Ноги несли Гарольда к мосту. Казалось, что последнего часа, за который он потерял все: деньги, одежду, верительные грамоты, не было. Огонь превратил его в бродягу. Хуже того – в подозреваемого!
Пальцы нащупали секретную выемку. Бумага! Гарольд торопливо, точно мог обнаружить внутри не письмо, а пустые листы, вскрыл конверт и погрузился в знакомый с детства почерк, находя в его твердой логичности успокоение и силы. Сейчас он нуждался в уверенности. Ее Гарольду мог дать только он сам. Меньше пяти минут ему потребовалось, чтобы собраться. «Это не совпадение. Заметают следы! – встав на рельсы, мысль уже никуда не сворачивала, лишь набирала скорость. – Меня должны были выманить подальше и убить, тело спрятать, комнату в гостинице сжечь». Слишком сложно. Но поверить в череду роковых случайностей Гарольд не мог.
Он спрятал конверт прежде, чем появились они.
Старик не скрывался. Захария Тейт вышел из-за фонтана и встал, согнутый жизнью, усталый человек. В одной руке он держал фонарь, другую кутал тенью. Света хватило набросать его силуэт густой тушью, остальное Гарольд додумал сам. Злость еще бурлила в нем. Револьвер лег в руку, соглашаясь. Курок был покладист и тверд. Гарольд видел за спиной Захарии приближающиеся тени, поэтому не стал медлить.
Боек сухо ударил пустоту.
Гарольд немедленно взвел курок. Давай! Еще!
«Сколько раз ты выстрелил, Гар? А перезарядил после этого?»
– Мы передумали, сэр, – сплюнул Тейт. – Вы нужны нам живым.
Мысли Гарольда рванули стремительно, как никогда. Нужен! Рука упала в карман, забренчала мелочью, метнулась в другой. Дьявол! Тени приближались. Не время для патронов! Семифутовый бугай вынырнул из темноты и попытался схватить Гарольда за руки. Холдсток съездил ему рукоятью по шее, бугай упал, но зацепился Гарольду за ногу. Подскочили еще четверо. Пыхтели, мешали друг другу. Гарольд отбивался молча, берег дыхание, один из нападавших споткнулся, рухнул в канаву, вцепился Холдстоку в полу плаща, потянул за собой. Вцепившись друг в друга, они полетели в ручей. Холодная вода ударила Гарольда в живот, запустила в тело ледяные пальцы, он не сразу сообразил, что под ним барахтается человек. Брыкнул ногами, сбил нападавшего и понял, что ручей, доверху полный ледяной водой и почерневшими с осени ветками, уносит его прочь. Над головой проплыл горбатый мост. Захария кричал издалека. Прогремели выстрелы. Каменная шкура моста прикрыла Гарольда от пуль. Течением его вынесло на берег, Гарольд увидел фонари, они приближались. Ноги сводило от холода, нужно было перейти ручей и спасаться на другом берегу. Гарольд рухнул в черную утробу потока, пошлепал вперед, по колено утопая в грязи. Мир съежился в крохотное оконце, гулкий тоннель перед глазами, огни фонарей мчали навстречу, а он тщетно пытался скрыться.
Мост был от силы пяти ярдов в ширину. Один из громил Тейта догадался взобраться наверх и выцелил Гарольда оттуда. Пуля оцарапала локоть. В который уже раз боль вернула Холдстоку ясность мысли. «Плыви прочь!» Гарольд упал в ручей, нащупал дно руками, шагнул, грязь и камни мешали идти, еще шаг. Тут он почти по горло провалился в яму на дне ручья. Течение, внезапное, властное, подхватило его и понесло. Мусор царапал лицо, ветви пытались содрать одежду. Гарольд с головой ушел под воду, а когда вынырнул, оказалось, что по краям потока выросли десятифутовые стены, а ручей превратился в полноценную реку. Поверху метались огни и эхо грязной ругани. Все силы Гарольд тратил, чтобы удержать голову над поверхностью воды. Он пытался вспомнить карту, куда несет его течением, но перед глазами всплывала одна картина: обугленный труп, голову которого с нутряным хаканьем разбивает добрый самаритянин.
Из бокового канала Холдстока вынесло в центральное русло. Теперь он не сомневался – река впадала в залив.
Гарольд почувствовал, что течение становится все более напористым и злым. Ложе реки неожиданно сузилось. Водовороты хватали за ноги и тащили на глубину. Он греб изо всех сил. Стены впереди почти сомкнулись, заставляя воду бурлить. «Шлюз? Плотина? Решетка?» – мысль отражалась от угольно-черных, блестящих разводами тины стен. Река подтащила Гарольда совсем близко к ним, и он увидел: весенним потоком размыло старую кладку. Блоки, державшие стены, не выдержали и сползли в воду. Русло больше не лежало в коридоре, созданном человеком, вода хлестала сквозь чернильную пасть, полную обломанных зубов, и в эту дыру со скоростью почтового поезда несло королевского инспектора Холдстока.
«Что я делаю? – Гарольда разрывало какое-то дикое, несовместимое с жизнью веселье. – Убиваю себя? Сам!» – Но другой Гарольд, из тех, что на спор стреляют себе в висок в «русской рулетке», выходят в саванну с одним ножом, фаталист, спорщик, удачник, неожиданно трезво сказал: «Чтобы выжить, иногда нужно убить себя».
