оженька наградил ее три месяца тому назад. Именно в эту минуту корабль поравнялся с Волчком, и капитан поднес к губам командирский рупор: он хотел поразить Оливу и Дидиша — их головы выглядывали из-за железной лестницы. Капитан начал громко орать. Олива не могла разобрать, что он кричал, а у корморана уже и так страшно болела голова.
Капитан отбросил рупор в сторону и с довольной улыбкой повернулся к детям.
— А кого вы так звали, месье? — спросила Олива.
— Зови меня просто капитан, — сказал капитан.
— Да нет же! Вы кого звали? — повторила свой вопрос Олива.
— Там человек застрял после кораблекрушения, — объяснил капитан. — Вон он там, на Волчке.
— А Волчок это где, капитан? — спросил Дидиш.
— Вон, тот большой риф, — сказал капитан, показывая в сторону Волчка.
— А он там так и сидит все время? — спросила Олива.
— Кто? — не понял капитан.
— Ну, человек этот, — пояснил Дидиш.
— Разумеется, — сказал капитан.
— А почему? — спросила Олива.
— А потому что дурак, — сказал капитан. — И потом, снимать его оттуда очень опасно.
— Он что, кусается? — поинтересовался Дидиш.
— Нет, — сказал капитан, — дело в том, что он очень заразный.
— А что с ним?
— Никто не знает, — сказал капитан.
Он опять поднес рупор к губам и начал что-то кричать: в радиусе нескольких кабельтовых от крика капитана попадали пролетавшие мимо морские мухи.
Олива и Дидиш стояли на мостике, облокотившись о перила. Они наблюдали за быстро вращавшимися вокруг своей оси большими медузами. Каждая из них крутилась в своей воронке, куда и засасывала плывущих мимо неосмотрительных рыб: метод этот был изобретен медузами в Австралии и был нынче в большой моде у побережья.
Капитан опять отложил свой рупор в сторону и с интересом наблюдал за тем, как ветер теребил волосы на круглой головке Оливы, разделяя то тут, то там белокурые пряди белыми полосками пробора. Время от времени юбка ее вздымалась вверх, оголяя ляжки, и билась вокруг ее стройных ног.
Корморан, огорченный тем, что никто так и не проявил внимания к его персоне, испустил долгий, щемящий душу стон. Олива, вспомнив наконец, зачем она пришла на капитанский мостик, склонилась над раненой птицей.
— Капитан, — сказала она. — Можно, я возьму его на руки?
— Разумеется, — разрешил капитан, — если ты, конечно, не боишься, что он тебя укусит.
— Но ведь птицы не кусаются, — возразила Олива.
— Ха-ха-ха! — сказал капитан. — Но это же необычная птица!
— А что в ней такого? — спросил Дидиш.
— Не знаю, — ответил капитан. — И это обстоятельство само по себе указывает на то, что птица эта необычная, поскольку всех обычных я знаю. Ну, есть, например, сороки, финтимушки; видел я пиноеда, капельницу, молотилку, перепеляуса, книжульника, дуралейку, прилепая, будку песчаную, глаздолоя, ракушельника. Кроме того, стоит упомянуть и чайку морскую, и курицу обыкновенную, именуемую по латыни кокота приебанс.
— Черт!.. — прошептал Дидиш. — И откуда только вы все это знаете?
— Образование… — многозначительно сказал капитан.
Олива все же взяла корморана на руки и начала его качать, прижав к груди, рассказывая при этом всякие глупости, чтобы как-то его утешить, а довольный корморан свился в клубок в своих перьях и урчал, как тапир.
— Вот видите, капитан, — сказала она, — он вовсе не кусается.
— Значит, это перепеляус, — заявил капитан. — Перепеляусы — милые создания, это отмечали даже авторы телефонной книги.
Польщенный корморан изящно выгнул шею и застыл в этой изысканной позе, а Олива ласково погладила его по голове.
— А когда мы будем на месте, капитан? — спросил Дидиш, который, конечно же, птиц тоже любил, но не так, чтобы очень.
