— Добрый вечер, — с улыбкой поклонился Нацаг.
В руках у него был большой таз, и я сразу поняла, что он пришел на реку стирать.
— Хорошо стирать в реке, — сказала я.
— Конечно. Вот я и пришел сыну кое–что привести в порядок.
— Может, тебе помочь?
— Не надо. Ты лучше постирай рубашку, которую принесла.
— А, ладно. Никуда она не денется.
Нацаг присел рядом со мной и сунул руку в воду.
— Холодная–то какая… В такой воде и стирать нет смысла.
Нацаг вызывает во мне уважение и сочувствие. Разговаривать с ним мне всегда приятно. Он такой скромный, работящий и говорит разумно, уверенно и спокойно.
— А Содгэрэл не будет ругаться, что плохо выстирал одежду сына?
— Нет, она умеет ценить все, что я делаю. И мне это приятно. Кто не любит похвалы?
Я тут же попыталась вспомнить, был ли случай, когда я похвалила Цэнгэла. И не могла. Никогда я его не хвалила. Правда, и не хулила. А Нацаг, оказывается, просто не умеет думать про жену плохо. Она всем для него хороша. Содгэрэл же говорит, что он ее чем–то не устраивает. Странно… Если хочешь, чтобы тебя любили, надо ведь и самой любить. Такие мужчины, как Нацаг, не часто встречаются. Может, он дает жене слишком много счастья? Вполне возможно. Конечно, мы, женщины, в равных правах с мужчинами, но все–таки лучше, когда дома верховодит женщина. Одним словом, не разберешь, в чем ошибка Нацага.
Нацаг зачерпнул воды в таз и прищурился, глядя на солнце.
— Хороший денек сегодня выдался.
— Летом все дни хорошие. Давай–ка сюда…
Я стирала, а Нацаг развешивал выстиранное на ветках. От того, что мужчина участвовал в женской работе, необычное было у меня чувство. Как, наверное, приятно, когда люди, живущие одной семьей, делают что–то сообща, обмениваясь при этом самыми сокровенными мыслями.
— Алимаа! У тебя не замерзли руки?
— Хороший ты человек, Нацаг!
Он расхохотался и удивлённо посмотрел на меня.
— Чем же это я хороший?
— Работящий… Заботливый…
— Как же иначе? Раз выбрал себе подругу, надо опорой ей быть, делать все, что умеешь.
— Поэтому ты и хороший.
Нацаг замолчал. Он достирывал какие–то мелочи, отжимал белье, рассматривал, чисто ли выстирано, и если нужно было, стирал по второму разу. С сыном на руках подошла Содгэрэл. Тайванбаяр потянулся к воде. Мать спустила мальчика на землю и наказала:
— Только близко к воде не подходи, а то упадешь.
Потом приблизилась к нам, похлопала Нацага по плечу.
— А ты, муженек, находчивый у меня. Умеешь и чужим трудом попользоваться, — сказала она и громко рассмеялась.
У меня мелькнула мысль, уж не подумала ли она чего дурного. Я настороженно посмотрела на Содгэрэл, но никаких признаков ревности или недоброжелательства на ее лице не было. Показывая крупные ровные зубы, она хохотала простодушно и безобидно.
— Смотри, Алимаа, он скоро привыкнет шлепать губами, а работу станет тебе перепоручать. Если мужчину в узде не держать, бед не оберешься.
— Нацаг не такой.
— Что Нацаг, даже овца может стать необузданной. Как ты считаешь? — обратилась Содгэрэл к мужу.
Нацаг, шевеля лопатками, словно поеживаясь, тихонько посмеивался. Стряхнув с рук воду, он сказал:
— Вечно она издевается надо мной, прямо житья нет. Зато с такой женой не соскучишься.
По вершинам деревьев, шелестя листьями, прошелся ветерок. Содгэрэл, глядя вверх, на обнимавшиеся ветви, счастливо улыбнулась.
— Знаешь что, Алимаа… — Она пристально посмотрела на меня, губы ее еле заметно дрогнули. — Знаешь что, — повторила она, словно не решаясь договорить, и наконец решительно закончила: — Заставляй–ка ты своего Цэнгэла работать. В уртоне нет человека ленивее и откормленнее твоего мужа.
В разговор вмешался Нацаг.
— Скажешь тоже. Чем же он ленивый? Настоящий сильный мужчина. Такие и под старость бывают крепкими, как в молодости.
Содгэрэл подскочила к Нацагу и со смехом схватила его за уши.
— От кого такой закон исходит, чтобы женщин в рабынях держать, — от государства или от вас, мужчин?
Нацаг, закрывая руками уши, сдался.
— От нас, от нас…
— Он полена не расколет, только болтовней занимается! Если начнешь ему подражать, выгоню из дома! Матери твоей скажу, так и знай! Вот мы все вместе заставим Цэнгэла работать. А то бедная жена бегает между котлом и печкой, того и гляди, совсем забегается.
Они возились весело и шумно.
Может, в самом деле Содгэрэл права? С самого начала я все делала по дому сама и, наверно, приучила Цэнгэла к лени. Что–то похожее на чувство сожаления шевельнулось во мне. А Содгэрэл еще больше оживилась.
— Эти мужчины чудной народ: говорить про любовь умеют, а заботиться и жалеть по–настоящему — нет. Мой муженек ребенка не умеет приласкать, не то что меня.
— А вам бы только ласкаться, — вставил Нацаг.
— А как же? Если не можете нас лаской радовать, то нечего с нами и жить. Идите тогда пьянствовать да гулять, опускайтесь ниже некуда да тем и хвастайтесь. Так, что ли, Алимаа?
