ивно стало деньги делить. С другой стороны, как без денег-то… Вот ты, Коля, без ворованного бабла, наверное, и не проживешь?
— Послушай, Володя, — Федькин наклонился поближе, — мне это бабло на хрен не уперлось. Я себе, если уж на то пошло, со всех наших дел только машину и справил.
— Да? — саркастически усмехнулся Федоров.
— Да! — серьезно отозвался председатель. — А вот что тебя вдруг эта тема волновать начала, я не знаю. С чего тебе переживать? Ты же не беспредельщик какой. И я могу точно сказать: народ тебя уважает. Правда.
Легкий порыв ветра прошуршал по саду, снова на крышу плюхнулось яблоко. Тени веток на столбах беседки зашевелились, будто червяки поползли по дереву. На бортик запрыгнул кот — тот самый, что сидел между грядок, — и Федькин вздрогнул от неожиданности. Участковый меланхолично протянул коту кусок сала, но не рассчитал и случайно столкнул кота за борт. Впрочем, животное в полете умудрилось подцепить когтем подачку.
— Пить будешь?
— Нет.
— Не желает, сука пузатая! — пожаловался Федоров радио. — Брезгавает!
— Ты только не взорвись на полдороге, товарищ сердце…
Федоров хмуро оглядел стол, взял налитую председателю рюмку и выпил.
— Помнишь, в мультике: «Шла я темной стороной, увязался черт за мной…»? — спросил он медленно. — Смешная, между прочим, песенка. Пока за тобой действительно черт не увяжется…
— Пить меньше надо, — посоветовал Федькин.
— Читал я как-то тут Стивена Кинга. «Темная башня» называется… Была там одна интересная мысль. Про «стрелков» — это там герои такие, что за порядком следят. Как бы во всех мирах. Их много, миров — типа параллельные вселенные. И во всех есть «стрелки». Люди, рожденные для того, чтобы охранять мироздание. У нас это менты. То есть мы, менты, не просто так стали ментами, а мы — менты, потому что судьба такая. Понимаешь?
— Понимаю.
— И поэтому в стране такая жопа, что мы, менты, перестали следить за порядком. Понял?
— Понял. Много от тебя-то зависит, от деревенского мента?
— Спроси у жизни строгой, какой идти дорогой… — полетел из-под стола серьезный мальчишеский тенорок.
— Да не во мне дело-то, Петрович. Хотя и во мне тоже… Вот смотри: у меня оружие есть? Есть! Вот если бы я тебя вовремя пристрелил, ты бы наш совхоз не развалил. Не развалил бы совхоз, не сбежал бы народ. Кормили бы мы всю Калугу огурцами-помидорами и горя бы не знали. А уж если бы Хуньку вовремя пристрелить, то, наверное, и тебя стрелять не надо было…
— Приехали бы в наш совхоз бандиты калужские и все бы под себя забрали.
— Обратно говорю тебе: у меня есть пистолет. Вот сейчас принесу…
— Сиди уже!
— Ну да, правильно. Водку будешь? Жаль. Но факт — пистолет есть. И не только у меня, кстати говоря. А у дяди Феди есть даже противотанковая мина. Он Гитлера по всей Германии гонял, ты думаешь, что с бандитами не справимся?
— Не справишься, Вовка. — Федькин вздохнул. — Никто не справится. У нас бандит всякий, кто сильнее. Вы бы с Томиным совхоз отстояли — вы бы и стали бандитами.
— А, это ты о нас заботился, когда совхоз разворовал?
— На хрен вы мне сдались! Мне дети важны. У меня мечта была, чтобы в Англию их учиться отправить. Захотят — вернутся, захотят — там останутся. Пусть хоть у них будет как у людей.
— А как же Родина?
— С Родиной за них я рассчитаюсь. Вот он я, никуда не делся. Не прячусь. Хочешь — сажай, хочешь — стреляй. Ванька уже в Оксфорде. И Светка со следующего года. За них заплачено, и на жизнь им отложено. А я тут, чтобы вопросов не было. Вообще, знаешь поговорку: когда государству от тебя что-то нужно, оно и начинает называть себя Родиной.
— Ах, сколько будет разных сомнений и соблазнов… — гнуло свое радио.
— Нет, Петрович. Не все так просто с Родиной. Совсем даже не просто. Ты как от нее ни прячь, а она все равно достанет. Знаешь ведь?
— Знаю, — признал, подумав, председатель.
Спину опять перестало припекать — председатель машинально взглянул наверх: на всем необъятном небе нашлось еще одно маленькое облачко, и оно умудрилось попасть на солнце. Спустя секунду светило освободилось от пелены, снова начало жарить.
— Ты зачем живешь? — задушевно поинтересовался Федоров. — Чтобы детей учиться отправить?
— Ну так и что с того?
— Это их жизнь, не твоя. Вывел ты их в люди. Допустим. А теперь ответь: вот ты, председатель Сельсовета Федькин, ты — не дети твои, а ты сам — чего тут небо коптишь?
— Спьяну на философию потянуло? Сначала за себя ответь.
— За себя, — Федоров подмигнул. — Я сегодня с утра об этом думаю. Ну не с утра, со второй бутылки… Но неважно. Вот, думаю, был Наполеон. Всю Европу раком поставил. Герой был. Кино про него снимают. А толку-то что? Ни ему, ни мне от этого ни горячо, ни холодно. В этом аспекте его поход на Москву ничуть не героичнее, чем если я сейчас, к примеру, встану, сниму штаны, пойду через всю деревню до оврага и, встав на мостик, плюну в воду. Понял?
— Понял, Наполеон.
— А водку будешь?
— При чем тут водка?