— Еще плыть и плыть, — сказал капитан. — Наберись терпения, мальчик. А вы, кстати, куда едете?
— Мы? В Экзопотамию, — ответил Дидиш.
— Здорово! — одобрительно воскликнул капитан. — Тогда я, пожалуй, поддам газу.
Сказано — сделано. Дидиш поблагодарил его.
— А ваши родители здесь, вместе с вами? — спросил капитан.
— Да, — ответила Олива. — Карло — это отец Дидиша, а мой папа — Моряк. Мне тринадцать, а Дидишу тринадцать с половиной.
— Понимаю, — кивнул капитан.
— Они там будут железную дорогу строить.
— А мы едем вместе с ними.
— Везет же некоторым! — сказал капитан. — Если бы я мог, поехал бы вместе с вами. Надоел мне этот корабль.
— Вам надоело быть капитаном?
— Скучно! — сказал капитан. — С такой работой любая сволочь справится.
— Сволочь у нас Арлан, — сказал Дидиш.
— Зачем ты так говоришь? Тебе влетит, — сказала Олива.
— Ничего страшного, — успокоил ее капитан. — Я никому не скажу. У нас тут мужская компания.
Он погладил девочке ягодицы. Оливе это очень польстило: ее приняли как равную в мужскую компанию, и она восприняла это поглаживание как принятый в среде самцов знак дружеского участия. Лицо капитана побагровело.
— Поехали с нами, капитан, — предложил Дидиш. — Там наверняка нужны такие люди, как вы.
— Да, да, — подхватила Олива. — Это было бы очень здорово. Вы бы рассказывали нам про пиратов, а мы бы играли в абордаж.
— Прекрасная мысль! — сказал капитан. — А ты справишься?
Капитан притянул ее к себе и начал трясти за плечи.
— А! Теперь понимаю! — воскликнула Олива. — Еще как справлюсь! Посмотрите, какие у меня бицепсы!
— Ладно, сойдет, — сказал капитан.
Он уже с трудом выговаривал слова.
— Она же девочка, — напомнил Дидиш. — Драться она все равно не сможет.
— А почему ты решил, что она девочка? — спросил капитан. — Потому что у нее эти две маленькие штучки спереди?
— Какие штучки?
— А вот эти… — сказал капитан.
И он протянул руку и пощупал их, чтобы Дидиш наконец понял, о чем идет речь.
— Не такие уж они и маленькие, — возразила Олива.
В доказательство она выпятила грудь, предварительно положив рядом с собой уснувшего к тому времени корморана.
— Действительно… — пробормотал капитан. — Не такие уж они и маленькие. — Он притянул ее к себе. — Если дергать за них каждое утро, они станут еще больше, — сказал он, понизив голос.
— Как это? — не поняла Олива.
Дидишу не понравилось побагровевшее лицо капитана, вздувшиеся у него на лбу вены. Ему стало неловко, и он отвернулся.
— А вот так… — сказал капитан.
А потом Дидиш услышал, как Олива заплакала, и понял, что капитан ее больно ущипнул, а она пытается вырваться, но капитан ее не отпускает и продолжает делать ей больно. Мальчик схватил рупор и изо всех сил ударил им капитана по лицу. Капитан выругался и отпустил Оливу.
— Убирайтесь отсюда, сопляки паршивые!.. — заорал он.
На его физиономии, в том месте, куда угодил Дидиш, осталась глубокая вмятина. А по лицу Оливы текли большие слезы, и она прижимала руку к груди, куда ее так больно ущипнул капитан. Она стала спускаться по железной лестнице вниз. Дидиш последовал за ней. Он был в ярости: он чувствовал себя униженным и оскорбленным, хотя и сам не знал почему. Ему казалось, что его жестоко обманули. Тут у них над головой пролетел корморан — капитан дал ему сильный пинок под зад — и шлепнулся на палубу прямо перед ними. Олива наклонилась и подняла корморана с палубы. Она все еще плакала. Одной рукой Дидиш обнял ее за шею, другой стал убирать прилипшие белокурые пряди с ее мокрого лица. Потом он поцеловал ее в щеку нежно-нежно, как только мог. Плакать она перестала, потом посмотрела на мальчика и опустила глаза. Она прижимала к себе корморана, а Дидиш нежно обнимал ее за плечи рукой.
