– Нам нужно идти, – Барбара оказалась настолько близко, что Кристина чувствовала ее дыхание на своей шее. – Можно, я тебя обниму?
Барбара касалась ее легко, едва ощутимо, подкрадывалась, делала все, чтобы не спугнуть. Кристину била крупная дрожь. Прикосновения мучили и ласкали одновременно. Кожа Кристины стонала. Барбара заключила ее в клетку объятий, Кристина расплакалась, но не сопротивлялась. Память швыряла в лицо рваные кадры: автобус… разоренная клумба… детская кроватка… проволока! Тусклый свет резал глаза. Кристина видела одни только тени.
Мрак внутри отступал, скрывался, не прощаясь, затягивал узелки на памяти, метил и оставлял под кожей воспоминания о траурных и торжественных прикосновениях свиты. Кристина уже скучала по ним. Мокрицы и тараканы никогда не оставляли ее одну. От рук Барбары исходил жар. Кристина вспомнила ее голос: «Стой! Дура! Стой! Что ты творишь?» Смысл слов еще ускользал, но настроение, удар читался явно. Кристина попыталась освободиться. Барбара держала крепко.
Сознание – дом на множестве опор – дало трещину, покосилось. Сквозь дыры в фундаменте оскалились химеры. Кристина закричала, и голос порвал наваждение Барбары, пол под ними рухнул, и они повисли над бездной. Но Барбара продолжала сжимать ее в капкане рук и шептала, уговаривала, врала дальше и дальше, как паук, заматывая Кристину в паутину лжи.
Пансионат испортил Кристину под себя. Сюда не привозили по ошибке, только по правде, сговору или роковому стечению обстоятельств. Приют брал лишь по-настоящему больных детей. Заглянувших за край. Отпивших из ладони лесного эльфа. Сдвинутых, как посуда, из разных, не всегда человеческих, сервизов, одновременно выставленных на стол.
– Нам нужно идти, – повторяла Барбара, прижимая к груди бьющееся тело. Ей всего-то нужно набросить петлю. – Не противься, милая, пожалуйста! Поверь мне. Здесь плохо! Очень плохо. Нам надо идти. Идти. Там станет… хорошо. Лучше!
Кристина сжалась, обмякла и вдруг рванулась всем телом. Запястья, которые Барбара протолкнула сквозь резиновую скакалку, выскользнули. Кристина села и почти членораздельно зачастила, вываливая изо рта огрызки слов.
– Иее ада! Иее ада! Иаа ама айю! Ама айю! – взгляд метался по комнате, пытаясь нащупать Барбару. – Ама фойду! Самма! Самма!
Барбара спрятала скакалку и отступила к двери. Скрип сорвался с петель и полетел по больнице предупреждать – идут! Пустые комнаты, палаты и залы насторожились, затаили дыхание и приготовились к приему гостей. Зло нетерпеливо ерзало в могиле.
Пансионат держался изо всех сил.
Ему хотелось спустить с цепи всю свору, наброситься тысячей шепелявых теней, разыграть новую драму, еще более кровавую и жестокую, залить ступени и ворчащий паркет видениями и пророчествами, таиться за каждым углом, выть и выскакивать, но время баловства вышло. Карнавал закончился. Глупцы сами шли куда нужно.
Кристину хватило на несколько сбивчивых шагов вдоль стены. Силы покинули ее, пришлось опереться на руку Барбары. Она закрыла глаза и проделала весь путь по памяти. Сейчас это была вовсе не та дорога, которой она принесла Кристину в душевую. Мир сдвинулся. Ночь перетасовала времена и маски. Пустая каморка за гимнастическим залом могла превратиться во что угодно. Барбара увидела пасть, закованную вентиляционной решеткой. Наваждение встало стеной, Барбара зажмурилась, но образы продолжали мельтешить перед внутренним взором, один другого ужасней, безумие достигло апогея, когда обнажило перед ней кости того, что сгнило в больничной земле. Барбара упала, видения накрыли ее с головой и ушли так же резко, как нахлынули. Кристина сидела у ее тела и молча гладила Барбару по голове.
Тело помнило каждый поворот, за годы здесь ничего не изменилось, разве что тысячи прикосновений вылущили перила и глубоко стерли ступени. Барбара раздувала ноздри, невольно пытаясь уловить тончайший, присущий только этому месту запах. Она не сумела бы назвать его. Однако нащупав, плыла следом, как рыба, послушная приманке.
Из комнаты охраны звучал джаз. Он сбежал из-под плотно притворенной двери и разлился по коридору, как лужа воды. Пластинка гуляла, голос заикался и тянул гласные.
Тот самый день.
Барби улыбнулась, сгорая от счастья, и открыла глаза. В окна бил рассвет. Больница спала и видела исчезающие сны. На Барби серый мальчишеский костюм. Он ей откровенно не по росту. Брюкам не хватает длины, ноги торчат едва ли не по середину голени. Морковные гольфы. Только один мальчик носит такие. Краем глаза Барби видит, что ее руки сплошь усеяны мелкими бородавками. Барби морщится. Она помнит бархатистую гладкость этой кожи цвета зрелых каштанов. Что с ним стало?! Несмотря на тепло, идущее от батарей, спина покрыта мурашками. Левая ладонь, вот куда не сумел пробраться озноб. Сара идет с ней, рука в руке. Спустя двадцать с лишним лет они встретились.
