Должен сообщить тебе радостную весть. Наши спутники, достойнейшие молодые люди из Афин, пожелали избрать себе в жены твоих сестер. Я просил отложить свадьбу, чтобы заработать на приданое, но братья торопят меня. Боюсь, что я стану должником на долгие годы. Но откладывать не хочу, как бы не раздумали. Аристид и Андрокл великие труженики. Они не знают безделья и умеют копить деньги для пользы дела. Скупости я пока не приметил за ними. Не хотел бы я такого открытия для себя. Нагляделся я на скупых в своей рабской доле. Для них нет радостей в жизни. Только и думают, что о звонкой монете. Помнишь, сынок, я всегда приучал вас не быть скупыми, не жадничать. Я думаю, что все вы у меня поняли, что щедрость украшает жизнь.
Я буду ждать от тебя вестей, Дорион, с великим нетерпением. Я не жалею о том, что предпринял такое трудное и далекое путешествие. Будем надеяться, что и впредь не пожалеем об этом.
Скоро ли тебя отпустит твой господин Овидий Назон? Приезжай скорее. Вот когда настанут счастливые дни!»
Судовладелец Никострат собрался в обратный путь в Пирей через два месяца после того, как причалил к гавани Пантикапея. Он взял письмо у Фемистокла и обещал через знакомых рыбопромышленников переслать его Дориону в Рим.
— Возможно, что сын мой обратится к тебе с просьбой взять его на корабль, — просил Фемистокл, — не откажи ему, будь другом.
Возвращаясь домой, Фемистокл остановился на агоре, чтобы купить провизию для дома. Как в любом греческом городе, рынок соседствовал с храмом и судом. Здесь не было тех прекрасных аллей платанов и тополей, которые украшали агору в Афинах. Здесь не было мраморных статуй великим правителям Афин, но были памятники достойным людям Пантикапея, были статуи знаменитых полководцев. Рынок был оживлен, торговали живой птицей, овощами, пшеницей и горшками. Торговали одеждой и обувью, упряжью и конями.
Проходя горшечный ряд, Фемистокл вдруг услышал, как кто-то его окликнул. Он услышал свое имя, но не поверил, что здесь кто-то его знает. И вдруг к нему подошел маленький сухонький человек с длинным носом и большими темными глазами. Он бросился к нему, обнял, похлопал по плечу. Потом отошел, полюбовался и с радостным смехом воскликнул:
— Фемистокл, мой сосед с Керамик, как ты здесь очутился? Я глазам не верю, словно мы в Афинах, у своего дома. Какая мне радость!
— Гордий, мой сосед! Возможно ли? Кто бы мог подумать, что ты здесь, Гордий. Двадцать лет я покупал у тебя горшки в Афинах. Не сон ли это? Будто я стою у твоей лавки. Но я вижу тебя на агоре в Пантикапее. Я не ошибся, мой друг. Какое это счастье! Как же случилось, что я не знал о твоем отъезде? Должно быть, мне помешали мои заботы повара. Ведь не было меня на Керамике по целым неделям. Я все кормил богатых обжор. Угождал их животам, да так усердно, что не видел никого. И мне в голову не пришло, что сосед мой Гордий укатил в эдакую даль.
— Я уже три года леплю горшки для жителей Пантикапея, — рассмеялся Гордий. — Если бы ты знал, какая мне радость увидеть тебя здесь, на агоре. Словно я очутился на родной улице. Признаюсь тебе, трудно привыкнуть к чужой земле. Весь город здесь греческий, а все не то. Я думаю, оттого, что мы, афиняне, привыкли к таким красотам, каких нет на всем белом свете. Бывало, идешь мимо Акрополя, и сердце радуется. Позабудешь свои беды, когда блеснет перед тобой шлем Афины. Там у нас столько всего уготовлено для души! Когда имеешь все это, то и не ценишь. А вот когда нет с тобой того привычного, знакомого тебе с детства, — душа ноет. Но что-то я заскулил. Как старый пес. Непристойно мне жаловаться, дела у меня идут хорошо. Скоро вместо этой холщовой палатки я построю себе лавку. И будут стоять на полках красивые горшки и амфоры. На всякий вкус. Скажи мне, что привело тебя сюда? Надеюсь, ты откупился и теперь свободным человеком живешь в Пантикапее?
— Афина-покровительница благословила меня и моих дочерей. Мы свободны. Теперь мы снова твои соседи, да так неожиданно. Я и не знал, что ты покинул Афины. Почему? Впрочем, у каждого свои причины. Когда подумаешь о них, то кажутся они очень важными. А мне захотелось почувствовать себя полностью свободным. Я откупился с величайшим трудом, с громадными усилиями, а оставшись в доме госпожи, был бы на привязи, как тот пес.
Фемистоклу очень хотелось рассказать горшечнику о своей радости, о женихах. Но он не сказал, побоялся дурного глаза. «Лучше уж потом, после свадьбы, когда Клеоника и Эпиктета станут хозяйками своего дома, — подумал он. — Зачем рисковать? Счастье пугливо!»
— Мой дом по ту сторону горы, — сказал Гордий. — Приходи ко мне, поговорим на досуге, повидаешь моих сыновей. Они уже женаты и наградили меня внуками.
— Повстречаемся мы много раз, — сказал Фемистокл. — Только дай немного оглядеться. Я только недавно стал работать с грамматиками и судьями. Совсем недавно приобрел дом, еще мы не обжились, не все купили. Пройдет немного времени, все уладится, и мы начнем ходить в гости. Одно сознание, что можно встретить на агоре знакомого человека, соседа из Афин, — это большое счастье.
На радостях они поцеловались и расстались с тем, что вскоре увидятся.
