— А почему именно аквалангистом?
— Вы Одиссею команды Кусто смотрели?
— Которая по пятницам на ОРТ?
— Ну да. Хочу, как они. В море красиво. Не то что здесь.
Дядя Миша проследил за взглядом ребенка. Игорь критически осматривал пучок извивающихся водорослей, прицепившийся к покрытой ржавой коростой опоре моста. Вода была прозрачной, с желтоватым оттенком, сквозь нее просматривалось песчаное, похожее на поверхность стиральной доски дно.
— Здесь тоже красиво. — Дядя Миша развернулся к ручью. — Вон видишь, рыбешки даже плавают.
— Это бычки. Мы их как-то целое ведро наловили.
— Какие же это бычки! — фыркнул старик. — Это плотвичка. Смотри, плавники красноватые.
— Может быть, — равнодушно согласился Игорь.
— Не любишь рыбалку? — удивился дядя Миша. — Как же это ты, парень? Я в твои годы, до войны еще, все лето на речке проводил. У нас рядом река Угра. Слыхал: «стояние на реке Угре»?
— Не.
— Чему вас в школе учат!
Дядя Миша поцокал языком и одновременно попытался что-то сказать. Вставная челюсть не выдержала такого акробатического трюка и выскочила — ветеран еле успел поймать ее у подбородка. Игорь бестактно засмеялся.
— Вот так вот, — сконфуженно улыбнулся дядя Миша. — Доживешь до моих лет, тоже будешь отдельно от зубов спать.
— Сколько вам сейчас?
— В том месяце семьдесят пять стукнуло. Юбилей. На том свете уже с фонарями ищут, а я, видишь, с тобой по лужам, как живой, прыгаю.
— Страшно умирать? — спросил Игорь и смущенно покосился на старика.
— Не очень, — подумав, ответил дядя Миша. — Я боюсь, что долго мучиться буду, своих изводить. А если быстро, то согласен. Может, чего нового увижу.
— Думаете, увидите?
— Хотелось бы…
Старик посмотрел в даль — туда, где русло ручья, плавно изгибаясь в камышовых берегах, терялось в тумане. Тусклые солнечные лучи мягко сеялись сквозь сырое марево, ненавязчиво припекая. Из-под досок настила пахло илистой гнилью и застоявшейся водой. Дядя Миша перевел взгляд на пацаненка, внимательно наблюдавшего, как к мосту дрейфует стайка березовых листьев.
— Родителей не помнишь?
— Не-а, — не отрываясь от лицезрения ручья, ответил Игорь.
— А дед как?
— Дед — мужик что надо. Пойду к нему жить. Если отпустят.
— Надо чтобы он пить бросил…
— Мы с этим боремся. — Игорь серьезно взглянул на ветерана.
Дядя Миша решил не смеяться — даже наоборот, сочувственно покивал. Собрался было еще что-то спросить, но желание как-то потухло, задавленное внезапно налетевшим равнодушием. На мостике было тепло, спокойно и тихо. Не хотелось никуда идти, ни о чем говорить. Дядя Миша поймал себя на мысли, что лучше всего сейчас было бы лечь на эти пахнущие илом доски и смотреть на тянущийся мимо ручей. Смотреть и ни о чем не думать. Пальто только жалко — внучка подарила, испачкается…
Старик тряхнул отяжелевшей головой, прогоняя теплую пелену лени, окутавшую сознание. Судя по всему, паренек тоже поддался сонным чарам, исходящим от этого места: Игорь так и висел на поручне, вяло уставившись в воду. Дядя Миша посмотрел на часы, на размытые туманом контуры деревенского холма. И вздрогнул: на той стороне ручья, на дороге, стоял ребенок. Маленькая девочка.
Одета она была как-то несовременно: длинное, до земли, серое платье, перетянутое по талии широким поясом, белый платок, плотно охватывающий голову. Руки безвольно висели вдоль тела, а черты лица были как-то смазаны — от этого старику стало не по себе.
— Гляди-ка, из ваших, что ли? — толкнул он Игоря.
— Где? — спросил паренек.
И тут же, шумно втянув воздух, в один прыжок оказался рядом с дядей Мишей.
— Кто это? — резко прошептал он, непроизвольно ухватив старика за руку.
— Ты чья, девочка? — крикнул дядя Миша.
Ребенок не ответил. Пауза затянулась. Игорь все сильнее сжимал старику запястье, а дядя Миша со стыдом понял, что, пока это странное создание не подаст голос, он не сможет сделать ей навстречу ни шагу. И тут же, вдогонку, осознал, что, если этот ребенок сам пойдет в их сторону — он, старик и ветеран войны, будет отступать.
— Валим отсюда, — будто подслушав его мысли, прошептал Игорь.
И коротко вскрикнул. Догадавшись, куда посмотрел паренек, дядя Миша перевел взгляд назад: там не было ничего — ни окончания моста, ни дороги, ни минуту назад видневшегося на пригорке соснового перелеска.
— Так, парень, без паники! — быстро пробормотал ветеран. — На ощупь пойдем.
Он развернулся, перехватив пацана другой рукой. Они успели сделать только несколько шагов, потом Игорь медленно остановился, потянув за собой старика.
— Нельзя в туман, — прошептал он.
— Почему нельзя? — спросил дядя Миша.
— Не знаю, — помедлив, ответил Игорь.
