Кот стал на четыре лапы, выгнул спину дугой, а хвост выставил трубой, и его круп задрожал.
— Вот черт! — выругался он.— Как меня от этого разобрало!
Сестра Питера Гнея, смутившись, принялась рыться в сумочке.
— У вас нет такой на примете? — спросил кот у шлюхи.— Может, у ваших подруг есть кошки?
— Какая вы свинья! — ответила шлюха.— В присутствии дам и господ!
Мужчина в сандалиях был немногословен и, разгоряченный словами кота, подсел ближе к шлюхе.
— От вас приятно пахнет,— шепнул он ей.— Чем это?
— "Цветком Серы" от "Старого друга",— ответила она.
— А это? — спросил он, положив на мягкое место руку.— Что это такое?..
Он подсел на место, освобожденное американцем.
— Дорогуша,— сказала шлюха,— будь благоразумным!
— Официант! — позвал кот.— Настойка с зеленой мятой.
— Ну нет! — возразила сестра Питера Гнея.— Наконец-то!..— сказала она, увидев открывшуюся дверь.
Вернулся Питер с набитой отбросами курткой.
— Не давай ему больше пить,— произнесла она,— он уже совсем готов!..
— Подожди,— сказал Питер Гней.— Мне нужно почистить куртку. Официант! Два сифона!..
Он развесил куртку на спинке стула и обильно ее просифонил.
— Классно!..— сказал кот.— Официант!.. А зеленая мята... Ик!..
— Ты мой спаситель!..— сразу же после этого воскликнул он, обнимая Питера Гнея.— Пойдем, я угощу тебя рюмашкой!
— Нет, старина,— запротестовал Питер Гней.— Вы близки к получению кровоизлияния.
— Он спас меня! — взвыл кот.— Он вытащил меня из дыры, полной крыс, где я чуть не сдох!
Расчувствовавшись, шлюха уронила голову на плечо мужчины в сандалиях, который отстранился от нее и отправился завершать удовольствие в уголок...
Кот запрыгнул на стойку и выдул оставшийся на дне бутылки коньяк.
— Брр!..— замотал он головой.— Тяжело пошел!.. Без него я пропал бы, погиб!..
Шлюха навалилась на стойку, а ее голова упала меж локтей. Второй американец тоже покинул ее и устроился рядом со своим соотечественником. Их блевание синхронизировалось, и они принялись изображать на полу американский флаг. Тот, что пришел вторым, занялся сорока восемью звездочками.
— Дай мне обнять тебя... Ик!..— расчувствовался кот.
Утерев слезу, шлюха произнесла:
— Какой он милый!..
Чтобы не обижать кота, Питер Гней поцеловал его в лоб. Кот заключил его в объятия, но неожиданно разжал лапы и рухнул наземь.
— Что с ним? — обеспокоенно спросила сестра Питера Гнея.
Питер Гней достал из кармана хирургическое зеркальце и вставил его коту в ухо.
— Он умер,— заглянув туда, заключил он.— Коньяк попал ему в мозг. Видно, как он там растекается.
— О! — всхлипнула сестра Питера Гнея и неожиданно расплакалась.
— Что с ним? — обеспокоенно спросила шлюха.
— Он умер,— повторил Питер Гней.
— О...— произнесла она,— после всего того, что мы для него сделали!..
— Какой хороший был кот!.. И как умел говорить!..— сказал вернувшийся мужчина в сандалиях.
— Да! — поддержала его сестра Питера Гнея.
Официант, до сих пор не сказавший ни слова, похоже, начал оправляться от шока.
— С вас восемьсот франков!..
— А? — обеспокоенно спросил Питер Гней.
— Я плачу за всех,— сказала шлюха и достала из красной кожаной сумочки тысячу франков.— Официант, сдачу оставьте себе!
— Спасибо,— сказал официант.— А как мне быть вот с этим?
И он с отвращением указал на кота. По его шерсти бежала струйка настойки зеленой мяты, образуя сетчатый узор.
— Бедный малыш!..— всхлипнула шлюха.
— Не бросай его так,— сказала сестра Питера Гнея.— Нужно же что-то сделать...
— Он пил, как не в себя,— заявил Питер Гней.— Это глупо. Ничего нельзя поделать.
Шум Ниагарского водопада — звуковое сопровождение происходившего с того самого момента, когда американцы покинули остальных,— неожиданно оборвался. Они вместе поднялись и подошли к остальным.
— Коньяк!..— потребовал первый.