Течение влекло Гарольда все ближе к ревущей пасти тоннеля. Оттуда несло гнилыми зубами моря. «Тебя сейчас на части порвет». В безумной попытке сохранить руки и ноги Гарольд скрутился в комок.
– Живым!.. – было последнее, что он услышал, низвергаясь в Мальстрём, но ничего не мог с этим поделать. Гарольд Холдсток набрал в легкие воздуха, сколько сумел, и вверил себя в руки судьбы. Каменный зев сомкнулся над ним. Поток ударил в литавры.
Верх и низ слиплись в бурлящий ком.
Сознание распалось на части, взорвалось от удара головой о камни и вдруг свернулось, загустело, как кровь на солнцепеке, заполнило всю голову изнутри. Гарольд обнаружил, что неистово молотит по воде руками. Из горла рвался хрип. Легкие полыхали адским пламенем.
Луна извергала потоки живого серебра. Волны перебрасывались им и наряжались в сверкающие одежды. В сотне ярдов позади – в первый момент Холдстоку показалось, что его вынесло в открытое море и все напрасно, боль от ран и смертельная усталость вот-вот доделают то, на что не хватило рук Захарии и его подельников – бугрились доки. В миле-полутора справа работал маяк.
– Мистер! – ветер прижал брюхо к пирсу, и Гарольд узнал голос. – Эй, мистер, сэр! Эй! – кричал мальчишка Тед Хофф. Гарольд признал бы его своим Хароном, но не увидел лодки, да и тело слишком болело для мертвого. Гарольд перевернулся на спину и отдышался. Тело окоченело и едва слушалось. Затем он попробовал плыть. С каждым надсадным гребком берег становился все ближе.
– Мистер! – крик раздался совсем рядом. Гарольд нащупал ногами дно и попробовал встать. С пятой попытки ему удалось. Тед стоял на пирсе совершенно один. В его задранной руке качался фонарь, бросая сигнальные тени на пятно на щеке. Засохшая кровь заливала половину лица. Бурая корка растрескалась, торчала струпьями и напоминала лопнувшую кожуру каштана. Пуля пропахала висок, но не задела кость. Везунчик!
– Вот вы где, мистер! – возликовал Тед.
– Ну? – Изо рта Холдстока толчками выплескивалась вода. Прибой налегал сзади, не давал упасть. Рука нащупала причальный трос, надежда, что он не утонет, начала превращаться в слабую веру.
– Оставьте себе те десять центов, – Гарольд поймал взгляд Теда и хотел развернуться, понять, на кого он так смотрит. Что-то гибкое захлестнуло шею Гарольда, и тут же длинные крепкие пальцы вцепились в его лодыжки.
– Где он?! – неслись с берега крики. Тед Хофф стоял, восхищенно разинув рот. Гарольд чувствовал пальцы, заползающие под одежду. Кривые, обломанные когти раздирали его кожу.
– Твоя взяла… – кивнул Гарольд Холдсток, и левиафан утащил его в бездну.
Christian song
– Тебе не нравится? – В глазах Барбары стояли непритворные слезы. – Тебе хочется как-то по-другому? – И Кристина, переполнившись ужасом, как сосуд, содержимое которого выплеснулось через край, поняла вдруг, что миссис Доплер обращается не к ней, а к кому-то еще. Свидетелю. Зрителю, что все время бестелесно присутствовал рядом. Соучастнику с той минуты, как они попали в парк через дыру в заборе.
Барбара не спешила.
Времени было в избытке. Канализация работала с перебоями, Барбара терпеливо набирала ванну. Сколько ни пропускай воду, густо-кирпичная, холодная, как ад, она текла тонкой струйкой. Барбара вскипятила несколько ведер на колонке, вспоминая, как это делали нянечки. Барбара не могла поверить своему везению и нет-нет да оглядывалась на мумию девочки, туго спеленатую полотенцами.
Куколка еще не проклюнулась.
Те несколько часов, что прошли с момента прохождения Кристиной сквозь стену, вылились в страдание. Сколько ни убеждала себя Барбара, каких бы баррикад ни строила в душе, эти залы, гулкие, визгливые, насмешливо пустые, вызывали из прошлого чересчур самостоятельных призраков. На словах, Барбара давно сжилась с ними, но любое прикосновение памяти к коже вызывало дикое отвращение, желание отдернуть руку, а еще лучше подобрать юбки, вжаться в угол, дождаться, пока мимо пройдут санитары, скользнуть за их спинами; мягкие подошвы не выдадут; проскочить общий зал с озабоченным, немного глупым видом, будто остро прихватило живот и каморка в дальнем углу, возле лестницы вниз, на второй этаж, единственное место на свете, где обмякнут черты лица и придет облегчение, а пока ни-ни, мотать головой, спешить, объявляя всей позой крайнюю занятость и слабость; за поворотом выдохнуть, собраться, перехватить запястье доктора Литтла, только оно появится в проеме двери, вложить вес в разворот на пятках так, чтобы доктор надежно впечатался в стену…
Барбара пришла в себя, разбивая голыми руками облезлую штукатурку.
Тогда ее загнали назад, в спальню. Девочки визжали. Дороти обмочилась и сидела в луже, тявкая, как испуганный щенок. Дальше Барбара увидела кровать, выломанный прут, вопли со всех сторон и много крови. Ее так и не сумели окончательно отмыть. Барбара видела темные пятнышки высоко над дверью. Видимо, здесь она вырвала свое оружие из тела, и брызги разлетелись по всей комнате. Доктор Лит