Теперь Бёрн не смотрел Гарольду в глаза.
– Я оставлю денег. – Он положил рядом с Гарольдом увесисто звякнувший кошель. – Купишь лошадь, наймешь повозку, ни в коем случае не суйся на станцию. Никто не верит, что ты выжил, но за чужаками пригляд верный, не успеешь свистнуть, отрежут голову. Ты изрядно наследил. Из катакомб уйдешь по меловым вешкам. Я оставлю костыль. Не сумеешь выбраться, не моя забота. Я и так дал сверх того, что обычно себе позволяю. И главное – не оборачивайся! Беги. Приведи войска, федерального маршала, его королевское величество, кого угодно! И разнесите дом на холме на мелкие куски, выройте яму, засыпьте солью на шесть футов вглубь, а округу залейте керосином футов на двести.
Бёрн коротко вздохнул и нахлобучил шляпу. Решимость боролась на его лице с недосказанностью. Он торопливо натягивал перчатки, всей позой выражая сомнения, они раздирали его, в конце концов, он решился и, наклонясь к самому лицу Гарольда, прошептал:
– Не верьте никому. В особенности себе.
Человек по имени Свет
На Винни можно было ставить крест.
Стена плотно придавила его ногу.
– Дрянь-дрянь-дрянь, – звонко отряхивал ладони крючкоротый, искоса поглядывая на Лайта. Хлопки разлетались по трехфутовой норе глухими аплодисментами.
– Я живой… – кряхтел Винни. Глаза горели невиданной страстью. У него получилось! Он проснулся! Выжил!
– Только нам от этого сплошное расстройство, – крючкоротый комично поднял брови. Лайт и доктор молчали. Доплер забрал у Лайта револьвер и сторожил выход.
Несущая стена остановила обвал. Перекрытия обрушились на нее с обеих сторон, сложились двускатной крышей. Клетка пушера стояла почти нетронутой. Большая часть Винни торчала из-под завала. За годы работы с недвижимостью Лайт прилично разобрался в строительстве, проектировании, сопротивлении материалов. Масштаб разрушений не умещался в его голове. Можно подумать, Лайт не пробил бульдозером стену, а спикировал сюда на десятитонной бомбе.
– Так надо, так надо, – напевал безумец, скаля крючки, и нет-нет да поглядывал на картонную куклу, которую Филлсон таскал с собой. – Где ваши ключи? – неожиданно спросил крючкоротый.
– Что? – Лайт растерялся, потом вспомнил про уговор с Шейлой и высыпал в нервную ладонь подельника бренчащую связку и еще пару ключей.
– Это не все, – облизнулся крючкоротый. Теперь он не сводил глаз с разодранного короба, некогда бывшего девочкой.
– Что вы на нее так уставились?
– Она их глотала? – Глотвик смотрел на них во все глаза, но не вмешивался. Происходящее дополнялось для него особым, одному ему видимым смыслом.
– О чем вы?! – возмутился Лайт и попытался защитить мертвую куклу. – Уберите руки! Вы обещали!
– Вам! – крючкоротый нелюдь придвинулся к самому лицу Филлсона. – Мое слово у вас. Но я ничего не говорил про девочку! – Он вырвал картонный торс из рук Лайта, перевернул и начал трясти. По бетону раскатились пуговицы и булавки, вылетел моток тонкого скотча. Крючкоротый зашипел на Глотвика и Лайта, те отпрянули, а он начал потрошить бывшую девочку без малейшего стеснения и жалости. Лайт побелел от гнева. С ним вечно поступали так же. Все, даже Мириам! Об пол звякнули ключи. Еще пара, но крючкоротого они не интересовали. Он искал нечто более интимное.
– Есть! – вскричал он и засунул голову глубоко внутрь разорванного тела. Через секунду вынырнул, держа в крючках слабо светящуюся тряпку. В каменном мешке ее сияние стало заметно угасать. Ненормальный вырвал ее из своих страшных зубов, не заботясь о клочках, застрявших в металле. – Мешкать нельзя! – объявил он, задыхаясь. – Уф! Нам повезло! – крючкоротый махал руками, будто все присутствующие одинаково понимали, что происходит и какую дрянь он выкопал внутри картонного трупа.
– Эй! – крючкоротый мгновенно пришел в ярость, когда остальные не отозвались. – Я плохо объясняю?! Нам нужно попасть туда, к нему. Сейчас!
– Решетка! Ваш напильник, – начал Глотвик, разглядывая тускнеющие лохмотья в руках крючкоротого. Скрытое приняло истинную форму. Глотвик внутренне восхищался дерзости замысла, но сам, даже имея подходящие инструменты, нипочем не рискнул бы. Или все-таки рискнул? Жизнь на кону…
– Не успеем. Ключи, кретины! Скорей!
Лайт с Глотвиком кинулись подбирать ключи к решетке. Удивительно, как она выстояла. Крючкоротый зудел без умолку.
– Что вы возитесь? Скорее! Не дайте сдохнуть этой гниде! Я с ним еще не поквитался!
Пятый или шестой ключ открыл замок. Он щелкнул, но дверь и не подумала открываться. Решетку перекосило. Лайт дернул – намертво!
– Я… – сглотнул он, и тут крючкоротый метнулся на пол и ногами выбил дверь внутрь. Все-таки железо его боялось.
– Доктор! – рявкнул он, перекатываясь к Винни. – Мне нужен ассистент!
– Знаете, – пролепетал Саймон Глотвик, – у меня очень грязные руки.
– Знаю-знаю, – отмахнулся безумец, скрипя крючками. – Просто скажите, что мне делать?!
