— Все, Евгений Львович, — твердо произнесла Людмила. — Тем более что вилками пользоваться не умеешь… Пора, брат, на прогулку.
— На поминках пьют трижды, такова традиция, — назидательно погрозил грязным пальцем Мюллер.
Мутные, блеклые глаза его мокро поблескивали в глубине морщинистого лица.
— Ладно, знаток традиций, давай-ка на выход.
— Ну что вы, Людмила Васильевна, — вступился за старика Вадим. — Пусть человек с нами посидит.
— Он не с нами сидит. Он сидит вот с этой бутылкой. Ему, собственно, много-то не надо. Как раз рюмки три, чтобы начал про Россию рассуждать и жизни учить. И тогда уже не остановишь.
— Философ? — Вадим с интересом посмотрел на Мюллера. — И что же Россия?
— Извольте налить. — После водки голос Мюллера стал еще более сиплым.
— Сию минуту-с! — взял под козырек Вадим.
Выпили, захрустели маринованными огурцами. Людмила Васильевна разложила по тарелкам дымящееся мясо с картошкой.
— Так что там Россия? — осведомился Вадим. — Гибнет?
— Отнюдь, — по-лошадиному мотнул лысой головой Мюллер. — Самое страшное уже пережили.
— А когда же было это самое страшное?
— А вот когда у меня этот шрам появился. — Дед ткнул в кадык. — Видишь, я выкарабкался, и страна на поправку пошла.
— Так уж и на поправку? — подзадорил старика Вадим. — А по мне, так все хуже и хуже.
— Вадим, ты его не провоцируй, — предупредила Людмила Васильевна. — Он сейчас заведется, будет бубнить до утра. Еще и стихи читать начнет. Я все это проходила.
— Права хозяйка, — миролюбиво просипел Мюллер. — Давайте по третьей, и я пойду.
— Давай.
Выпили по третьей. Тетя Люда, виновато улыбнувшись гостю, достала из халата пачку тонких сигарет, закурила.
— Знаете, — обернулся Вадим к жующему Мюллеру. — Никто так не любит рассуждать о судьбах Родины, как деревенские жители. Что ни посиделки — так глотки дерут: про Клинтона, Ельцина, Ленина… И ведь на любой вопрос ответ знают, лучше всех министров разбираются. Раньше хоть про сериалы языки чесали. Сейчас же каждая собака свое политическое кредо имеет. И не в том дело, что имеет, а в том, что обязательно норовит его тебе высказать с максимальной подробностью. Я в вашей долбаной деревне про политику наслушался на всю жизнь вперед.
— А кто тебя в деревне-то держит? — спросил Мюллер, криво усмехнувшись. — В город езжай.
— Не в этом дело, — махнул вилкой Вадим. — У нас города только высотой домов отличаются. А народ все тот же. Как говорится: «можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки не выведешь никогда». Вот эта ваша деревня — как раз та самая причина, от которой вся российская история наперекосяк идет. Что до революции, что при Советском Союзе, что сейчас…
— Любопытно, — прохрипел Мюллер. — Мы все с земли жили и живем.
— То-то и оно, — кивнул Вадим. — Вы тысячу лет назад землю копали, и сегодня ничего не изменилось. Чем-то другим заниматься вас только из-под палки заставить можно. А чуть отвернись — вы опять в свои хлева. Потому что тут думать не надо. Напрягаться не надо. Ничего не надо: только пожрать, выпить — да, как время придет, на кладбище. Что там в мире делается? Да плевать мы хотели. Нас это волнует только как повод почесать языком. Под обсуждение мировых проблем водка идет лучше. Ваша деревня, как болото, затягивает.
— Так чем она вам мешает-то?
— А тем, что вы тыщу лет назад так жили и еще тыщу лет проживете. Бессмысленно, зато спокойно. Любое начинание в ваше болото стечет и там завязнет. Прогресс — слыхал такое слово? — вот этот прогресс невозможен, пока вокруг трясина вместо нормальной жизни.
— Так и в городах вроде как не много лучше…
— Дык я ж о чем и говорю: города в России — те же деревни, только большие. Вы пример плохой подаете. С вами никакой Европы тут никогда не будет.
— А твоя Европа что дает? Только детей уродует.
— Чего?
— В электричке ездишь?
— Бывает.
— Раньше дети, что на насыпи стоят, вслед поездам руками махали, а теперь жесты похабные показывают.
— И что?
— И то. — Мюллер осклабился беззубым ртом, наклонился поближе, зашипел доверительно: — Когда дети снова ладошками махать начнут, тогда и будет страна в порядке. И знаешь, мил человек, чем дальше от твоей Москвы, тем больше шансов встретить нормального ребенка…
Тетя Люда, заслушавшись было спорщиков, пришла в себя, закурила еще одну сигарету и, поймав взгляд старика, ткнула длинным пальцем в сторону двери. Не заметивший этого Вадим продолжил:
— Тебя, Мюллер, надо в Кремль отправить. Советы давать.
— Я бы там один совет дал: долго не засиживаться. У людей в Кремле кровь стынет.
— Специалист! — ехидно прокомментировала тетя Люда. — Всю жизнь в Кремле просидел. Всю кровь застудил.
— Во мне, хозяйка, крови больше нету, — доверительно прошипел Мюллер. — Вся вытекла. Оттого и живется легко. Я даже для мертвых интереса не представляю. Да, бабушка?