— Баиньки, большой мой!..— сказала шлюха.— Пошли!..
Она обняла их обоих.
— Извините, дамы и господа,— произнесла она.— Мне нужно уложить спать моих деток... Жаль, конечно, бедного котика... Вечер был таким многообещающим...
— До свидания, мадам,— сказала сестра Питера Гнея.
Мужчина в сандалиях с сочувствующим видом по-дружески хлопнул Питера Гнея по плечу и ничего не сказал. Он сожалеюще покачал головой и на цыпочках вышел.
Официант не скрывал, что ему хочется спать.
— Что будем делать? — спросил Питер Гней, но его сестра ничего не ответила.
Тогда Питер Гней завернул кота в свою куртку, и они вышли в темноту. Воздух был холодным, а на небе поочередно загорались звезды. Церковные колокола, оповещая население о наступлении часа ночи, играли похоронный марш Шопена. В этой душераздирающей атмосфере они медленно продвигались вперед.
Они подошли к углу улицы. Черное, алчное отверстие канализации поджидало их. Питер Гней развернул куртку и осторожно извлек оттуда застывшего кота. Сестра молча погладила его. Кот медленно и навсегда исчез в темноте люка. Раздался звук: "Хлюп!", и отверстие канализации сомкнулось в довольной улыбке.
ПОЖАРНИКИ
Патрик все чиркал и чиркал спичкой о стену. Хотя из-за потрескавшейся краски стена была шероховатой — совсем как спичечный коробок,— он уже ни на что не надеялся. Шестая спичка и вовсе сломалась. Патрик прервал свое занятие. Он не сумел бы зажечь короткий обломок и не обжечь при этом пальцы.
Не унывая и напевая песенку про Христа, он побрел на кухню. Его родители были почему-то уверены, что спичкам место рядом с газовой плитой, а не в шкафу с игрушками. И сколько не протестуй, вопрос решался не в пользу Патрика. А имя Христа использовалось для красного словца, поскольку в семье все равно никто не ходил в церковь.
Поднявшись на цыпочках, он дотянулся до жестяной коробки и извлек оттуда маленькую палочку с серной головкой. Брал он по одной — ему нравился сам процесс похода за спичками.
Потом он вернулся в гостиную. Когда я вошел, занавески уже вспыхнули и горели красивым, ярким пламенем.
Пат сидел посредине комнаты, размышляя, но уверенности в том, что это смешно, у него не было. Уловив мое удивление, он решил все-таки насупиться.
— Послушай,— сказал я,— выбрать надо одно из двух. Или тебе интересно, тогда и плакать не надо, или нет, тогда непонятно, зачем ты это сделал.
— Да не потому, что интересно,— ответил он.— Ведь спички для того и существуют, чтобы зажигать ими хоть что-нибудь.
И разрыдался.
Желая убедить его, что не делаю из этого трагедии, я спокойно сказал:
— Нечего расстраиваться. Когда мне было лет шесть, я поджег старые бидоны из-под бензина.
— Но тут же нет бидонов, вот я и поджег первое, что подвернулось.
— Пойдем в столовую,— сказал я,— и забудем об этом.
— А давай поиграем в машинки,— обрадовался он.— Мы уже три дня не играли.
Мы вышли из гостиной, я аккуратно закрыл дверь. Занавески уже тлели, а огонь подбирался к ковру.
— Поехали,— сказал я.— Твои синие, мои красные.
Пат внимательно посмотрел на меня и, убедившись, что я больше не думаю о пожаре, успокоился.
— Держись! — воскликнул он.
Так играли мы не меньше часа, потом спорили какое-то время, стоит ли ему отыграться. В конце концов мне удалось завлечь Пата в его комнату под тем предлогом, что коробка с красками скучает без него. После чего, захватив простыню, я вошел в гостиную с одним намерением — остановить начало пожара, в котором я не хотел усматривать большой трагедии.
Ничего не было видно — густой удушливый дым охватил всю комнату. Я долго определял, чем пахнет сильнее: горелой краской или паленой шерстью, но раскашлялся и чуть не задохнулся.
Выплевывая и выдыхая дым, я обмотал голову простыней, но тут же был вынужден отказаться от этой затеи, так как и простыня загорелась.
Все искрилось, летали хлопья сажи, пол потрескивал. То тут, то там прыгали веселые огонечки, от которых загоралось все, что еще не сгорело. Я покинул гостиную, когда пламя подобралось ко мне вплотную и его длинный язык проскочил в мою штанину. