– Сдохни, белый кит! – выдохнул он и пробил навылет божественную шею твари.
Дверь на палубу висела, разбитая в щепки, точно кто-то пытался ею отгородиться, забил гвоздями, чтобы зло не вырвалось наружу, но удержать его не удалось. Гарольд не помнил, как одолел эти несколько футов. Забыл он и про кровь, она бежала по груди, но новых ран вроде не было. Из ладоней торчали дюймовые занозы. Гарольд не понимал, какими молитвами до сих пор жив. Нога окаменела и торчала, как палка. Язык, непомерно огромный, сухой, закупорил рот. Гарольд умирал от жажды. Стоило ему выбраться на палубу, он приник к дождевой луже и не отполз, пока не вылакал досуха.
На нижней палубе стихала агония твари. Гарольд слышал, как монстр расшвыривает все вокруг в тщетной попытке достать гарпун. Он уже не звал Гарольда, но от каждого его крика Холдстока передергивало, будто рядом с ним умирал ребенок.
Свежий воздух пьянил почище бутылки виски.
Гарольд рыдал, но слезы не шли. Ему удалось встать на колени, вцепившись в продавленный планшир. Не было речи, чтобы доплыть до берега. Порт сиял огнями едва ли не в миле. Ближайшей землей виднелся мыс, который возвышался над морем на добрых триста футов. Свет маяка с него равнодушно гладил залив.
Море шептало и хмурилось. Луна засеяла его блестками и чешуей. Ветер дергал подол робы Холдстока и норовил забраться ледяными пальцами в мешок на культе. Море издевалось над Гарольдом, зазывало в темные пучины. «Все равно ты не жилец», – убеждал ветер и толкал в спину.
От палубы остались руины. Огромные дыры в настиле чернели разрытыми могилами. Гарольд видел, как в них умирала тварь. Луна заразила ее своим семенем. Огненное брюхо монстра раздулось и пульсировало. Света стало так много, что Гарольд видел мельчайшие подробности происходящего. Он перегнулся через край пролома и не мог оторвать взгляд. С тварью творилось что-то жуткое.
Она пыталась обломить гарпун, выдавить из себя, но его сработали для убийства, и он не собирался просто так покидать тело жертвы. Руки твари сошли с ума, они хватали все, до чего могли дотянуться, швыряли по сторонам, отламывали огромные куски и раздирали друг друга. Кровь, струившаяся из ран твари, слабо светилась.
Голова чудовища повисла. Верхняя пасть собралась в клюв, один глаз утонул в складках кожи, другой выкатился из орбиты и слабо пульсировал. Гарпун торчал из раны, сверкающий рог, орудие, которым монстр грозил всему миру. Тварь умирала. Хоровод ее конвульсий присягал в этом.
Холдсток не сразу понял, чем занята нижняя пасть, а когда сообразил, едва не задохнулся от изумления. Она пыталась откусить от себя остальное тело! Шип-секач мешал ей. Длинные лепестки костяного чертополоха царапали плоть гадины, не в силах навредить ей сильнее, чем неуклюжие удары о сундуки и стены. Но и этих ран оказалось довольно.
Глаз твари задвигался неожиданно и осмысленно. Взгляд потек в сторону Гарольда, так встает на горизонт дуло мортиры. Гарольд оцепенел. Догадка, невозможная в своей правдивости, душила и не давала отодвинуться от края. «Мне не уйти! Это судьба!» – уверился Гарольд, глядя, как напрягаются мышцы пробитой шеи, дрожит, не сдаваясь, гарпун, распахивается верхний рот, оглашая ночь охотничьим криком. Нижняя пасть на миг прекратила свою каннибальскую тризну, но быстро опомнилась. Монстр жрал собственное тело. Сквозь раны, нанесенные костяной короной, пузырились внутренности. Тварь рвала себя хищно, не зная сомнений. Гарпун колотился о стены, отмеряя рывки и укусы. «Не верю, что Каинов грех был страшнее того, что я видел в трюме „Королевской милости“».