– Куда?.. – начинает Барби. Но Сара – тсссссссс! – шагает вперед и накрывает ее губы тонкими пальцами. Запах. Барби слышит его необычайно сильно. Погружение в миг настолько глубокое, что голова идет кругом. Барби знает, что ведет Кристину по коридорам брошенной больницы и в то же время буквально через пару минут разденет Сару, та не станет перечить, уложит ее на бок, лицом к стене, стянет щиколотки полотенцем, ляжет позади нее, упрется коленями в спину и натянет удавку. Сара захрипит, лицо нальется кровью и почти мгновенно отдаст краску. Тишина лопнет и залепит уши. Руки Барби задрожат. Она усомнится и ослабит хватку. Сара закашляется, хватая ртом воздух. Удавка сползет на грудь, но Сара решительно вернет ее на место и даже обернется. Барби обожжет стыдом. Они договорились сделать это вместе. «В конце концов, – потребует взгляд Сары, – мы все решили! Любовь – самому провожать в ад того, кто тебе дорог!» – звон разговора повиснет в воздухе. Барби стиснет зубы и продолжит. Ей потребуются все силы, чтобы довершить начатое. Она сдастся еще три раза. И с каждым вдохом разочарование Сары, невзаимность ее чувства будет расти, пока не заполнит комнату до предела. Из ушей Барби хлынет кровь. Она пропустит момент, когда скрипнет решетка вентиляции. Чужие руки оттолкнут Барби, и она с благодарностью отползет в сторону. Пришедший не станет мешкать. Он сделает все по-своему: обхватит тело Сары шоколадными ногами, упрется лопатками в стену, Сару развернет в сторону Барби, и они встретятся глазами. Морковные гольфы, сбившиеся, но по-праздничному яркие, перекрестятся на груди девочки, и Барби найдет себя лишней. Во взгляде Сары она прочтет маршрут, куда, на самом деле, уходят после. Чтобы избежать этого знания, Барби попятится, шум из коридора застигнет ее врасплох. Тогда она сдвинет решетку вентиляции и растворится в подземных ходах. Мальчик прикончит начатое, коснется губами холодной щеки Сары, поправит гольфы и побежит на завтрак, пытаясь уловить в шуме просыпающегося улья далекий вопль: «Сара! Сара!» – и тяжелые удары металлическим прутом.
Час отказывался назвать себя. Он заблудился в бесконечном вечере.
Стены гимнастического зала блуждали впотьмах. Барбара не пыталась их разглядеть. Клубок событий стремительно катился к развязке. Теперь уже Кристина вела Барбару за собой. Инстинкт гнал червя к норе.
Каморка за гимнастическим залом стеснялась пустоты и убогости.
Под потолком щурилась подслеповатая лампочка. Барбара вспомнила, где видела точно такую же. В подвале дома на холме. В своих снах.
– Девочки, – зачем-то позвала или обвинила Барбара. В отчаянии она смотрела на лампу и никак не могла утолить жажду ее тусклым светом. «В ту ночь лампа едва горела, и Шейла не сразу сообразила, что плафон заляпан кровью». На миг ее коснулось будущее Шейлы, и Барбара сбила шаг. Душа еще теплилась в кукле. Прозрение, неуклюжее, громоздкое, широкополая шляпа медиума, зацепило полями ее мужа, Сэма Доплера. Он дышал где-то рядом. Сэм был жив.
Кристина замерла на пороге и тихонько заныла.
Что чувствует агнец, обреченный на заклание? Готов ли он сопротивляться? Или примет удар? Барбара схватила ее за локти и втолкнула в комнату.
Обыденность происходящего сбила с толку. Исчезли зловещие звуки. Растворилась и исчахла атмосфера таинства и казни. Небольшая пыльная комната в здании брошенной больницы. Следы-свидетели: здесь Барбара вытащила Кристину из стены. Одинокий гимнастический мат. Консервная банка с трупами окурков. Следы замазки на стенах. Затвердевшая малярная кисть.
Оглушительный реализм.
Барбара поняла, что ничего не происходит уже несколько минут. Кристина шагнула в центр комнаты и осела там, понурый пригорок, серые тряпки, смирившиеся со своей незавидной долей. Барбара застыла в дверях. Из ступора ее вывел звук скакалки, упавшей на пол.
Барбара стащила с Кристины полотенце, скрывавшее ее наготу, вспоминая видение, подвела ее к стене и уложила на пол. Кожу на спине порвали мурашки. Полотенцем Барбара стянула Кристине руки и поняла, что забыла остальные в ванной. Пришлось оторвать рукава платья и ими скрутить ноги Кристины. Она безропотно принимала все, простуженно шмыгая носом. Казалось, ход, забранный решеткой, ее ничуть не интересует. Барбара легла на пол позади нее. Доски оказались ледяными. Они прожигали холодом даже сквозь одежду. Кристине это было нипочем.
Барбара отошла за матом и не сдержалась, подергала решетку вентиляционной шахты. Ту заклинило намертво. Видения предупреждали на этот счет.
Она улеглась на бок, чувствуя неистребимый запах пота, исходивший от мата, коленями уперлась в спину девочки, суставы хрустнули, запротестовали, лакированные ручки скакалки скользили в ладонях. С четвертого раза Барбаре удалось затянуть удавку. Кристина не сопротивлялась. Барбара намотала свободные концы резинки на пальцы и изо всех тянула на себя. Кристина хрипела.
Опомнившись, Барбара перестала ее душить.
– Я знаю, ты здесь, – заговорила она с пустотой, отирая ледяной пот со лба. – Я сделала, как ты велел. Ответь на мой вопрос.
Больница молчала. Ветви скреблись снаружи о ставни, молили о снисхождении, Кристина рвала зубами тугой горький воздух. Барбара не дала ей насладиться дыханием и опять затянула петлю. Пот катил градом. Инстинкт ударил Кристину под дых, она начала вырываться. Все сил