На следующий день собака с красным ошейником уже лежала на циновке.
Служанка, любившая порядок, разумеется, не одобряла этого. Особенно злило ее, когда собака выскакивала во двор, а потом следила грязными ногами. Но О-Рэн, скучавшая от безделья, полюбила собаку, как ребенка. Во время еды собака всегда сидела у обеденного столика. А ночью она неизменно спала, свернувшись клубочком, на рукаве ночного кимоно О-Рэн.
– С тех пор я все время думала, не к добру это, не к добру. Разве же это дело, горит ночник, а эта белая собака сидит и не отрываясь смотрит в лицо спящей госпожи…
Так примерно через год рассказывала служанка моему приятелю, врачу К.
Невзлюбила собачонку не только служанка. Нахмурил свои густые брови и Макино, увидев лежавшую на циновке собаку.
– Это еще что такое? Пошла вон!
Макино, одетый, как обычно, в свою интендантскую форму, грубо пнул собаку ногой. Когда он пошел в гостиную, белая шерсть на спине собаки встала дыбом и она злобно зарычала.
– Меня просто бесит твоя любовь к собакам.
И, подсев к столику, чтобы выпить свою вечернюю чашечку сакэ, Макино, досадливо морщась, все еще внимательно рассматривал собаку.
– Ты, по-моему, и раньше держала такую же?
– Да, та была тоже белая.
– Ты говорила, что ни за что не расстанешься с ней, а потом не знала, как от нее избавиться.
О-Рэн, поглаживая лежавшую у нее на коленях собачонку, улыбнулась. Она и сама прекрасно понимала тогда, что путешествовать на пароходе или на поезде с собакой хлопотно. Но теперь, когда она еще и с мужчиной рассталась, ей становилось невыразимо грустно при мысли, что она уехала в чужую, незнакомую страну, оставив белую собачонку. Поэтому вчера вечером, взяв на руки собаку и прижимаясь к ее носу щекой, О-Рэн без конца всхлипывала…
– Та собака хоть была умная, а эта совсем глупая. Во-первых, лицо… То есть морда… Морда совсем обыкновенная.
Макино, уже захмелевший, кажется, забыл о своем недовольстве и бросил собаке ломтик сырой рыбы.
– По-моему, она очень похожа на ту собаку, правда? Только нос другого цвета.
– Только нос? Нет, не только.
– У этой нос черный. А у той был коричневый.
Подливая Макино сакэ, О-Рэн вдруг увидела со всей отчетливостью мордочку своей прежней собаки. У той она была вся в бурых подпалинах, всегда мокрая от слюны.
– Хм, может быть, коричневый нос считается у собак признаком красавицы.
– Красавца, если вы имеете в виду ту собаку. А у этого пса нос черный, значит, он урод.
– Выходит, эта собака тоже мужского рода? А я-то думал, что в этом доме единственный мужчина – я. Какая наглость!
Тронув О-Рэн за руку, Макино самодовольно рассмеялся.
Но надолго сохранить благодушное настроение ему не удалось. Когда они легли в постель, собака за фусума стала жалобно скулить. И не только скулить, кончилось тем, что она заскребла когтями по фусу-ма. Макино, обреченно улыбнувшись, в конце концов сказал О-Рэн:
– Впусти ее.
Как только О-Рэн раздвинула фусума, собака смирно примостилась у их изголовья. И, успокоившись, замерла, как белая тень, не сводя с них глаз.
О-Рэн казалось, что на нее смотрит не собака, а человек.
Через несколько дней, вечером Макино зашел за О-Рэн, и они отправились в расположенное поблизости варьете. Варьете, где показывали фокусы, танцевали с мечами и читали стихи, демонстрировали картинки с помощью волшебного фонаря, разыгрывали пантомимы, было до отказа набито людьми. Сесть им удалось лишь через некоторое время, когда они уже порядком устали. И далеко от эстрады. Как только они устроились на своих местах, сидевшие рядом, точно сговорившись, стали удивленно разглядывать О-Рэн, причесанную как замужняя женщина. Эта прическа придавала ей почему-то торжественный и в то же время грустный вид.
На сцене, при свете ярких ламп, размахивал обнаженным мечом мужчина, у которого голова была повязана скрученным в жгут платком. А из-за кулис слышался голос, читающий стихи: «Забыты давно тысячи гор и холмов исхоженных»[41]. И танец с мечами, и чтение стихов на О-Рэн навевали скуку. Маки-но же, затягиваясь сигаретой, смотрел на сцену с огромным интересом.
После представления принесли волшебный фонарь и стали показывать картинки. На полотне, натянутом на сцене, то появлялись, то исчезали эпизоды японо-китайской войны[42]. Можно было увидеть, например, как тонет, подняв огромный столб воды, китайский броненосец «Диньюань». Или как капитан Хигути с вражеским ребенком на руках ведет солдат в атаку. И всякий раз, как появлялся флаг с красным солнцем посредине, зрители начинали бешено аплодировать. А некоторые даже вопили истошным голосом: «Да здравствует империя!» Однако Макино, видевший войну собственными глазами, держался подчеркнуто сдержанно и лишь саркастически улыбался.
