Если вышеприведенное описание – из которого оценочные суждения выше и лучше, несмотря на весь содержащийся в них элемент субъективности, не могут быть исключены, – в какой-то степени истинно, тогда следует вопрос: выполняются ли на том отрезке времени, в котором мы живем, основные предпосылки культуры?
Культура предполагает власть над природой. Это условие кажется действительно выполненным в масштабах, до сих пор неизвестных никакой другой цивилизации, о которой мы знаем. Силы, о самом существовании которых мы едва ли подозревали еще сто лет назад, существо и возможности которых были совершенно нам неизвестны, человек сумел сковать тысячью способов, заставив их работать на таких расстояниях и таких глубинах, о каких еще поколение назад никто и не грезил. И почти каждый день приносит нам открытия новых, неизведанных сил природы и способов овладения ими.
Материальная природа вокруг нас лежит в оковах и путах, выкованных или сплетенных человеческими руками. Но как обстоит дело с господством над природою человека? Здесь нечего указывать на триумфы психиатрии, социального обеспечения и борьбы с преступностью. Господство над человеческой природой может означать только одно: что человек, ради себя самого, владеет самим собою. Делает ли он это? Или, если уж человеческая натура лишена совершенства, делает ли он это, по крайней мере в соответствии с достигнутым им безграничным господством над материальной природой? – Разве посмеет кто-либо утверждать подобное! Не кажется ли скорее, что слишком часто сама человеческая натура, при той свободе, которую дало ей господство над материальным, отказывается властвовать над собою и отрекается от всего, что, видимо, более, чем натура, получено ею от духа? Во имя прав человеческой природы обязывающая власть непререкаемо действенного нравственного закона повсюду взята под сомнение. Условие господства над природой соблюдается лишь частично.
Второе условие: что культура должна поддерживаться одним, в основе своей однородным, стремлением, – и вовсе невыполнимо. Требование блага, выражаемое обществом в целом и каждым в отдельности, принимает сотню обличий. Каждая группа стремится к своему собственному благу, не заботясь о том, объединяются ли эти частные устремления в один, превышающий всё и вся, идеал. Лишь выражение такого всеобщего идеала, реально достижимого или воображаемого, полностью узаконило бы существование понятия нынешняя культура, хотя в более широком смысле разговор об этом можно было бы продолжить и далее. Так, прежние эпохи видели общепризнанный идеал в почитании Бога, как бы они это ни понимали, в справедливости, добродетели, мудрости. – Устаревшие и неопределенные метафизические понятия, с точки зрения духа нашего времени. Но с отказом от подобных понятий единство культуры ставится под сомнение. Ибо то, что выдвигают взамен, есть всего лишь сумма противоречащих друг другу желаний. Понятия, объединяющие все культурные устремления нашего времени, можно найти лишь в ряду: благосостояние, мощь, безопасность (сюда попадают также мир и порядок) – идеалы, более способные разделять, нежели соединять, и к тому же вытекающие из природного инстинкта, не облагороженного духом. Уже пещерному жителю ведомы были подобные идеалы.
Теперь много говорят о национальных культурах, о классовых культурах, то есть понятие культуры ставится в подчинение идеалам благосостояния, мощи и безопасности. Такого рода подчинением это понятие фактически низводится до животного уровня, где оно утрачивает всякий смысл. Поступая так, забывают парадоксальный, но в свете уже сказанного непререкаемый вывод, что для понятия культуры главное, чтобы идеал, определяющий ее направленность, лежал вне и поверх интересов той общности, которая является носителем данной культуры. Культура должна быть ориентирована метафизически, или ее не будет вообще.
Существует ли в сегодняшнем мире, на Западе или на Востоке, то равновесие между духовными и материальными ценностями, которое мы приняли в качестве предпосылки культуры? – Утвердительный ответ кажется едва ли возможным. Интенсивное производство в обеих областях – да, существует, но равновесие? Гармония, равноценность материальных и духовных возможностей?
Происходящее в наши дни повсюду, кажется, исключает всякую мысль о действительном равновесии. Доведенная до высшего совершенства и целесообразности система производства ежедневно дает продукты и порождает действия, которых никто не желает, которые никому не нужны, которых каждый боится, которые многие ненавидят как бесполезные, бессмысленные, непригодные. Хлопок закапывают в землю, чтобы не подорвать рынок, военные материалы встречают заинтересованных покупателей, но никто не хочет, чтобы они нашли применение. Диспропорция между совершенством системы производства и возможностями ее использования, перепроизводство рядом с нуждою и безработицей не оставляют места для понятия равновесие. Существует также и интеллектуальное перепроизводство, постоянный переизбыток печатного и идущего в эфир слова и почти безнадежное его расхождение с мыслью. Художественная продукция замкнута внутри порочного круга, внутри которого художник зависит от прессы и тем самым от моды, а та и другая – от коммерческих интересов. Начиная от государственной жизни и вплоть до жизни семьи порядок вещей претерпевает разлад, неслыханный когда-либо ранее. – Равновесие? Разумеется, нет.