Последний вопрос свой Мюллер адресовал куда-то в сторону двери. Уставившийся туда Вадим ничего, разумеется, не увидел, но зато заметил, что над рукомойником в стене явственно проступают контуры замурованного окна. Наблюдение это его почему-то расстроило.
— Опять видения начались? — спокойно спросила Людмила Васильевна.
— Не без этого, — кивнул Мюллер и, наклонившись к Вадиму, доверительно прохрипел: — Я после того, как меня в Брянске на мосту зарезали, мертвых от живых не отличаю. И те, и другие по земле ходят. Но с мертвыми в приличном обществе разговаривать не принято. Вот и хозяйка ругается…
— Это ты сейчас к какой «бабушке» обратился? — поинтересовался Вадим. — К той самой, мертвой?
— Это тебе видней, к какой бабушке, она ведь с тобой пришла.
— Брось, Вадим, кого ты слушаешь! — разозлилась Людмила. — Все, Мюллер, гуляй!
— Иду, Васильевна, иду, — закивал Мюллер.
— Погоди… — попытался возразить Вадим.
— Все! — рявкнула Людмила.
Старик вскочил, накинул на череп кепку и быстро засеменил к двери. Но, не в силах остановиться, на прощанье прохрипел себе под нос:
— Душа, она тоже дышит. В городе для души воздуха не хватает, слишком много народу…
— Теперь понял, Вадик, почему я его за стол не сажаю? — спросила Людмила.
Мюллер вздохнул и нырнул в темный коридор. На полдороге его настиг голос хозяйки:
— Возьми себе чекушку и закусить чего-нибудь! Слышишь?
— Слышу, — ответил Мюллер себе под нос.
Он вышел в светлый торговый зал, подслеповато щурясь, зашарил под прилавком, достал четвертинку, забрал с витрины плавленый сырок и, покосившись на дверь в подсобку, добродушно подмигнул.
В это время снаружи мимо витрины решительным шагом промаршировала процессия из трех человек: первым шел маленький широкоплечий старик в бушлате, с длинным свертком под мышкой, вторым — такой же усатый, но еще не старый мужик в брезентовой робе, замыкал шествие высокий бородач в распахнутой шинели.
— Смотри, твои куда-то собрались, — обернулся Мюллер. — Весело стало в деревне. Теперь для полного комплекта осталось только…
Глава 29
…вышли к знакомому сараю в окружении раскоряченных, высохших яблонь. Юрий Григорич воровато обернулся на стоящий в глубине сада дом.
— А если этот, родственник мой, Вадим там?
— Нет там никого, — ответил отец Димитрий.
— Откуда ты знаешь?
— Вон на двери, видишь, замок висит.
Юрий Григорич присмотрелся, но разглядеть не получилось. Впрочем, одноэтажная избушка выглядела необитаемой. Он понуро двинулся вслед за товарищем.
От сарая все так же несло трухлявой прохладой старого дерева. Отец Димитрий уверенно дернул дверь и протиснулся через наставленные у входа ржавые бочки к винтовой лестнице на второй этаж. Юрий Григорич не отставал, хотя подниматься в ту комнату ему было страшно и больно.
Но подниматься не понадобилось. Преодолев пару скрипящих ступенек, отец Димитрий принялся отдирать доску, прибитую с торца перекрытия второго этажа.
— Дай чего-нибудь! — бросил он раздраженно.
Юрий Григорич огляделся по сторонам: бочки, бидоны, мешки с каким-то вещевым хламом, связка лопат-грабель… А, вот! Он снял с гвоздя запыленный топор.
В два удара расщепив доску, отец Димитрий сбросил ее на пол, по локоть запустил руку в открывшееся отверстие и, покопавшись там, вытащил что-то, завернутое в мешковину. В косом луче солнца, бившем через грязное окно, весело заискрилась древесная труха.
— Что это? — спросил Пономарь.
— Пошли на улицу, — щурясь в поднятом облаке пыли, прокашлял отец Димитрий.
В свертке оказалась ржавая жестяная коробка: сквозь пятна проступали цветочный рисунок и какая-то надпись. Священник попытался поддеть крышку ногтем, но не вышло. Юрий Григорич протянул ножик.
Внутри коробки был еще один сверток из густо промасленной бумаги. Отец Димитрий, разорвав все слои, извлек на свет черный, матово поблескивающий наган.
— Ух ты! — обрадовался оружию Пономарь.
— Как новенький! — улыбнулся священник.
— Откуда у тебя наган?
— Пока на свете жив хоть один буржуй, в России наганы не переведутся.
— А патроны есть?
— Куда ж мы без патронов, — согласился отец Димитрий.
Он порылся в ворохе бумаги и, достав тряпичный узелок, вытряхнул на ладонь с десяток патронов.
— Маловато, — цокнул языком Юрий Григорич.
— Постреляны в людей, — оправдался отец Димитрий. — Но, думаю, на сегодня хватит.
Дядя Федя курил, прислонившись к забору. Под мышкой у него разместился длинный матерчатый сверток. Заметив возвращающихся товарищей, воровато огляделся и призывно махнул рукой. Пономарь выскользнул на улицу вслед за отцом Димитрием, прикрыл калитку и накинул петлю.
— Чего вы там копались? — проворчал Иваныч.
— Вот! — Отец Димитрий вытащил из кармана шинели наган.
— Ай да Ульяна! — восхищенно причмокнул старик.
— При чем тут Ульяна? — обиделся священник.
— Ладно, пошли, чего мы тут маячим! — встрял Пономарь. — А ты, Иваныч, лучше запахнись!