VI
Анжель вышел на палубу. Корабль шел теперь в открытом море, ветер морских широт продувал его и в длину, образуя тем самым нечто вроде креста, что, впрочем, было явлением для этих мест вполне обычным, ибо судно приближалось к Папским владениям.
Анн и Бирюза заперлись в одной из своих кают, а Анжель предпочел пойти подышать свежим воздухом; но заставлять себя думать все время о чем-то другом было крайне утомительно. Анн по-прежнему прекрасно к нему относился. Самое ужасное, однако, заключалось в том, что Бирюза тоже была с ним очень мила. Оставшись в каюте наедине, они вряд ли будут говорить о нем, об Анжеле. Вряд ли они вообще будут разговаривать. Не будут же они… А может быть, и будут… Может быть, они…
Сердце его забилось сильнее, ибо мысленно он представил себе Бирюзу безо всего, такой, какой она скорее всего была там внизу в каюте с Анном, иначе зачем бы они стали запираться.
То, как она последние несколько дней смотрела на Анна, производило на Анжеля тяжелейшее впечатление. Взгляд у нее был такой же, как и у его друга, когда он целовал ее в машине: глаза с поволокой, бездонные и влажные, с веками, напоминающими мятый цветок с чуть раздавленными, пористыми, полупрозрачными лепестками.
Ветер пел под крыльями у чаек, цепляясь за все, что выступало за пределы палубы, оставляя на каждом выступе хвостик из пара, подобно облачку над Эверестом. Солнечные блики слепили солнце, отражаясь ему прямо в глаз, мерцая на поверхности переливчатого, местами белесого моря. Вокруг стоял приятный запах рагу из морской коровы и даров моря на солнечном гриле. Поршни в машинном отделении пыхтели вовсю, и корпус судна вибрировал с ними в едином порыве. Из вентиляционной трубы машинного отделения струился голубой дымок, который тут же рассеивался на ветру. Анжель наслаждался пейзажем: морская прогулка всегда умиротворяет. Нежный плеск воды, шуршание пены, бьющейся о корпус корабля, крик чаек и хлопанье их крыльев — все это завладело им, заполнило его мысли, и сердце забилось легче и быстрее, и несмотря на то, что Анн был там внизу с Бирюзой, кровь заиграла в его жилах, как шампанское.
Цвет воздуха можно было бы обозначить как нечто среднее между светло-желтым и бледно-бирюзовым. Рыбы тем временем продолжали биться о корпус судна, и Анжель, испугавшись, даже подумал о том, чтобы спуститься вниз, проверить на всякий случай, нет ли вмятин на видавшей виды железной обшивке. Но он отогнал эти мысли прочь. Образы Анна и Бирюзы теперь уже не преследовали его, как раньше, ибо у ветра был пьянящий вкус, а матовый асфальт на палубе был весь испещрен блестящими, похожими на извилистые прожилки на капризных листьях трещинками. Анжель направился к носу корабля, чтобы постоять там, облокотившись о поручни. Перегнувшись через перила, Олива и Дидиш тем временем наблюдали за тем, как снопы пены клеили седые усы форштевню на подбородок — что было не самым удачным местом для усов, Дидиш все еще обнимал Оливу за плечи, а ветерок, напевая что-то ласковое на ушко, теребил им волосы. Анжель подошел к ним и встал рядом у перил. Они заметили его присутствие; Дидиш даже посмотрел на него с подозрением, однако вскоре помягчел. На щеках Оливы еще виднелись следы высохших слез, и она временами тихонько сопела, прижав рукав к лицу.