум моторов. Первым его заметил пес Чубайс: он поднялся на ноги и замер в вопросительной позе. Народ зашевелился, бессознательно собрался кучнее. Все головы повернулись к переулку: оттуда неспешно приближалась морда сельсоветской «Газели». Микроавтобус, сыто переваливаясь, выкатил на площадь и, чуть помедлив, подрулил к магазину. Вслед за ним из переулка выплыл черный внедорожник «БМВ» и уверенно припарковался за «Газелью».
Отъехала дверь, из микроавтобуса полезли люди — первым Федькин, председатель. Тарас Хунько вышел из своей машины и замер в ожидании.
— Вишь ты, митинг, видать, будет, — прошептала баба Таня.
— С чего взяла?
— Вон из Совета ветеранов приехали. Раньше еще пионеров привозили, они стихи читали.
— Где ж теперь пионеров-то возьмешь? — посетовала Людмила. — Закончились, родимые…
— Здорово, односельчане! — выкрикнул Федькин в толпу.
Широкое, румяное лицо его лучилось бодростью. Не менее бодро топорщился ершик густых черных волос. Из-под распахнутого кожаного плаща виднелся серый, в полосочку, костюм — округлое брюхо, огибаемое галстуком, распирало незастегнутый пиджак.
Площадь невнятным гомоном откликнулась на приветствие председателя. Коротко посовещавшись, новоприбывшие, галантно огибая лужи, прошествовали на площадку перед памятником. Выстроились: сам председатель, трое стариков из Совета ветеранов, Тарас Хунько, секретарь сельсовета — нестарая еще, высокая и грудастая дама и несколько незнакомых мужиков. Народ полукругом обступил начальство.
— Ну что, начнем? — звонко поинтересовался председатель и сам же себе ответил: — Начнем, думаю. Итак, друзья мои! Сегодня, как вы знаете, наша деревня отмечает свой юбилей. Между прочим, ей исполняется ни мало ни много триста пятьдесят лет! То есть мы с вами живем не просто в какой-то там деревне, а в поселке, возраст которого сравним с возрастом Московского Кремля.
Было видно, что речь свою Федькин приготовил заранее. Он пыжился, выкрикивая в лицо народа слова, румяные щеки его смешно подрагивали, глаза весело блестели. Нравилось председателю выступать, и сейчас он явно наслаждался выпавшей ему ролью. Коллектив, приехавший с ним, замер в позах привычных к подобным мероприятиям людей. И только Тарас Хунько выбивался из общей картины. Был он в темно-синем спортивном костюме, короткой кожаной куртке, отчего смотрелся диковато в соседстве со строгими костюмами. Вел себя Хунько тоже не по-чиновничьи: ерзал и чесался, пару раз наклонялся к уху стоящего рядом мужика в пиджаке, что-то нашептывал, косясь на народ.
— Сегодня у нас погода не очень располагает к долгим разговорам, — с простодушной откровенностью вещал председатель. — И это хорошо. Потому что, сославшись на погоду, мы можем, так сказать, промотать торжественную часть и сразу перейти к делу. Сейчас я вкратце расскажу вам о проделанной работе, выслушаю предложения и претензии. А потом, товарищи деревенские жители, нам нужно будет определиться с кандидатурой народного представителя, депутата, который будет отстаивать ваши интересы в Калуге. Итак, друзья…
— Федькин, а, Федькин?! — выстрелом ударил из толпы окрик.
Председатель вздрогнул, зашарил тревожным взглядом по направленным на него лицам, вычленил кричащего — в самом дальнем ряду, за стайкой старушек — и сморщился, как от зубной боли.
— Ты на какие шиши жып купил? — задорным голосом прокричал Федор Иваныч и залихватски крутанул ус. — На зарплату на свою? Дык тебе, скотина, сто лет с ее копить — не набрать.
— Федор Иваныч, — жалобно напомнил ему Федькин. — Я представитель власти.
— Я два раза в танке горел, — гнул свое Иваныч. — У меня медалей больше, чем у тебя чирьев на роже. А мне твоя власть вместо спокойной старости лысую жопу по пятницам из телевизора показывает!
Председатель беспомощно похлопал глазами и обернулся к своим, ища поддержки в непростой ситуации. Тут же от группы в пиджаках отделился плотный мужичок, ввинтился в толпу. В народе возникло волнение, стало приближаться по направлению и Федору Иванычу. Председатель уже приготовился что-то сказать, чтобы отвлечь внимание. Но в следующий момент раздался характерный звон православного дюралюминия, и волнение улеглось.
— А теперь, как говорится, «внимание: вопрос!» — беспрепятственно продолжил Иваныч. — На какой части тела я крутил эту вашу власть в общем и тебя, жирный недобиток, в частности? Ась?
Народ снова пришел в движение. Засмеялись, загудели, закрутились головы туда-сюда. И подались люди в разные стороны, расчищая прямую видимость, коридор — от власти до Федора Иваныча.
— Товарищ Томин, прекратите безобразить! — крикнул опрятный старичок, выглянув из-за широкой спины Федькина.
— Твои товарищи в овраге лошадь доедают, Степанов, — сообщил Иваныч.
— Я не могу в такой атмосфере проводить собрание! — прокричал Федькин, обращаясь к народу.
— В такой атмосфере тебя, ворюга, ссаными тряпками гонять хорошо, — подал голос Юрий Григорич.
