Поле Средневековья, уже размеченное в XVII в. усердными исследователями из конгрегации Св. Мавра и их собратьями76*, было заново открыто романтиками и перешло в их владение. Впоследствии его застраивали с помощью новых наук: истории, филологии, искусствознания и т. д. Но по мере того как под руками Гриммов, Савиньи и сотни других образ Средневековья обретал ясность и проступали четкие контуры отдельных явлений, одновременно возникало сомнение в чисто фактической обоснованности концепции этого временного периода как такового, для того чтобы сохранять уже принятое название как исторический термин. Изначально границы его не были установлены. То, что 476 г. вовсе не отмечал начало некоей исторической цезуры77*, не ускользало ни от кого. Относительно же завершения этого периода ученые колебались между 1453 г., падением Константинополя, – и 1492 г., открытием Америки. Тем самым каждая из этих конечных точек сама собою свидетельствовала о своей недостаточной мотивированности.
Почему же тогда вовсе не отказаться от термина «Средневековье» (ибо он-то и является предметом возникающих разногласий)? Потому что без образа, который оказался с ним связан, более нельзя было обойтись; потому что термин этот вовсе не был пустым, чисто хронологическим наименованием – он нес в себе целые комплексы ценных исторических представлений.
В этом и состоит cardo [стержень] вопроса, в котором нам предстоит разобраться. Мы не можем обойтись без названий временных периодов, потому что с нашей точки зрения они полны драгоценного для нас смысла, вопреки тому, что каждая попытка мотивировать их обоснованность свидетельствует об обратном. Причины этого кажущегося или действительного противоречия лежат очень глубоко. Похоже на то, что, несмотря на интеллектуалистскую Einstellung [установку] нашего стремления к знанию, мы в своих чисто исторических занятиях никак не можем полностью освободиться от космического сознания, которое требует более глубокого проникновения и упорядочения, чем просто последовательность во времени. Это соединение исторического и космического мышления еще более усложняется тем, что влияние инерции естественнонаучного мышления побуждает к биологическому подходу к прошлому.
Отсюда понятно, что появлявшиеся в текущем десятилетии труды, вновь и вновь посвящаемые проблеме периодизации, отображают большое разнообразие мнений и точек зрения, так же как и определенную неустойчивость в подходе каждого из исследователей. Большинство ученых признают в принципе как недостатки, так и практическую необходимость, или, по меньшей мере, полезность той или иной системы периодизации. Большинство из них обнаруживают склонность все же не отказываться от традиционной системы деления на три основные периода, какой бы несовершенной ни была эта схема, – но при этом вносить в нее коррективы. Обеспечить ее применение можно, следуя по одному из трех путей: или смещая границы временных периодов в соответствии с критериями, которые представляются более точными и логичными; или пытаясь показать, что эти границы скорее должны быть не границами, а широкими полосами ничейной земли; или еще более точно разграничивая один из крупных периодов, преимущественно Средневековье, с делением его на отрезки поменьше.
Несомненная преемственность, связующая, в процессе постепенного перехода, слабеющую культуру Римской империи и культуру нового Запада Меровингов и Каролингов, является центральной темой трудов Альфонса Допша30. Эту преемственность можно легко распространить из экономической области, которой преимущественно касаются исследования Допша, на духовную, а до некоторой степени и на политическую. Пиренн развивает мысль, доказывая, что истинный разрыв между Античностью и Средневековьем должен приходиться на период отражения атак ислама на Королевство франков31. У Фердинанда Лота тоже наблюдается подобное размывание границ между античным и средневековым миром32 78*.
Еще более оживленной и еще более связанной с решением принципиальных вопросов стала полемика о переходе от Средневековья к Новому времени. Карл Хойси, занимающийся историей Церкви, подверг резкой критике целесообразность применения общих схем для периодизации истории Церкви. Отвергая возможность применения общих критериев, он предпочитает если и употреблять общие термины, то в лучшем случае в типологическом, а не в хронологическом смысле33.
Трёльч, который активизировал интерес к этому вопросу впечатляющей аргументацией в своей работе Die Bedeutung des Protestantismus für die Entstehung der modernen Welt [Значение протестантизма в становлении современного мира], вышедшей в 1906 г., в своем последнем труде Der Historismus und seine Probleme34 [Историзм и его проблемы] выступил, в противоположность многим другим ученым, в поддержку фундаментальной познавательной ценности периодизации. Он видел в ней завершение и итог исторической мысли, подлинное выстраивание истории. И все же он вынужден был не только ограничить применимость своей системы историей Европы как единственно постижимой для нас исторической величины, но и оказался не в состоянии провести четкие временные границы – при том, что считал таковые весьма существенными. Новое время начиналось для него в широком смысле в XV и в узком смысле в XVII в. Но вот только возникает вопрос, а не сам ли Трёльч наносит ущерб ценности своего собственного тезиса? Ведь он признаёт Grundgewalten [властные силы основ], глубоко укорененные в прошлом, которые определяют характер будущего исторического периода. Так, пророческий дар Израиля и жизнь греческого полиса породили Средневековье. Так, само Средневековье ранее уже было им самим названо плодородной почвой, на которой произросла современная культура79*. Эти мысли ценны и неопровержимы – но что остается при подобном подходе от идеала самостоятельности постулируемых исторических периодов?
