— Так почему же вы обозвали меня педерастом, посмеявшись надо мной?
— Потому что в данный момент я решил дать себе волю, потому что вы мой директор, потому что я не переношу, когда так относятся к работе и потому что для меня сейчас любые средства хороши, даже недостойные.
— Но вы ведь всегда так хорошо работали, — возразил Амадис. — И вдруг такое!.. Как с цепи сорвались!
— Именно в этом и проявляется моя нормальность, — сказал Анн. — Я могу взорваться, резко отреагировать на происходящее, пусть даже после периода отупения и усталости.
— Вы все говорите, что вы нормальный, — не отступался Амадис. — А сами спите с моей секретаршей и доводите себя этим до крайнего отупения.
— С ней я почти у финиша, — сказал Анн. — Скоро я от нее отделаюсь. Мне хочется к этой негритянке…
Амадиса передернуло от отвращения.
— В нерабочее время вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, — сказал он. — Но, во-первых, пожалуйста, не рассказывайте мне об этом, а во-вторых, немедленно вернитесь на рабочее место.
— Нет, — процедил Анн.
Амадис насупился и нервно провел рукой по белокурым волосам.
— Все-таки потрясающе! — воскликнул Анн. — Сколько людей заняты совершенно бессмысленной деятельностью! Восемь часов в день отсиживать в конторе! И ведь они способны высидеть…
— Но вы тоже были таким до недавнего прошлого, — сказал Амадис.
— Как вы мне надоели! Что было — то прошло. Неужели человек не имеет права наконец во всем разобраться, даже если до этого был мудаком?
— Пожалуйста, не употребляйте больше при мне таких слов, — попросил его Амадис. — Даже если вы лично меня в виду не имеете, в чем я сильно сомневаюсь, мне это все равно очень неприятно.
— Я имею в виду именно вас, но исключительно в роли директора, — сказал Анн. — Что делать, если сказанное мною затрагивает в вас что-то иное. Вот видите, насколько вы ограниченны в своем восприятии, как вы во что бы то ни стало хотите соответствовать своему ярлыку. Вы такой же зашоренный, как член какой-нибудь политической партии.
— Мерзавец! — возмутился Амадис. — И физически вы мне неприятны. К тому же вы лодырь.
— А лодырей везде полно, — сказал Анн. — Их миллионы. Не успело утро наступить, а им уже тошно от жизни. И вечером они продолжают маяться. Днем они идут обедать и едят из алюминиевых тарелок пищу, недостойную уважающего себя человека, а потом переваривают ее до вечера, проделывая дырки дыроколом, беседуя с друзьями по телефону или занимаясь личной перепиской. Время от времени на горизонте появляется какой-нибудь иной, полезный обществу человек. Который что-то производит. Он пишет письмо, и письмо это попадает в контору, на стол к такому лодырю. В письме речь идет о деле. Достаточно сказать да или нет, и дело будет разрешено. Однако так не бывает.
— У вас богатое воображение, — сказал Амадис. — И душа у вас поэтическая, эпическая и всякое такое. В последний раз прошу вас вернуться на рабочее место.
— Примерно на каждого живого, активного человека приходится по одному конторскому паразиту. Письмо, которое может разрешить дело живого человека, оправдывает существование человека-паразита. Поэтому он так и тянет время. Чтобы продлить свое существование. А живой человек об этом даже не подозревает.
— Хватит, — сказал Амадис. — Все это неправда, даю вам честное слово. Уверяю вас, есть люди, которые тут же отвечают на все письма. Можно работать в конторе и при этом приносить пользу обществу.
— Если бы каждый живой человек нашел «своего» конторского паразита, — продолжал Анн, — и убил бы его…
— Мне грустно вас слушать, — сказал Амадис. — Надо было бы вас уволить, но, честно говоря, мне кажется, что все это у вас от солнца, а также от постоянного стремления спать с женщинами.
— …Тогда, — продолжал Анн, — все конторы превратились бы в гробницы, и в каждой частице желтой или голубой краски, в каждом квадратном сантиметре полосатого линолеума было бы по скелету паразита, а алюминиевые тарелки можно было бы раз и навсегда убрать в чулан.
Амадис Дюдю не нашелся, что сказать. Он смотрел вслед уходящему Анну, а тот упругим широким шагом без всякого труда взбирался на дюну, попеременно напрягая и расслабляя свои натренированные мышцы. За ним вилась изломанная вереница следов, которая внезапно обрывалась на округлой песчаной вершине дюны. Далее его тело проследовало самостоятельно и в конце концов исчезло вовсе.
Директор Дюдю повернулся и пошел обратно в гостиницу. Грохот прекратился. Карло и Моряк начали разгребать наваленные на полу обломки. Со второго этажа доносился стук пишущей машинки, и придушенные телефонные звонки с трудом пробивались сквозь металлический скрежет лопат. А на горах строительного мусора уже росли сине-зеленые грибы.