Мне было приятно узнать, что есть семьи, в которых мысли и мнения высказываются свободно, в которых даже спорят. Разве нормально, когда муж грозит, а жена от страха трясется?
— Ты их слишком уж строго судишь. Они же верные нам, мы за ними, как за горой, — возразила я Содгэрэл.
— Мужчины от рождения нескладные и ленивые. Дай им дело, которое выеденного яйца не стоит, тут они — богатыри, герои. А вообще, плывут себе по жизни среди радостей и печалей, разве женские страдания и тревоги им понятны? Нет, конечно. Они только вид делают, что знают самое святое и сокровенное. Самоуверенности у них хоть отбавляй. Вот какой вы народ! — нападала она на Нацага.
— Жене бы моей души людские исследовать, она бы наверняка успехов достигла. Много по этой части знает. Вот бы ей изучить роль женщины в приглаживания характера мужчины, глядишь, она бы у меня профессором стала.
Содгэрэл ласково хлопнула мужа по плечу.
— Ты меня в домашнее животное превратил. А в школе меня головастой девчонкой считали.
— Это я помню. Правда, кроме головы, у тебя были еще красные щеки, остренькое личико, шея, спина да еще маленькие, как заячьи лапки, ножки.
— А сам–то ты какой был?
— Я? Да что про меня говорить. Наверняка у меня тоже была голова и сидела она на плечах. Еще я завидовал всем подряд шоферам.
— Это не все!
— Остальное не так важно.
— Э, нет! Муженек мой любил девичьи письма разносить. Очень активным был в этом деле. Даже мне принес как–то письмецо от Батора с заячьей губой. О чем он только думал тогда? Если судить по той его деятельности, из него мог бы прекрасный почтальон получиться.
От шуток и веселых препирательств на душе у меня стало легче. Я представила, как легко и просто в их доме. Когда люди шутят, не знают ни тоски, ни гнева, значит, и завтрашний день будет у них радостным.
Не торопясь мы вчетвером поднялись к дому по узкой тропинке, петлявшей в высокой траве. Содгэрэл с сыном пошли домой, а Нацаг остался развешивать на веревке выстиранное белье. Я занималась своим и все время посматривала на Нацага. Конечно, прекрасный он человек! Как он понимает женщину! Редкое счастье встретить такого в жизни. Нацаг оглянулся, улыбнулся мне и пошел в дом.
Показались Цэнгэл и Муна Гуай. Старик, поглаживая свою красную лысину, которая потеет у него даже в зимнюю стужу, что–то сказал Цэнгэлу. Тот громко, залихватски расхохотался. Они подошли ко мне. Муна Гуай с явной радостью сказал:
— Сынок, слышно, приезжает.
Известие о чьем–либо приезде в нашу глушь — самое приятное здесь событие. Я была просто счастлива..
— Вот хорошо–то!
Содгэрэл, стоявшая у раскрытого окна и слышавшая наш разговор, выбежала во двор и переспросила:
— Что–что вы сказали, Муна Гуай?
— Наш негодник приезжает, вот что.
Содгэрэл задумчиво постояла немного и ушла в дом. Появился Нацаг с топором в руке.
— Эй, Нацаг, по телефону сказали, сын приезжает.
— Слышал я, слышал. Что, уже сегодня?
— Точно. Скоро на быстрых колесах сюда прикатит. Хороший у меня сын, — говорил Муна Гуай, нетерпеливо посматривая на часы.
Поезд пришел, когда, тени гор начали удлиняться и вода в реке стала темнее, а на перекатах появилась пена. Из тамбура вылетел в траву большой рюкзак. Затем с чемоданом в руке и с гитарой через плечо появился и сам Жаргал. Муна Гуай погладил лысину, бросился к сыну и понюхал его голову. Откуда–то сбоку, пугаясь в высокой траве, к сыну спешила мать. Заложив за спину руки, подошел Цэнгэл и поздоровался:
— Ну, здорово, студент!
— Здорово! Как я, по–твоему, пошире в плечах стал или нет? У нас ведь что надо еда — хлеб да вода.
— Небось от пива раздался.
— Без пива не обойтись. Случалось, пробовали.
— А когда мужаешь, то и волосы, что ли, быстрее растут?
— Да нет, пожалуй. Это мода такая. Надеюсь, тетушка Алимаа в добром здравии? — обернулся Жаргал ко мне и дружески прижал мне нос пальцем.
Мать Жаргала, поспешая за сыном, умиленно бормотала себе под нос:
— Кто мог подумать, что из моего сына получится такой мужчина, хоть небо им подпирай!
Жаргал пристально вглядывался в Нацага и Содгэрэл, стоявших рядом с нами. На Содгэрэл был тонкий халат с блестящим галуном. Нацаг с сыном на руках смотрел на Жаргала очень уважительно, а тот поздоровался с ними и спросил:
— Вы и есть новая семья?
— Да, — причмокивая губами, выступил вперед Муна Гуай, — хорошая семья к нам приехала. Вот Нацаг… Вот жена его Содгэрэл… А это сын ихний, Сайнбаяр… Ай, ошибся — Тайванбаяр.
Оглушительно просигналив, поезд медленно тронулся. Жаргал помахал кому–то рукой. В проеме тамбура стояла, белея голыми икрами, девушка в форменной одежде, которая ответила Жаргалу тем же. Жаргал огляделся вокруг и глубоко вдохнул пряный лесной воздух долины, где прошло его детство.
— Хорошо у нас здесь, — сказал он, посмотрев на глубокое синее небо, и зашагал к родительскому дому.