Толпа одобрительно загудела. С разных сторон площади одновременно полетели реплики, в целом неодобрительные и местами неприличные. И вдруг разом включились старухи: волной накатились на кучку властных пиджаков, захлестнули, размазали. Слышались выкрики про ржавые трубы, про разбитые дороги, про пенсии и даже про Ельцина…
— Пошли, что ли? — Юрий Григорич подошел к Иванычу.
— А где Борода?
— Вон идет.
Отец Димитрий, застегивая шинель, шел по направлению к ним. На опустевшем пространстве, возле глубокой выбоины, наполненной водой и листьями, неприкаянно лежал плотный мужичок, опрометчиво бросившийся в народ. Даже сейчас, испачканный в грязи, с раскинутыми в стороны руками-ногами, он смотрелся строго и элегантно в своем подогнанном по фигуре костюме.
— Помню, в семьдесят четвертом… — Иваныч наморщил лоб. — Нет, в семьдесят третьем это было…
Глава 20
…скоро тоже не будет. А потом пойдет снег, и станет холодно. Пес не мог представить себе снег, но помнил его запах — чем-то похожий на мороженое сырое мясо, которым иногда угощала хозяйка магазина.
Сияла луна. Дул легкий ветер. Шумела трава. На дереве сидела какая-то птица. Пес бежал от детского дома. Тамошний повар по вечерам выбрасывал в помойку пищевые отходы. За этими отходами сбегались собаки со всей округи. Даже те, кто имел постоянных хозяев.
Запахи отвлекали, но не сильно — полный желудок действовал как успокоительное: в приоритете стояло желание побыстрее добраться до места и лечь спать.
Тропинка нырнула под забор и стала спускаться в овраг. Полный, налитый светом диск луны окрашивал все вокруг в серо-стальные тона. Из черного массива деревенского холма торчал блестящий шар купола, кое-где сквозь ночь проглядывали пятнышки светящихся окон. Далеко-далеко, за полем, стучал колесами поезд.
Вскоре тропинка пересеклась с человеческой дорогой, отмеченной в тумане волнами разнообразных пахучих следов. Один был совсем свежий. Пес принюхался и понял, что человек находится совсем рядом, вон за теми кустами.
Он сбавил ход. Люди делились на две категории: опасные и безобидные. Этот был вроде бы опасный. Опасный как-то странно: не злой, не больной, не агрессивный — но опасный. Непонятно почему. Пес замер, прислушиваясь. Туман глотал звуки, однако же пару раз долетел хруст камней под ногами идущего.
Пес трусцой припустился следом. Лучше держать непонятного человека в поле видимости. Оптимальным решением было бы пойти другой дорогой, но перебраться через ручей можно только в одном месте. Или идти в обход, через большую дорогу.
Ветер стих, но луна светила все так же ярко, несмотря на туман, скопившийся вблизи воды. В низине было очень влажно. Пес чувствовал, что прямо под лапами, совсем неглубоко в земле течет большая река — заросший камышами ручей всего лишь видимая ее часть.
Вот впереди сквозь белесый сумрак проступил человеческий силуэт: невысокий, широкий. Человек стоял на мосту, прислонившись к перилам. О чем-то думал, глядя на воду, в которой плескались лунные блики. Пес замер с поднятой лапой. Туман плыл сквозь острые пики камышей, приглушая тягучий запах тины и гнилой воды.
Короткий скрип резанул по ушам, заставил вздрогнуть: человек, оттолкнувшись от перил, пошел дальше. Понюхав воздух, пес двинулся следом. С деревенского холма долетел одинокий собачий лай — вопреки традиции, никто не откликнулся, и собака огорченно замолчала.
От досок моста пахло олифой и ржавчиной. После влажной, холодной земли ступать по теплому дереву было приятно. На месте, где стоял человек, еще остался сгусток его запахов, часть из которых пес не смог узнать. Любопытство пересилило чувство сытости, пес решил проследить за человеком, несмотря на то, что им было не по пути: человек свернул в сторону и двинулся по тропинке, огибающей деревенский холм.
По эту сторону ручья уже пахло домом. Здесь было холоднее, чувствовался ток воздуха: открытое пространство. Блестящий купол закрыли деревья. Человек шел к кладбищу, постепенно забирая вверх на холм. Стебли травы ходили из стороны в сторону с тихим шуршанием. Горький вкус дыма стекал по склону.
Человек вошел в тень кладбищенских деревьев, принялся петлять между оград. Пес остановился, раздумывая. Узкие проходы вызывали опасения: могут зажать с двух сторон, и тогда не удерешь. Но других людей не было — стоило рискнуть. Шуршание листьев под ногами человека удалялось, самого его уже не было видно за белесыми стволами и поблескивающими памятниками. Откуда-то слева несло ядовитым запахом краски. Деревья шумели, сухо перестукиваясь ветками. Человек ушел уже далеко.
Пес решился. Пригнувшись и растопырив уши, нырнул между могил. Двинулся шагом, мягко ставя лапы на толстый слой листвы. Под деревьями еще сохранилось дневное тепло. Наверху вспыхнул огонь — человек включил фонарь. Пес пригнулся, облизал нос. Но нет, все нормально: просто человек что-то искал. Луч заметался по стволам, надгробиям, заборам. Сместился вправо, описал широкую дугу. И замер на месте. Пес перепрыгнул пахнущую какой-то химией кучу веток и, держась следов человек