Пассаж
Сейчас, когда пишутся эти строки, профессор Членоед наверняка уже распрощался с жизнью, поэтому можно считать, что кое-какие жертвы у нас уже есть. Преследующий его инспектор, наверное, продержался дольше, поскольку он моложе и встреча с Оливой должна была разогреть ему кровь. Мы тем не менее не имеем ни малейшего представления о том, что было с ними, когда они перешли границу черной зоны. Все здесь — сплошная неизвестность, как имеют обыкновение повторять продавцы говорящих попугаев. Однако в высшей степени странно то, что мы до сих пор так и не присутствовали при совокуплении отшельника с негритянкой: ввиду относительной важности персонажа Клода Леона такое упущение может показаться неоправданным. Было бы очень уместно, если бы они наконец провели это мероприятие в присутствии беспристрастных свидетелей, ибо последствия, вызванные частым повторением этого акта, должны отразиться на физическом состоянии отшельника, и мы сможем с большой степенью точности сказать, выдержит он это испытание или умрет от истощения. Не предрешая дальнейшего развития событий, хотелось бы все-таки доподлинно узнать, что будет делать Анжель. Можно предположить, что поступки и мировоззрение его друга Анна (имя у него действительно собачье, но это обстоятельство, строго говоря, здесь во внимание не принимается) оказывают достаточно сильное влияние на Анжеля, у которого один недостаток: вместо того чтобы просыпаться регулярно, он делает это время от времени, и в основном не тогда, когда надо, зато, к счастью, почти всегда при свидетелях. Как кончат остальные действующие лица, предсказать еще труднее. Быть может, это связано с тем, что их поступки фиксируются непоследовательно, и в результате мы имеем дело с неопределенностью с несколькими степенями свободы, или же, несмотря на все наши усилия, реального существования у этих персонажей нет. Можно предположить, что в силу своей ненадобности они будут просто устранены. Читатель, безусловно, отметил, как мало мы уделили внимания центральной фигуре нашего повествования, коей, без сомнения, является Бирюза, но не только ей, но и Deus ex machina, который скрывается под личиной либо кондуктора, либо водителя 975-го автобуса или же, быть может, водителя желтого с черными шашечками такси (уже по цветовой гамме можно сказать, что автомобиль обречен). Однако все это лишь побочные элементы, своего рода катализаторы, которые сами по себе реакции не делают и никак не влияют на достигнутое в конечном счете равновесие.
Часть третья
Rondo capriccioso
I
Амадис внимательно следил за малейшими движениями Карло и Моряка. Проделанная ими в стене гостиницы брешь еще не достигла желаемой высоты, поскольку пробит был только первый этаж, а по проекту все здание должно было быть рассечено пополам. Перед тем как двинуться дальше, рабочие расчищали в зале пол. Прислонившись к стене рядом с лестницей, ведущей на второй этаж, Дюдю, засунув руки в карманы, размышлял, почесываясь, над тем, что сказал ему Анн, и задавался вопросом, не может ли он в конечном счете без него обойтись. Он решил, когда поднимется наверх, ознакомиться с состоянием работ обоих инженеров; если окажется, что работа закончена или близка к завершению, надо будет их уволить.
Он проследил взглядом за длинным отрезком уже проложенной железной дороги: на опорах она казалась совсем игрушечной. Выровненный под шпалами песок застыл в ожидании щебенки; разобранные вагоны и паровоз лежали под брезентом на стройплощадке рядом со штабелями рельсов и шпал.
Карло прекратил работу. У него болела спина. Он медленно разогнул ее, положил руку на рукоятку лопаты, а затем запястьем вытер пот со лба. Волосы его лоснились, и все его влажное тело было облеплено пылью. Сползшие на бедра брюки сильно пузырились на коленях. Карло уставился в землю, медленно поворачивая голову то вправо, то влево. Моряк же продолжал убирать мусор. Его железная лопата с шумом загребала осколки стекол, и он забрасывал их, напрягая все свои силы, на кучу мусора, которая находилась за его спиной.
— Продолжайте работать! — обратился Амадис к Карло.
— Я устал, — сказал Карло.
— Вам деньги платят не за то, чтобы вы прохлаждались.
— А я не прохлаждаюсь, месье. Я перевожу дыханье.
— Если вы задыхаетесь от этой работы, нечего было на нее соглашаться.
— Я не просился именно на эту работу, месье. Я был вынужден на нее согласиться.
— Никто вас не заставлял, — сказал Амадис. — Вы подписали контракт.
— Я устал, — сказал Карло.
— За работу!
Моряк, в свою очередь, перестал орудовать лопатой.
— Мы не можем работать, как сволочи, не имея возможности передохнуть, — сказал он.
— Можете, — настаивал Амадис. — И бригадир должен следить за неуклонным соблюдением дисциплины.
— За чем, за чем? — переспросил Моряк.
— За неуклонным соблюдением.
— Вы нам осточертели, — сказал Моряк.
— Без грубостей, пожалуйста, — одернул его Амадис.
— В кои-то веки эта сволочь Арлан оставил нас в покое, — сказал Моряк. — Почему бы вам не последовать его примеру?
— Я еще поговорю с Арланом насчет вас, — сказал Амадис.