Сказав это, жена Макино спрятала лицо в свою старую шаль и вдруг заплакала навзрыд. Молчавшей О-Рэн стало невыразимо грустно. Значит, наступит время, когда она сможет встретиться с Кин-сан. Как это прекрасно. Как прекрасно. Отдавшись этой мечте, О-Рэн будто со стороны увидела себя, проливающую слезы на свое новогоднее платье.
Прошло совсем немного времени, и О-Рэн вдруг обнаружила, что в выходящей на север полутемной прихожей она стоит одна, – неужели она не заметила, как женщина ушла?
Когда в седьмой день нового года, в праздник «семи трав»[45] Макино явился в дом содержанки, О-Рэн поспешила рассказать, что к ней приходила его жена. Но Макино, дымя манильской сигарой, слушал ее, как ни странно, совершенно спокойно.
– С вашей женой, по-моему, не все в порядке. – Взволнованная О-Рэн, нахмурившись, решительно продолжала: – Вы должны что-то немедленно предпринять, иначе может случиться непоправимое.
– Когда случится, тогда и буду думать. – Маки-но сквозь сигарный дым, прищурившись, смотрел на О-Рэн. – Чем беспокоиться за мою жену, побеспокоилась бы лучше о своем здоровье. В последнее время ты постоянно хандришь.
– Что будет со мной – все равно…
– Совсем не все равно.
Лицо О-Рэн затуманилось, и она замолчала. Но вдруг, подняв полные слез глаза, сказала:
– Я вас прошу, ради всего святого, не бросайте жену.
Пораженный Макино ничего не ответил.
– Ради всего святого, прошу вас… – Стараясь скрыть слезы, она уткнулась подбородком в атласный воротник кимоно. – В целом свете нет человека, который был бы вашей жене дорог, как вы. Не помнить об этом – так бессердечно. И в моей стране женщина тоже…
– Хватит. Хватит. Все это я и сам прекрасно понимаю, так что незачем зря волноваться.
Макино, даже забыв о сигаре, уговаривал О-Рэн, как раскапризничавшегося ребенка.
– Этот дом такой мрачный… Да к тому же здесь недавно сдохла собака. От этого у тебя и хандра. Если удастся найти что-нибудь подходящее, давай сразу же переедем, согласна? Жить в таком мрачном доме… Ведь еще каких-нибудь десять дней, и я оставлю военную службу…
– Вам нужно прежде всего побеспокоиться о жене…
Когда впоследствии К. подробно расспросил служанку, она так рассказала ему о том, что тогда произошло.
– Теперешняя ее болезнь появилась еще в то время, и господину не оставалось ничего другого, как махнуть на это рукой. Однажды супруга господина пришла к нам на Ёкоами, – я только что вернулась, меня посылали за покупками, – смотрю, моя госпожа молча сидит в прихожей… А прежняя госпожа зло так смотрит через очки, в дом не входит и только знай себе ругается и ругается.
Уж так мне неловко было слушать, хоть и тайком, как поносят моего господина. Но выходить к ним, подумала я, совсем ни к чему. Я ведь лет пять назад служила у прежней госпожи, и если бы она увидела меня, наверное, рассердилась бы еще больше. Случись такое, было бы еще хуже, и я решила не высовывать носа из-за фусума, пока старая госпожа не наругается всласть и не уйдет.
А потом, когда та ушла, госпожа говорит мне: «Бабушка, только что сюда приходила супруга господина Макино. Пришла и слова плохого мне не сказала, какой же она хороший человек». А потом со смехом говорит: «Жаль, с головой у нее неладно. Она сказала, что скоро весь Токио превратится в лес».
Тоска О-Рэн нисколько не рассеялась и после того, как вскоре, в начале февраля, она переселилась в просторный дом на улице Мацуи в том же районе Хондзё. Целые дни она проводила в одиночестве, в столовой, слушая, как булькает в чайнике вода, и даже со служанкой не разговаривала.
Не прошло и недели после переезда в новый дом, как однажды вечером нагрянул Тамия, где-то уже изрядно выпивший. Только что севший за стол Макино, увидев собутыльника, тут же протянул ему стоявшую рядом чашечку сакэ. Прежде чем взять ее, Тамия вынул из-за пазухи, откуда выглядывала рубаха, банку консервов. Когда О-Рэн наполняла сакэ его чашечку, он сказал:
– Это подарок. Госпожа О-Рэн, это тебе подарок.
– Какие же это консервы?
Макино, пока О-Рэн благодарила Тамию, взяв банку, стал ее рассматривать.
– Взгляни на этикетку. Морской котик. Консервы из морского котика… Я слыхал, что у тебя меланхолия, потому-то и преподнес эти консервы. Они очень помогают до родов, после родов, от женских болезней… Это я слышал от одного моего приятеля. Он-то и начал их выпускать.
Облизывая губы, Тамия переводил взгляд с О-Рэн на Макино.
– Постой, разве морского котика едят?
Слова Макино вызвали у О-Рэн вымученную улыбку, чуть тронувшую уголки рта. Но Тамия, размахивая руками, стал с жаром говорить:
– Едят. Разумеется, едят… Правда, О-Рэн? Морские котики интересные звери, – стоит появиться самцу, и около него сразу же скапливается до сотни самок. Среди людей такое тоже встречается – возьмем, к примеру, Макино-сана. Он и лицом похож на котика. В этом все дело. Так что давайте выпьем за Макино-сана… бедного Макино-сана.