– Глубокий ожог гортани, – зачастил Глотвик. – Вырвана существенная часть… э… не знаю… чего…
– Доктор! Он уже почти сдох!
– Просто засуньте глубже, насколько хватит руки! – завопил Глотвик, поневоле перенимая истеричную манеру крючкоротого. Перед глазами Саймона творилась самая немыслимая трансплантация, какую только мог представить себе человек. Дипломированный хирург, он видел скомканный, лишенный нижней половины туловища силуэт девочки. С каждым мгновением, проведенным вне тела картонной куклы, он все сильней распадался на тонкие, затухающие светом волокна. В глотке Винни бушевал пожар. Связь со злом не ограничивалась домом, в котором оба жили. Туман разделил с Винни тело. Не каждый брак способен похвастаться такой близостью. Бёрн знал свое дело, когда калечил Винни. Гордону не нужны были свидетели. И вот теперь крючкоротый занимался откровенно не своим делом – тушил агонию Винни, подселяя ему кусок души мертвой девочки.
– Левее, – командовал доктор Глотвик, невольно входя во вкус. – Покрутите рукой, точно ершиком для бутылок…
– Вы в своем уме?! – не удержался Лайт, заглядывая между их склоненных голов. – Вы же его душите!
Крючкоротый, не оборачиваясь, лягнул его под колено. Не суйся! Лайт пребольно ударился головой о вывороченную спинку кровати. Винни хрипел с благодарностью. Он чувствовал мяту и лед. Они пускали корни в его гортани, и те прорастали в рот, распускались в нёбо, через ноздри проникали в глубь головы, открывали потаенные сундуки и карманы, ворошили карты памяти, переставляли мебель в дворцах и каминных залах, роняли, двигали, перекрашивали. Благодарность постепенно сменилась ужасом. В спальне черепной коробки поселился кто-то еще.
– Ххааа! – выдохнул чужак совершенно по-своему, и Винни увидел, как его родная левая рука начала двигаться без всякой на то его воли.
– Нога, – напомнил Лайт с пола. Глотвик и крючкоротый вели себя как лучшие друзья, улыбались, хлопали друг друга по плечам, чумазые, громкие, вымазанные в пыли и слюне Винни. Но, услышав слова Лайта, Глотвик помрачнел. Крючкоротый обернулся к агенту.
– Хотите что-то предложить, друг мой?
– Сомневаюсь, что примете к сведению, – язвительно, насколько мог, ответил Филлсон. Безумие накатило и ушло. Крючкоротый больше не правил ситуацией. Она обрела безжалостные земные черты.
– Плохо дело, – Глотвик ощупал голень Винни, пока тот таращился и пытался справиться с бунтующим телом. – Колено цело. Ниже беда. Даже если сумеем поднять стену, почти гарантированно ампутация. Синдром Байуотерса.
– Что за прелесть? – облизнулся крючкоротый. Дикое зрелище. Как он не надевается губами на крючки?
– Краш-синдром. Длительное раздавливание. Снимем с ноги стену, шок, токсикоз, смерть. Хотя… Давно он так?
– Мы с вами в одной лодке, док, – развел руками крючкоротый. Лайт пожал плечами.
– Сколько он в таком состоянии? Час? Два? – допытывался Глотвик. – До четырех часов включительно – легкая форма.
– Едва ли больше часа, – вспомнил Лайт. – Я въехал в участок около пяти утра. Мои часы показывают пять минут седьмого.
– Около часа, – покивал Саймон и хрустнул пальцами. – Будем резать или у кого-нибудь припасено очередное чудо?
– Можно я? – спросил Винни девичьим голосом. Отлично знакомым Лайту голосом. Его ноги подкосились, и он снова плюхнулся на задницу. По лицу Винни прошла судорога, кривая, как кардиограмма. Он изо всех сил сражался за свое тело, но проигрывал каждый синапс. Винни сел, упер обычные с виду руки локтями в бедра, пальцы стиснули край стены. Из-под ногтей брызнула кровь. Глотвик увидел, как изо рта Винни поднимается светящийся пар. Перекрытие хрустнуло.
– Тяни! – прохрипела Шейла, и Глотвик с крючкоротым успели выдернуть из-под завала ногу Винни.
– Женские штучки, – проворчал крючкоротый, перелез через Лайта и исчез в проходе, ведущем в коридор.
Основатель города
День подкупал безмятежной свежестью.
Пустая штанина болталась у стремени, и Гарольд не слышал иной боли, кроме протяжного стона души. Под копыта невысокой лошади Холдстока послушно ложилась дорога прочь из города. Он смотрел на ее изгиб, теряющийся среди холмов, они стояли, затянутые дымкой, звали королевского инспектора, но он чувствовал, как в спину ему глазеет город, непокоренный, растоптавший его и выплюнувший. Это было больше чем досада. Поражение. Капитуляция. Гарольд отлично изучил себя. Даже перед лицом твари из ада, пожирающей его ногу, он знал, что не сыграет труса и будет драться до конца.
– Быть может, – заговорил он вслух, надеясь отогнать прилив внезапной лихости, – это и есть мое главное испытание? Должен же я когда-то повзрослеть? Или одной ноги, отданной за беспечную старость, мало?
В конце концов, королевский инспектор Холдсток прибыл сюда не один. Тень облечена всеми мыслимыми и законными регалиями, чтобы расследовать и вершить суд именем монарха. Тень! Гарольд обязан проверить тайник. Если тень жива, там непременно ждет письмо. Холдсток понимал, что оправдывает себя, но не мог устоять перед зовом опасности и мести. Никто не смотрел так, как они, в спину Гарольду Холдстоку. Среди вещей, оставленных Бёрном, лежал стальной половник. Шесть раз уверься. Не мешкай! Целься.