— При том. Видел я сегодня сон. Сейчас расскажу… — Федоров помолчал, собираясь с мыслями.
— Еще до встречи вышла нам разлука… — печально пропело радио красивым женским голосом.
— Да. — сказал Федоров. — Разлука ты, разлука… Проснулся утром. Холодно. Замерз. А дома тепло. Почему, думаю, замерз? И вспомнился сон. Видел: летит Земля наша, вот такая вот маленькая… — Участковый показал размер двумя горстями. — Летит она в космосе… Черно кругом. Только звезды далеко-далеко. Несется земля… крутится, быстро-быстро. И брызжут во все стороны искры, как с точильного круга. Бьет в наш шарик резец, выбивает искры и все больше туда бьет, где мы сейчас. Фейерверком таким вылетают… И не искры это, а души человеческие. Встал я, говорю: Катька, бери детей и вали отсюда к сестре. Послушалась, между прочим. Первый раз в жизни без скандала подчинилась. Потому что у ней интуиция. Она первей меня разобралась, что у нас происходит. И тут же, проводил только, приходит дядя Федя. Сиди, говорит, Вовка, не высовывайся. Ну я под козырек — слушаюсь! А у самого перед глазами: как Земля мимо звезд несется, как бьет в нее резец и летят в разные стороны искры… В связи с этим интересуюсь у тебя спросить: думаешь, в Оксфорде спрятаться можно?
— Буду! — вздохнул председатель.
— Чего будешь?
— Водку буду.
— Так неси. Там она, на кухне, в холодильнике. У меня уже ноги не ходят. С восьми утра, между прочим…
Глава 31
…посоветовал отец Димитрий, меланхолично перекладывая аккуратные пачки денег из сейфа в пакет с грустной тигриной мордой.
— А вообще я вас, буржуев, не понимаю, — миролюбиво сообщил он Хуньке. — У вас ни мозгов, ни фантазии нету. Для вас красивая жизнь — это выпивка и проститутки. Берем, к примеру, свинью. Ее можно помоями кормить, можно черной икрой. Разницы никакой: одинаково будет толстеть и в свое время подохнет. Так на что вам эта черная икра сдалась, если ради нее так мараться надо?
Тарас Хунько сидел за столом, хмуро наблюдая, как пустеет его сейф. На широком, лоснящемся лице бизнесмена красным шаром выделялся распухший нос, неаккуратно стертая кровь забилась в складки вокруг рта. Юрий Григорич стоял напротив, поигрывая приятным на ощупь револьвером.
— У тебя еще деньги есть? — повернулся отец Димитрий к Хуньке.
— На карточке, — гнусаво пробурчал тот.
— Карточки мы не умеем. — Отец Димитрий хлопнул дверцей пустого сейфа. — Ну все, пошли.
— Пойдем! — согласился Пономарь.
Они вышли в коридор, но, не сделав и пары шагов, отец Димитрий остановился.
— Погоди!
Он сунул Юрий Григоричу пакет с деньгами, отобрал у него револьвер и, резко развернувшись, скрылся в кабинете. Пономарь недоуменно уставился на захлопнувшуюся дверь. Треснул выстрел. Вскрикнув, Юрий Григорич вбежал к Хуньке, опасаясь увидеть страшное. Но ничего такого не увидел. Хунько по-прежнему сидел за столом, разинув рот, а отец Димитрий прятал в карман шинели еще дымящийся наган. Куда стрелял? — Юрий Григорич повертел головой, но дырки от пули так и не нашел.
— Понял? Имей в виду! — грозно посоветовал отец Димитрий Хуньке и пошел к выходу.
Хунько хлюпнул разбитым носом. Пономарь хотел что-то сказать ему напоследок, но ничего такого не придумалось. Он молча погрозил Тарасу кулаком и тоже вышел.
Иваныч сидел на крыльце. Усы его снова благообразно висели по бокам рта, ружье покоилось на коленях, рядом висел на перилах автомат Калашникова. Дядя Федя смолил беломорину, добродушно щурясь на солнышко.
— Не пристрелили?
— Не, — мотнул головой отец Димитрий.
— Ну и хорошо. Главное, чтобы оно на нас не донесло.
— Оно пообещало.
— Кто ж его обещаниям верит-то…
— Да, эта, хрен докажет! — подал голос от угла дома Митяй. — В деревне никто ничего не видел.
— Ты чего тут делаешь? — Юрий Григорич высунулся из развороченного дверного проема.
— Пришел помогать! Чтобы, эта, не пропустить такое событие. — Митяй смущенно хохотнул.
— На стреме кто остался? Друг твой?
— Суриков, эта, дядя Коля. А друга нету, помер.
— Погодь! — Иваныч дернул Митяя за рукав. — Это ты про какого друга. Про Кабана?
— Ну.
— Здорового такого? С красной рожей? — не желая верить, уточнил старик.
— А кого еще, эта?
— Да как это он помер-то? Я ж его позавчера в магазине видел!
— А вот так. Взял и помер. — Митяй зло сплюнул. — Сидели, эта, выпивали. За сигаретами сбегать решил. Я жду: нет и нет. Пошел. Смотрю, эта, в переулке у забора лежит. Ну я к нему. А он, эта…
Митяй закурил. Остальные машинально тоже достали пачки.
— Царство небесное, — покачал головой Иваныч, разминая папиросу. — Как звали-то?
— Олег… эта, Олег Середников. Говорил, что военным летчиком был. В Афгане. Интернациональный долг выполнял, орден Красной Звезды… А теперь, эта, в Калуге в морге лежит, и не знают, что с ним делать. В МВД по базе пробили, говорят: не было, эта, летчика-афганца с такой фамилией. Вообще такого человека не было.