Интеллектуальная составляющая всеобъемлющего культурного кризиса, который мы переживаем, заслуживает преимущественного рассмотрения также и потому, что ее можно выделить и описать гораздо более объективно, чем вызывающие опасения события общественной жизни, и, кроме того, судить о ней можно без всякой предвзятости. Она лежит, во всяком случае для огромного большинства, вне сферы вражды, конфликтов и злой воли. Она свидетельствует о кризисе, но, строго говоря, не расстройстве или развале. Само собой разумеется, что под интеллектуальным кризисом следует понимать не сопротивление со стороны мышления, находящегося под политическим давлением, но само развитие науки – так, как оно проявляется там, где дух все еще обладает свободой, в которой он нуждается, чтобы оставаться тем, что он есть. Если не говорить о таких странных блюдах, как μάτεσις (мáтесис) по-марксистски или по-нордически11* (которыми кое-кто всерьез хочет нас потчевать), полной свободой все еще обладают прежде всего естественные науки, с их лидером – математикой. Естественные науки до сих пор интернациональны. Никакие предвзятости не могут помешать ходу исследований. Национальная зашнурованность тех или иных стран причиняет естественно-научному мировому обмену и совместной работе исследователей не так уж много вреда. Субъектом, который мыслит в сфере естественных наук, все еще является человек, без каких-либо дополнительных уточнений. Гуманитарные науки, имеющие отношение к духовной культуре, издавна в гораздо большей мере, нежели естественные науки, были связаны с национальным характером и государственными границами. Это заложено в самой природе их предмета. Они с бóльшим трудом восходят на тот уровень духовной свободы, который сообщает им качественные свойства науки. Угрозы и политическое принуждение неотвратимо разят их в самое сердце. Тем не менее на небосклоне гуманитарных наук пока еще относительно ясно. И когда там видится что-то действительно новое: существенные изменения в методе и во взгляде, дальнейшее накопление и обработка материала, новый синтез, – над всем этим шумливые приспешники той или иной политической системы нисколько не властны.
Если же научное мышление в целом пребывает в состоянии кризиса, то это кризис, развивающийся изнутри, а вовсе не вызванный соприкосновением с пороками общества, утратившего равновесие. Это процесс, проходящий в самой сфере духа и увлекающий науку по узкой, крутой, почти недоступной тропинке к вершинам, с которых едва ли откроется путь куда-либо дальше. В кризисе чистого мышления человеческое скудоумие или духовный разлад не принимают участия. Именно утончение инструмента познания и углубление самой воли к познанию являются причиною кризиса.
Поэтому кризис не только неизбежен, но желателен и благотворен. Здесь, по крайней мере, пока еще ясно, каково стремление нашей культуры. Но это стремление вперед, с обогащенными средствами, через нынешние неразрешимые сомнения и неуверенность, от настоящего – к будущему. Мысль видит перед собою свой путь и должна по нему идти. Не останавливаясь и не поворачивая назад.
Простая констатация уверенности, что, по крайней мере, в одной исключительно важной сфере курс выбран правильно, поддержит и успокоит тех, кто стал бы отчаиваться в будущем нашей культуры. Каким бы обескураживающим ни был кризис мышления, в отчаяние приведет он лишь тех, кому недостает мужества принимать эту жизнь и этот мир такими, какими они нам дарованы.
VII. Всеобщий упадок способности суждения
Если отвлечься от того, как порождаются знания и идеи, и обратить взгляд на то, как знания распространяются, а идеи подхватываются и пускаются в обращение, картина сразу меняется. Общее состояние того, что может быть охарактеризовано как людское мышление, это не только состояние кризиса, но состояние кризиса, чреватого разложением и опасностью.
Сколь наивной кажется нам сейчас радостная иллюзия прошлого столетия, видевшего в прогрессе науки и распространении всеобщего образования залог и обещание непрерывно совершенствующегося общества! Кто еще всерьез верит, что переход триумфа науки в еще более прекрасный триумф техники может спасти культуру! Или что искоренение безграмотности положит конец невежеству! Нынешнее общество, вдоль и поперек окультивированное и почти сплошь механизированное, выглядит совершенно иначе, чем грезившаяся картина Прогресса!