– Если бы на войне и в самом деле было так…
Это он сказал О-Рэн, когда показывали жестокий бой за Нючжуан, но достаточно громко, чтобы и сидевшие рядом слышали. Но О-Рэн, не отрывая глаз от экрана, лишь слегка кивнула. Любые картинки, которые показывают с помощью волшебного фонаря, обычно вызывают интерес у женщин. Но была особая причина, заставлявшая О-Рэн волноваться всякий раз, когда перед ее глазами возникали покрытые снегом крыши Чэнъина, привязанный к сухой иве осел, китайские солдаты с длинными косами.
В десять часов все закончилось. О-Рэн с Маки-но шли по безлюдной улице, где стояли только жилые дома. Над улицей висела ущербная луна, заливая холодным светом покрытые росой крыши. Время от времени пуская в этот холодный свет дым от сигареты, Макино, видимо, все еще вспоминавший танец с мечами, тянул гнусавым голосом стихи, от которых веяло стариной:
– «Свист хлыстов, тихая ночная переправа»[43].
Когда они свернули в переулок, О-Рэн, будто испугавшись чего-то, схватила Макино за рукав.
– В чем дело? Ты испугалась?
Продолжая идти, Макино повернулся к О-Рэн.
– Мне показалось, что кто-то кричит.
О-Рэн еще теснее прижалась к Макино и испуганно заглянула ему в лицо.
– Кричит?
Макино остановился и прислушался. Но на унылой улице не слышно было ничего, даже собачьего лая.
– Померещилось. Кому здесь кричать?
– Померещилось, наверное.
– Может, из-за волшебного фонаря?
На следующее утро О-Рэн с зубной щеткой во рту пошла на галерею умываться. Там, как обычно, около уборной стоял наполненный горячей водой таз с двумя ручками.
Мертвый зимний сад выглядел уныло. Пейзаж за садом и река, в которой отражалось пасмурное небо, тоже нагоняли тоску. Но стоило О-Рэн увидеть этот пейзаж, как она, полоща рот, сразу же вспомнила вчерашний сон, о котором уже успела забыть.
Ей снилось, будто она совершенно одна идет среди темных кустов и деревьев по узкой тропинке, идет и думает: «Наконец-то мое желание сбылось. Токио, сколько хватает глаз, превратился в безлюдный лес. И теперь я смогу наконец встретиться с Кин-сан». Она проходит еще немного, и тут вдруг откуда-то доносятся грохот пушек и винтовочные выстрелы. В тот же миг небо в просветах между деревьями становится багровым, будто от пожара. «Война. Война…» О-Рэн бежит что есть сил. Но не может сдвинуться с места…
Ополоснув лицо, О-Рэн, стоя на коленях, спустила с плеч кимоно, чтобы вымыться до пояса. В это время что-то холодное коснулось ее спины.
– Ой!
Она не очень-то испугалась и искоса посмотрела через плечо. Там, виляя хвостом, старательно облизывала свой черный нос собачонка.
Через несколько дней Макино пришел к О-Рэн раньше, чем обычно, и привел с собой Тамию. Тамия, служивший приказчиком в магазине, принадлежавшем известному поставщику двора, оказывал Макино разные услуги, когда тот решил взять О-Рэн в содержанки.
– Как странно, правда? Стоило О-Рэн сделать себе такую прическу, и в ней ничего не осталось от прежней.
Тамия протянул сидевшему против него Маки-но чашечку сакэ, на его лицо, слегка изрытое оспой, падал яркий свет лампы.
– Послушай, Макино-сан. Причешись она как гейша или куртизанка, эта перемена не бросалась бы так резко в глаза, правда? Ведь что было, то было, никуда не денешься…
– Эй, эй, потише, служанка хоть и подслеповата, но вовсе не глухая.
Сделав такое предупреждение, Макино сам весело захихикал.
– Не важно. Она все равно ничего не поймет, даже если и услышит… Правда, О-Рэн-сан? Да и прошлое сейчас кажется дурным сном.
О-Рэн, не поднимая глаз, забавлялась с собакой, лежавшей у нее на коленях.
– Меня взял к себе Макино-сан, и раз уж я согласилась на это, плохо мне было бы, если бы все сорвалось, поэтому я так волновалась, пока мы не добрались до Кобэ.
– Да, по шаткому мостку пустилась ты в путь…
– Не надо так шутить. Тайком привезти человека можно лишь раз.
Тамия выпил залпом сакэ и поморщился.
– Но все, что есть сейчас у О-Рэн, все это только благодаря тебе.
Макино своей пухлой рукой протянул Тамии еще чашечку сакэ.
– Тронут твоими словами, тогда мне действительно трудно пришлось. Вдобавок наш корабль попал в жестокий шторм… Помнишь, О-Рэн-сан?
– Да, я думала, что все мы пойдем ко дну.
О-Рэн, наливая Тамии сакэ, с трудом подлаживалась под общий тон разговора. Возможно, было бы лучше, если бы корабль утонул… Ей даже такое пришло на ум.
– Ваше счастье, что все у вас так хорошо… Но, Макино-сан, не может ли так случиться, что сейчас, когда оказалось, что теперешняя прическа очень к лицу О-Рэн-сан, она возьмет да и снова изменит ее на старую.
– Захочет изменить, пусть меняет, ничего не поделаешь.
– Ничего не поделаешь, это верно… И все же разве она не взяла с собой ни одного старого кимоно?
– Не только кимоно, даже гребни и шпильки – все взяла с собой как приданое. Сколько ни просил ее, брось, – нет, все взяла…