Против Хойси и Трёльча поднял свой голос фон Белов35, доказывая, что, по сути, положительные и объективные основания для исторической периодизации, конечно, имелись, но не в духовной сфере, как того хотелось бы Трёльчу, а в великих политических переменах, зависимым от которых остается и духовное обновление. Едва ли совместимым с высказанной точкой зрения кажется то, что фон Белов, в противовес Трёльчу, тем не менее энергично отстаивал мнение, что началом Нового времени следует считать Реформацию36 80*.
Между тем Ханс Шпангенберг предпринял новую попытку полностью порвать со старой трехчленной схемой, заменив ее иным делением на исторические периоды37 81*. Наименованиям исторических периодов, как он полагает, всегда искусственным и представляющим собою лишь подсобное средство, суждено основываться (здесь он соглашается с фон Беловым) на решающих великих битвах за власть. Границы периодов пролегают в гибельных конфликтах и кризисах, а не в обогащениях культуры, воплощенных в Реформации, изобретениях и открытиях. Явления такого рода отмечают вершины, а не границы периодов. Эта сама по себе примечательная мысль Шпангенберга сопровождается далеко не убедительной попыткой пересмотреть историческую периодизацию. Провозглашаемые им водоразделы приходятся на Великое переселение народов, затем на XIII в., из-за нашествия монголов, и, наконец, на XVII в. Нелегко усмотреть логическую связь между монгольской опасностью и теми переменами в политической и социальной структуре Европы, которые позволяют Шпангенбергу время до – и после середины XIII столетия различать как феодальный – и сословный периоды.
Историческая секция парижского Centre international de synthèse [Международного центра синтеза]82* на протяжении последних трех лет работает над проектом, который должен привести к составлению Vocabulaire historique, destiné à définir rigoureusement les termes dont se servent les historiens et à fixer, autant que possible, les notions fondamentales de leur science [Исторического словаря, предназначенного дать строгое определение терминов, употребляемых историками, и установить, насколько это возможно, основные понятия их науки]. Обсуждая на заседаниях Центра каждое слово, включенное в рассмотрение, предполагается в конечном счете достичь по возможности наибольшего единства научных понятий. Можно сомневаться, способна ли историческая терминология выдержать такую степень точности своих дефиниций, а также приведут ли к желаемым результатам подобные обсуждения во время сухих симпозиумов. Бесспорно однако, что отчеты о заседаниях, регулярно публикуемые в качестве приложений к Revue de synthèse historique38, содержат ценные научные сведения относительно ряда исторических терминов. Уже на первом заседании, в феврале 1926 г., где вступление делал польский историк Оскар Халецкий39, было предложено рассмотреть периодизацию, а затем и термин «Moyen âge» [«Средневековье»]; в дискуссии среди прочих принимали участие Николас Йорга, Рудольф Айслер, Анри Берр, Леон Каэн, Люсьен Февр – достаточно для доказательства того, сколь многогранным было обсуждение рассматривавшихся вопросов.
Совершенно ясно, что существует жизненная потребность в наличии хорошо обоснованных и точно определенных терминов для обозначения исторических периодов. Это необходимо для понимания истории во всех ее меняющихся фазах. Трёльч, как мы видели, считает периодизацию подлинным выстраиванием истории как науки. Но стоит попытаться дать точное определение названия исторического периода – и тут же выясняется, что чем больше выигрывает термин типологически, тем менее он пригоден хронологически. Устанавливая временное разграничение и графически рассматривая временные периоды как отдельные отрезки непрерывной прямой, мы поступили бы так, как если бы нам захотелось ломтики пикши сделать предметом рассмотрения зоологии. Гораздо надежнее говорить о средневековой культуре, нежели о Средневековье. Концепция средневековой культуры выстраивается из целого ряда более или менее согласующихся представлений: среди прочего это феодализм, рыцарство, быт монастырей, схоластика и многое другое. Все самое яркое сконцентрировано здесь около 1200 г. Шпангенберг справедливо полагает, что крупными культурными достижениями бывает отмечена скорее середина, нежели начало того или иного периода. Поэтому границы Средневековья как временной протяженности, по сути, теряются, уходя в Античность и в Новое время. Если взять графический образ, то приемлемому представлению об историческом периоде отвечает не разделенная на отрезки прямая, но некоторое число неравновеликих окружностей, центры которых неупорядоченно группируются вблизи друг от друга, причем окружности эти в нескольких точках пересекают одна другую, так что целое, при взгляде со стороны, являет собою нечто вроде «кластера», или грозди. Для многих, однако, представление о ходе времени и направленном движении прогресса, выраженное с помощью подобной фигуры, покажется далеко не достаточным.