«Вот так встреча, — подумал Фемистокл. — Так дорого иметь на чужбине родную душу. Мы будем большими друзьями. Как это нужно на чужбине! Может быть, нехорошо, что я скрыл предстоящую свадьбу у дочерей, но боюсь я дурного глаза. Как не бояться, когда всю жизнь терпел одни бедствия. И так ты устроен, бедный человек, что не перестаешь ждать привычных бед, а в добро уже не веришь. А ведь куда лучше верить в добро и не ждать бед? Куда лучше!»
Войдя в дом, он открыл свой ящик со свитками и стал искать записи бесед Сократа. В трудную минуту он привык обращаться к мудрости великого грека, величайшего из философов.
— Если бы ты знала, Клеоника, как велика мудрость Сократа! — воскликнул Фемистокл. — Прочтя его записи, я еще раз убедился, что мы, рассчитывая на свои силы, сможем хорошо устроить свою жизнь, она будет радостной.
Клеонике показалось, что отец что-то знает, о чем не ведает ни она, ни Эпиктета. Она не могла решиться спросить, а так хотелось узнать, почему отец так необычно говорил о Сократе. Но и сам Фемистокл уже не мог больше хранить своей тайны. Он сказал:
— Дочь моя, Клеоника, я должен сказать тебе о больших событиях в нашей жизни. Я не стану больше скрывать того, что вы должны знать, чтобы готовиться к этому событию.
— Какой-то праздник, что ли? — спросила Клеоника. А сердце забилось в сладкой надежде.
— Наш праздник, дочь моя. Великий праздник! Аристид хочет на тебе жениться, а брат его Андрокл решил жениться на Эпиктете. Вот какой праздник послали нам боги. И вам, мои милые, надо к нему готовиться.
Клеоника, не в силах сдержать своей радости, зарделась, сверкнула веселыми глазами и побежала к Эпиктете. Одно дело мечты, а другое дело — сама жизнь. Ей не верилось, что может свершиться такое чудо, когда девушка выходит замуж за человека, которого она видела и который ей нравится. Она за свою недолгую жизнь никогда не слышала о таком чуде. Даже в домах свободных и богатых афинян дочек отдавали замуж за стариков, только бы с выгодой. Сколько раз она слышала о том, как бедная невеста с ужасом смотрела на старого человека, который завтра уже станет ее мужем.
— Эпиктета! Угадай, что случилось такого небывалого, немыслимого, удивительного?
— Говори скорее, не мучь меня! — взмолилась Эпиктета. — Может быть, Дорион уже приехал вслед за нами? Право, не знаю, о чем ты хочешь сказать.
— А что бы ты сказала, Эпиктета, если бы красивый и благородный Андрокл предложил бы отцу отдать ему в жены свою младшую дочь?
— И это правда, сестрица, милая, моя Клеоника? Это случилось? А может быть, две свадьбы сразу? Иначе почему же ты так весела и глаза твои сияют, как звезды над Акрополем!
Сестры обнялись, поцеловались, и стали кружиться в веселом танце.
Еще не зная, когда произойдет радостное событие, сестры занялись шитьем праздничных одежд. Если отец дал согласие отдать их в жены братьям-ювелирам, следовательно — белые платья пригодятся.
— Спроси отца, когда это свершится, — просила Эпиктета Клеонику.
— Не решаюсь спросить, — говорила Клеоника, — Должно быть, есть причина тому, что не торопятся с обрядом. Возможно, что отец пожелал вначале расплатиться с долгами. Ведь не скоро оплатишь стоимость нашего жилища. Однако братья давно, видно, приглядели себе невест, мы им по душе. Иначе почему они предложили отцу купить этот дом пополам, да еще в долг?
— И я так думаю, — согласилась Эпиктета.
С того дня она стала внимательно приглядываться к поведению братьев. А они вели себя так, будто и не было разговора с Фемистоклом, будто ничего особенного не произошло. Они ничем себя не выдавали. Это говорило о их скромности, и это очень нравилось Фемистоклу.
ПИСЬМА НАЗОНА И ЗАБОТЫ ДОРИОНА
Шли месяцы, прошло полгода, а писем все не было. Фабия с тревогой обращалась к друзьям, верят ли они, что Назон добрался до места ссылки, а может быть, погиб в пути?
— Об этом сообщили бы немедля, — говорил Котта Максим. Но и сам он с тревогой обращался к знакомым людям, близким ко двору императора, не слыхали ли они новостей об Овидии Назоне.
Дорион тревожился не только о судьбе своего господина, но еще в большей мере его занимала судьба отца и сестер. Вестей не было, спросить было некого. На память приходили всякие мрачные истории с нападением пиратов, кораблекрушениями, с похищением людей, которых продавали в рабство. Возможно ли снова рабство, даже худшее? Столь долгое отсутствие вестей можно объяснить только несчастьем. Каким?
Никогда еще Дорион не переживал таких мрачных дней. Ему казалось, что все вокруг него полно горя и несчастий. Казалось, не может быть уже надежд на лучшие дни. Единственной отрадой были «Метаморфозы» Овидия Назона, которые возрождались из пепла по мере того, как удавалось найти списки отдельных свитков, когда-то подаренные господином или записанные другом для памяти. Сейчас, когда он изо дня в день был занят перепиской этой удивительной книги, он каждый раз вспоминал своего господина, его настроение, его разговоры, которыми сопровождалась работа. Книга, построенная на мифах и преданиях, книга превращений, как ее называл поэт, была полна занятных историй, от которых трудно было оторваться. Дорион сожалел о том, что прежде писал ее под диктовку господина с меньшим рвением и увлечением.