V. Проблематичность прогресса
Пожалуй, хотелось бы, прежде чем рассматривать различные симптомы кризиса культуры более пристально, услышать и другие голоса, отличные от мрачных настроений на грани отчаяния.
Наше суждение о действиях и взаимоотношениях людей никак не может отрешиться от настроений момента. Если они негативны, то объективно приводят к тому, что открывающаяся нашему взору картина, вероятней всего, будет окрашена мрачными красками. Если былые эпохи: Элладу в ее высшей точке, расцвет Средневековья, Ренессанс – мы скорее видим в свете равновесия и гармонии, а свое собственное время – в чреде расстройств и волнений, здесь неизбежно сказывается гармонизирующее воздействие далекой дистанции. Так что мы сразу, до того как приступим к рассмотрению этих симптомов, должны учесть влияние «возможной погрешности». Не может быть равноценности между выхваченными картинами прошлого и путаным взглядом на собственное время, к которому мы причастны. Не исключено, что окончательный приговор нашему времени, пока еще невозможный, оценит явления, сейчас вызывающие беспокойство, как всего лишь поверхностные или же преходящие. Какая-нибудь легкая хворь может лишить нас сна, отнять аппетит, мешать работе и омрачать настроение, при том что наш организм будет в хорошей форме и полное выздоровление вот-вот наступит. И не вовсе уж отсутствуют признаки того, что под внешним обличьем социальных и культурных невзгод, от которых мы мучаемся, здоровый ток крови общества тем не менее струится сильнее, чем это нам кажется.
Но ведь мы сами все вместе одновременно сочетаем в себе и врача, и пациента. Болезнь бесспорна, организм нормально не функционирует. Наш взгляд должен быть устремлен на симптомы, наша надежда – на выздоровление.
В нашем рассуждении мы прибегаем к образному языку медицины! Вне образного языка невозможно обращаться к общим понятиям, таким, как недуги и нарушения. Ведь само слово кризис – понятие, введенное Гиппократом. Для общественных и культурных явлений ни одно уподобление не подходит лучше, чем взятое из области медицины. Горячка присуща нашему времени вне всяких сомнений. Горячка роста? – Кто знает? Бред, нелепые фантазии, речь, лишенная смысла. Представляет ли это собой нечто большее, чем преходящее возбуждение мозга? Есть ли основание говорить о безумии, вызванном серьезным поражением центральной нервной системы?
Каждая из этих метафор имеет свой вполне определенный смысл, приложимый к явлениям современной культуры.
Наиболее явственны и наиболее чувствительны признаки расстройства экономики. Каждый ощущает их что ни день на себе самом, во всяком случае замечает. Чуть менее непосредственно затрагивают нас политические неурядицы, хотя выносить суждения о них средний человек может преимущественно лишь из газет. Если охватить взором совокупный процесс расстройства в экономике и политике, то, как кажется, рассматриваемый в своем постепенном развитии, он неуклонно шел к теперешнему упадку. Всего за столетие овладение средствами производства достигло такой степени совершенства, что социальные силы, не регулируемые и не координируемые принципом, который превосходил бы устремленность каждой из них (Государство не является таким принципом), действуют с избыточной эффективностью, нарушая гармонию всего организма. Это касается машинной продукции и техники вообще, транспорта, печати, мобилизации масс – политическими и другими организациями – на основе всеобщего народного образования.
Если рассматривать развитие каждого из средств или каждой из сил самих по себе, не опираясь на ценностные критерии, тогда в отношении их еще можно было бы безоговорочно говорить о прогрессе. Все они неслыханно возросли по своей мощи. Но прогресс сам по себе означает лишь направление и оставляет открытым вопрос: ожидает нас по его завершении благо – или утрата. Мы забываем, как правило, что лишь поверхностный оптимизм наших предков в XVIII и XIX вв. связал с таким чисто геометрическим представлением движения вперед уверенность в том, что это bigger and better [больше и лучше]. Рассчитывать, что каждое новое изобретение или усовершенствование данного средства непременно содержит в себе обещание более высокой ценности или большего счастья, – мысль чрезвычайно наивная и является наследием прелестного века интеллектуального, морального и сентиментального оптимизма, века XVIII. И вовсе нет парадокса в утверждении, что культура вполне может погибнуть при существенном и несомненном прогрессе. Прогресс – вещь опасная и понятие двусмысленное. Ведь может оказаться, что чуть дальше по пути обрушился мост или в земле зияет громадная трещина.