Нижняя пасть свалилась набок. Грудина твари распалась на несколько частей. Бурлящая лава органов расплескалась по черной воде трюма. Изножие существа поползло в сторону, за ним тянулся след из пылающих кишок. При дележке ему достались две пары рук, и те едва шевелились. Адский лебедь вскинул голову и нашел Гарольда взглядом. Без всякого сомнения, они узнали друг друга. Сразу несколько рук зацепились за края верхней палубы. Гарольд почуял, как кровь в его жилах застывает свинцом, а мышцы превращаются в камень. Тварь повисла. Последние жилы, соединявшие ее со второй половиной, лопнули. Монстр поставил свою погибель против смерти Гарольда Холдстока и начал карабкаться вверх.
Дальнейшее вылилось в стремительное и текучее движение без склеек и пауз.
Тварь выбирается на палубу, ни на миг не прекращая вопить. Она ищет человека, но глаз, лопнувшее, стекленеющее бельмом, око – дрянной помощник. Тварь отрекается от зрения и превращается в слух. Гарольда спасает лишь то, что он онемел от ужаса. Монстр надрывается криком. Эхо несется над волнами, пробуждая в темных глубинах ответные рыдания. Краем глаза Гарольд видит восхождение медуз. Он не выдерживает и оборачивается. Семя твари поднимается из бездны. Их десятки. Тела еще не вошли в рост. Они не крупнее собаки, но наполнены той же дьявольской магмой жизни, что и прародительница. Их руки жаждут. Они сияют. Взрослая, ополовиненная особь вторит им, озаряя палубу мерцающим светом, точно десятифутовый светильник. Ей отвечает маяк. Луч, прежде бесцельно тревоживший залив, находит тварь и накалывает ее на свет, как жука на булавку. Посреди ночного моря горит живая звезда. Коридор от маяка к судну крайне широк. Смотритель открыл путь лучом. Гарольд слышит далекий плеск весел. Голоса! Надежда бьет под дых. Стрелка на карте наливается кровью. «Захария? Тень?!» Перст, указующий стае добычу. Гарольд хрипит. Тварь замирает и ловит исчезающий звук.
Гарольд остолбенел. Изумление сковало его. Разум скулит в клетке плоти, но Гарольд не может пошевелить даже пальцем. Глухие углы сознания, одним им ведомым чутьем, шепчут, что нижняя пасть жива и бьется в трюме, неуклюжая и слепая. Гарольд подмечает, как гаснут, вымирая вокруг нее, внутренности твари, покрываются плесенью и тленом, но все меркнет перед погребальным танцем монстра на палубе. Он хлещет руками во все стороны, пытаясь на ощупь зацепить Гарольда. На его счастье, тварь движется в другую сторону. Ей остались считаные мгновения. По снежной коже расползаются угольные пятна. Так метит одна хозяйка. Гарольд слышит глухой удар о борт. Они с монстром вздрагивают одновременно. Тварь бросается на звук и летит вниз сквозь дыру в палубе. Ее вой пронизан отчаянием. Жестокая игра судьбы: монстр напоролся на свой охотничий шип! Нижняя пасть смыкает челюсти. Гарольда мутит от звуков, которые наполняют трюм. Он слышит близкий скрежет. Дети монстра карабкаются на палубу. Новый страх вышибает старый выстрелом в лицо. «Прыгай!» – орет человек настолько яростно, что Гарольд не мешкает ни секунды. Он не спрашивает, откуда тот взялся. Боль от удара об воду взрывает ногу ярче тысячи солнц. Море раздирает рот Холдстока. Он не чувствует, как сильная рука вытаскивает его за волосы. Незнакомец швыряет тело королевского инспектора Холдстока на дно лодки, поднимает с банки ружье и начинает хладнокровно выцеливать многоруких бестий. Охота – его призвание.
От костра несло горелыми тряпками.
Гарольд поморщился и хотел перевернуться на другой бок, но не сумел. Он лежал, укутанный толстыми одеялами. Во рту ночевала рота солдат, мылась, стирала портянки и выгуливала полковую скотину, невесть откуда взявшуюся на марше.