– Ну что ты болтаешь!
Макино невольно улыбнулся, правда, не очень весело.
– Стоит появиться самцу… Послушай, Макиносан, действительно котики на тебя здорово похожи.
Тамия – на его слегка изрытом оспой лице появилась широкая улыбка – продолжал как ни в чем не бывало:
– Как раз сегодня я услышал от своего приятеля… от того, который выпускает эти консервы, что когда самцы этих самых морских котиков дерутся за самок… Ну хватит об этом, чем говорить о морских котиках, я лучше попрошу О-Рэн, чтобы она сегодня предстала перед нами в своем прежнем виде. Согласна? О-Рэн-сан. Сейчас мы называем ее О-Рэн-сан, но ведь это имя было придумано, чтобы укрыться от жизни. А теперь пусть она примет свое настоящее имя. Ведь О-Рэн-сан…
– Постой, постой, так как же это они дерутся за самок? Ты сначала об этом расскажи.
Макино, забеспокоившись, постарался уйти от опасной темы. Но результат против его ожидания получился обратный.
– Как дерутся за самок? Дерутся жестоко. Но зато честно и открыто. По крайней мере, не получишь удара из-за угла, на который ты способен. Прости меня за откровенность. Я все болтаю, все болтаю, а пора бы замолчать… О-Рэн-сан, прошу тебя, выпей чашечку.
Под злобным взглядом побледневшего Макино Тамия, чтобы выйти из затруднительного положения, протянул чашечку с сакэ О-Рэн. Но возмущенная О-Рэн, пристально глядя на Тамию, не взяла ее.
В ту ночь О-Рэн встала с постели в четвертом часу. Выйдя из спальни на втором этаже и спустившись по лестнице, она ощупью добралась до туалетного столика. И вынула из ящика футляр с бритвой.
– Макино. Сволочь Макино.
Шепча это, О-Рэн вынула бритву из футляра. Едва ощутимо запахло бритвой, остро наточенной бритвой.
Сердце ее вдруг всколыхнула бешеная злоба. Злоба, вспыхнувшая в О-Рэн еще в то время, когда бессердечная мачеха опустилась до такой низости, что заставила О-Рэн себя продавать. Злоба, скрытая жизнью последних лет, – так скрывают морщины под белилами.
– Макино. Черт. Лучше не видеть больше белого света…
О-Рэн обернула бритву рукавом своего яркого нижнего кимоно и встала у туалетного столика.
Вдруг она услышала тихий голос.
– Не делай этого. Не делай.
Она невольно затаила дыханье. Видимо, приняв за голос тиканье часов, отсчитывавших в темноте секунды.
– Не делай этого. Не делай. Не делай.
Когда она взбегала по лестнице, голос догнал ее. Остановившись, она стала всматриваться во тьму столовой.
– Кто здесь?
– Я. Я. Я.
Голос, несомненно, принадлежал кому-то из ее добрых друзей.
– Исси-сан?
– Да, это я.
– Мы давно не виделись. Где же ты?
О-Рэн, точно все это происходило днем, села у жаровни.
– Не делай этого. Не делай.
Голос, не отвечая на ее вопрос, без конца повторял одно и то же.
– Даже ты удерживаешь меня? Но разве не лучше умереть?
– Не делай этого. Он жив. Жив.
– Кто?
Последовало долгое молчание. Нарушаемое лишь неутомимым тиканьем часов.
– Кто жив?
Безмолвие продолжалось еще некоторое время, но вот наконец голос произнес дорогое ей имя:
– Кин… Кин-сан… Кин-сан.
– Правда? Если бы только это оказалось правдой…
Подперев щеку рукой, О-Рэн глубоко задумалась.
– Но если Кин-сан жив и не приходит, значит, он не хочет встречаться со мной?
– Придет. Обязательно придет.
– Придет? Когда?
– Завтра. Придет к Мирокудзи, чтобы встретиться с тобой. К Мирокудзи. Завтра вечером.
– К мосту Мирокудзи, да?
– К мосту Мирокудзи. Придет вечером. Обязательно придет.
Больше голос ничего не сказал. О-Рэн в одном нижнем кимоно, не чувствуя предутреннего холода, долго еще сидела неподвижно.
На следующий день О-Рэн вышла из своей спальни на втором этаже лишь к вечеру. Она встала с постели в четыре часа и тщательнее, чем обычно, занялась косметикой. Потом, точно собираясь в театр, стала надевать свои лучшие кимоно – и верхнее и нижнее.
– Слушай, что это ты так наряжаешься?
Это обратился к ней Макино, который в тот день не пошел на службу и бездельничал в доме содержанки, читая иллюстрированный журнал «Жанровые картинки».
– Мне надо кое-куда сходить… – холодно бросила О-Рэн. Стоя перед туалетным столиком и завязывая ленту в белый горошек, поддерживающую бант оби.
– Куда?
– Мне нужно к мосту Мирокудзи.
– К мосту Мирокудзи?
Макино овладело скорее беспокойство, чем подозрение. Это наполнило сердце О-Рэн бешеной радостью.
– Какие у тебя могут быть дела у моста Мирокудзи?
– Какие дела?..
Презрительно глядя в лицо Макино, она неторопливо застегивала пряжку шнурка, которым повязывают оби.
– Не волнуйтесь. Топиться я не собираюсь…
– Не болтай глупостей.
Макино швырнул на циновку журнал и досадливо щелкнул языком.