Не сговариваясь, обернулись на страшного ребенка. Девочка все так же стояла на дороге. А потом Игорь, взвизгнув, рванулся назад, налетел на старика и упал на мостик. Потому что произошло странное: ребенок даже не пошевелился, но внезапно оказался возле них. Это выглядело так, словно увеличили картинку: вот создание было вдалеке — и вот оно совсем рядом, но при этом все еще там, на дороге за мостиком. Дядя Миша рывком поднял Игоря за шиворот и прижал к себе. Замерев, они уставились на девочку.
Лицо ее по-прежнему было будто окутано туманом, но все остальное теперь виделось отчетливо: грубая мешковина сарафана, тонкий платок с полустертым цветочным орнаментом по кайме. Руки по локоть густо измазаны черным илом. В нос ударила вонь протухшей воды и водорослей.
Ребенок стоял, не шевелясь. Интуитивно чувствуя, что нельзя поворачиваться к этому созданию спиной, дядя Миша начал медленно отступать. Игорь попытался вырваться, но машинально — он, видимо, тоже почуял верную тактику: точно так же пятился, не сводя глаз со страшной девочки.
Вдруг положение ребенка снова изменилось. Оказалось, что теперь девочка стоит к людям спиной: она не повернулась, а как-то перетекла через себя. Старик с Игорем, не сговариваясь, остановились. На дороге перед девочкой в тумане оформился темный человеческий силуэт, по мере приближения принявший форму женщины в длинном плаще. В отличие от размытого лица ребенка, черты ее оказались вполне оформлены: старуха с длинным носом и строгим, тонкогубым ртом. Она подошла к созданию и протянула ему руку, даже не посмотрев в сторону людей. Пару секунд ничего не происходило, потом ребенок медленно ухватил старуху грязной ладонью, и они бесшумно ушли в туман.
— Сигареты есть? — прошептал дядя Миша.
— Только Паутинычу не говорите, — так же шепотом ответил Игорь.
Все еще не упуская из виду дорогу, по которой ушли странные существа, они вернулись к перилам и закурили. Густой дух тухлой воды вроде бы развеялся, но теперь о нем напоминал даже безобидный запах гнилых водорослей.
— Может, обратно пойдем? — спросил дядя Миша, высаживая сигарету резкими затяжками.
— Мне теперь точно к отцу Димитрию надо, — мотнул головой Игорь.
— Я бы тоже в церковь зашел…
На дальнем берегу хрустнула ветка. Люди синхронно повернули головы. И только сейчас заметили, что весь туман куда-то делся, испарился — воздух, чуть желтоватый от солнечных лучей, был прозрачен и…
Глава 24
— …и нигде никакого тумана, — закончил Иваныч.
За окном светило солнце, тени от веток корявыми линиями расчертили протертые до голого дерева половицы перед столом. Отец Димитрий плеснул в кружку кипятка.
— Ну вот и ладно, — кивнул он, подув на чай.
— Видать, хорошо их проняло. Заметил, как у Степанова руки тряслись? Кто это был?
— Могу только догадываться. Теперь будешь своего внука и встречать, и провожать, понял?
— Понял, понял, — понуро протянул Иваныч, присаживаясь у холодильника.
— И майку наизнанку переверни.
— Не понял? — вскинул голову дед.
— Майку носишь? — терпеливо начал отец Димитрий и, дождавшись кивка, продолжил: — Вот ты ее перед выходом переодень наизнанку, швами наружу. И лучше задом наперед.
— Зачем это?
— Надо! — веско заявил отец Димитрий и отхлебнул из кружки.
Иваныч швырнул кепку на подоконник, запустил растопыренные пальцы в волосы и глубоко вы-дохнул.
— Что ж такое делается, Борода? — пожаловался старик. — Даже фашисты детей жалели. Как дальше-то будет?
— Два варианта: либо подохнем, либо поднимемся, — твердо сказал священник, разгладив замоченные в кружке усы. — Судьба такая: на открытом месте, на самом ветру, стоим. Столько раз уже до костей вымораживало. Но Бог даст…
— Хуже всего, когда сделать ничего не можешь, — с болью произнес Иваныч. — А что я могу? Меня ж, если взаправду-то, разок в морду ткни — я коньки и отброшу. Так, на публику хорохорюсь…
— Нормально, дед, не переживай. Есть кому повоевать. Наши, если надо, и с того света подтянутся.
— Чего? — Иваныч поднял голову.
— Не узнал Ульяну по описанию? Старушку, что нежить с моста увела?
— Ульяна? Которая тетка Юркина? — всклокоченные седые волосы торчали из головы старика, как антенны.
— Именно. — Отец Димитрий подмигнул. — И, между прочим, внучек твой меня на одну хорошую мысль натолкнул. Надо у Ульяны спросить, с кем Пономарь загулял.
— Как?
— Есть способ. Но опасно это, дед. Тут у вас нечисто.
— Чего нечисто-то? — Иваныч оглядел пол.
— Да нет. Не про мусор речь. — Отец Димитрий сделал широкий жест. — Я про чертей, что по округе шастают. Не боишься?
— Я в танке дважды горел, — напомнил Иваныч.
— Слушай, Федор Иваныч, ты в войну чем-то еще занимался?
— А что ты, Борода, меня охуиваешь?
— Так что ты хвалишься тем, что тебя подбили?
— А Одер кто форсировал? — напомнил старик.
— Ну вот. Так и говори.
— «Я Одер форсировал!» — посмаковал Иваныч фразу. — Не пойдет. Трагизму тут нету. Скажут: ну форсировал, и чего теперь? А если в танке горел — тут сразу тебе и уважение, и на кассу без очереди.
— Как знаешь, — махнул отец Димитрий. — Пошли тогда, помогать будешь.