– На твоем месте я бы даже глаза не открывал, – гулко посоветовал потолок. Судя по отблескам костра, Гарольд находился в пещере. Взрослый человек не встал бы здесь в полный рост. Гарольд послушно смежил веки и начал придумывать вопрос. Тот никак не шел. Гарольд открыл глаза и вновь попытался перевернуться на бок. Опять не вышло. Наконец он заметил ремни, стянувшие его поперек груди и ниже живота. Надежный способ удержать от глупостей.
– Чем воняет? – сумел выдавить Гарольд.
– Хотел сохранить одежку? – удивился потолок. – Она же вся в дерьме! Да и не твоя вовсе.
– Где?..
– В каменоломнях. В город тебе нельзя. Слишком заметный.
– Нет. Где она?
– Забрали, – голос потяжелел. – Зато ее родня пошла на корм рыбам.
– Кто?.. Кому?!
– Думаешь, ты один такой? Ил-Шрайн умеет заводить друзей везде, куда пришел погостить.
– Я не… Не!..
– Знаю, знаю, – в подбородок Гарольда ткнулась кружка. Теплые капли смочили губы, полились на грудь. Холдсток глотал и не чувствовал вкуса. Ничто не могло перебить той мерзости, что поселилась у него во рту.
– Как зовут?..
– Ил-Шрайн, – кружка исчезла, и ее место заняло лицо. – Ты пришел за ним?
– Нет… – несколько мгновений Гарольд колебался, затем открыл руку. – Пропавшие дети.
– А-а, – поморщился мужчина. – Поэтому за тебя так взялись.
– Знаешь?!
– Ты по адресу, счастливчик! – Незнакомец легонько потрепал Гарольда по плечу. – Их сожрал Ил-Шрайн.
– Там?! – Память вспыхнула жуткими образами: монстр освещает собой гнилой рангоут, потрошит одежду Холдстока; шея твари изгибается, и она отгрызает собственный хвост; выкаченный глаз безошибочно находит лицо Гарольда среди теней.
– Нет. Это щенок по сравнению со взрослой особью. Поверь мне.
– Много?..
– Достаточно. Но Ил-Шрайн один.
– В море? На «Милости»?
– Если бы. – Мужчина пропал из поля зрения Холдстока. Голос звучал глухо, безутешно.
От рождения он носил имя Гордон Бёрн.
– Гори-Не-Сгорай прозвали меня другие охотники. Нас было полтора десятка. Все разного возраста. Родственники. Соседи. Случайные люди. Жили в рыбацкой деревне на побережье. Мы поделили север на ровные ленты, шли по карте строго вверх, стараясь не перебегать дорогу друг дружке. Раз в год встречались в условленном месте. Спустя пять лет после клятвы на встречу пришел я один. Почему север? Теплый климат твари почему-то не по нраву. Но и мороз не любят. Много их? Даже сейчас не смогу ответить. Вот скажи, откуда берутся новые виды животных? Волк не может сойтись с черепахой и дать щенков. Господь не дурак. Но Ил-Шрайн милостив и может благословить такой союз. Байки? Сельские страшилки? Да не у меня в голове. Я по уши нырнул в трухлявые легенды, они у меня из задницы лезут. Никто не выбирал свою дрянную долю, но с каждым охотником приключилась похожая напасть. Со всеми. Исключение – один я. Мою семью перебили вурдалаки. Не те, из сказок, настоящие монстры. Перегрызли глотки, пока я, пятнадцатилетний, выл в грязи под окном, силясь встать на перебитые ноги. Я все слышал. Хруст костей, свист воздуха из прокушенного горла матери, всхлипы и отчаянный визг сестер. Шесть и девять им было. Твари убили всех. Каждую родную мне душу. И еще человек двадцать во всей деревне. Звучит пресно. Не хватает слов, да и я уже все забыл. Что теперь до моих соплей двадцать лет назад?