В нашем обществе множество опасных симптомов, которые лучше всего охватывает понятие «упадок способности суждения». И это весьма постыдно. Мы живем в мире, который осведомлен о себе самом, о своей природе и своих возможностях во всех отношениях гораздо лучше, чем в любой предшествующий период истории. Мы на самом деле объективно знаем лучше, чем раньше, как устроено и как себя ведет мироздание, как действует живой организм, как соотносятся между собой вещи духовного свойства, как последующее проистекает из предыдущего. Субъект человек знает себя и свой мир лучше, чем раньше. Человек действительно стал более способен судить о чем-либо. Интенсивно, поскольку его ум проникает глубже в связь и состав вещей; экстенсивно, поскольку его знание равномерно распространяется на гораздо более широкие области; и прежде всего поскольку гораздо большему числу людей, по сравнению с прошлым, стала доступна определенная степень познания. Общество, взятое как абстрактный субъект, познает само себя. «Познай самого себя» всегда считалось воплощением мудрости. Вывод кажется непреложным: мир стал мудрее. – Risum teneatis[47]…
Мы знаем лучше. Глупость, во всех ее проявлениях, пустая и смехотворная, злобная и вредоносная, никогда еще не устраивала таких вакханалий по всему миру, как ныне. Сейчас она уже не смогла бы стать темой остроумного и насмешливого трактата гуманиста вроде Эразма, который был наделен благородным умом и всерьез обеспокоен состоянием общества. Как болезнь всего общества следует нам рассматривать нескончаемую глупость нашего времени, выискивать ее симптомы, трезво и беспристрастно, пытаться определить вид недуга и, наконец, обдумать средства выздоровления.
Ошибка вышеприведенного силлогизма: «самопознание есть мудрость – мир познал себя больше, чем раньше, – следовательно, мир стал более мудрым» – лежит в двойной двусмысленности понятий. Во-первых, в том, что мир познаёт и ведет себя не как абстрактный субъект, но выражает себя лишь в мыслях и поведении индивидуумов; во-вторых, в том, что в слове познание двусмысленность знания и мудрости остается неустранимой. Последнее едва ли нуждается в обстоятельном пояснении.
В обществе с всеобщим народным образованием, всеобщей и незамедлительной публичностью ежедневных событий и далеко зашедшим разделением труда средний человек ощущает себя все менее зависимым от собственного мышления и собственных действий. Пожалуй, это может на какое-то мгновение показаться парадоксальным. Ведь обычно считают, что в менее интеллектуальной культурной среде, с недостаточным уровнем знаний, мышление отдельного человека остается более связанным, чем в среде более развитой; более ограниченным и управляемым узким кругом собственного окружения. Такому более примитивному мышлению приписывают характер типического, по необходимости однородного. Сказанному, однако, противоречит тот факт, что подобное мышление, интегрированное в собственную жизненную сферу, с его ограниченными средствами и замкнутое внутри узкого круга, достигает уровня самостоятельности, который исчезает в более всесторонне организованные периоды. Крестьянин, шкипер или ремесленник былых времен обретал в совокупности своих практических знаний духовную целостность, с которой соизмерял и жизнь, и окружающий мир. Он понимал, что у него нет права судить о том, что лежит вне его кругозора (если только не был пустословом, какие встречаются во все времена). Он признавал авторитет – там, где видел, что не может полагаться на свое собственное суждение. Как раз в своей ограниченности мог он быть мудрым. И именно в такого рода ограниченности средств выражения, опиравшейся на устои Священного Писания и пословиц, обретал он свой стиль и подчас делался красноречивым2.
Современная организация распространения знаний очень быстро приводит к прекращению благотворного воздействия подобных духовных ограничений. Среднему человеку в западных странах сейчас известно абсолютно все, и еще что-то сверх этого. У него газета за завтраком и радио – стоит только подойти и повернуть ручку. Вечером – кинофильм, игра в карты или какая-нибудь встреча, после того как он целый день провел на предприятии или за торговым прилавком, где не приобрел ничего поучительного. С небольшими изменениями эта картина, пусть усредненно, подходит ко всем, от рабочего и до директора. Единственно лишь стремление к собственной культуре, не важно, в какой области и с какими исходными данными или какими средствами, может возвысить человека над общим уровнем. Заметим, что здесь речь идет о культуре в узком смысле, то есть о своего рода сокровищах красоты и мудрости в индивидуальной жизни. Не исключено, что человек невысокой культуры тем не менее сможет придать своей повседневной жизни более высокую ценность каким-либо другим видом деятельности, нежели чисто культурным в узком смысле, – например, в сфере религиозной, социальной, политической или спортивной.
Но даже там, где он вдохновляется стремлением к знанию или красоте, из-за назойливого воздействия аппарата культуры ему будет трудно избежать опасности приобщения к навязываемым сведениям и суждениям. Знания, одновременно разнообразные и поверхностные, духовный горизонт, чересчур широкий для критически невооруженного глаза, неизбежно приведут к ослаблению способности критического суждения.
Навязывание и обезоруженное принятие знаний и суждений не ограничивается только интеллектуальной сферой в узком смысле слова. И в том, что касается эстетических и эмоциональных суждений, средний современный человек испытывает сильнейший натиск дешевой массовой продукции. Чрезмерное предложение тривиальных развлечений задает размытое и фальшивое обрамление его вкусам и ощущениям.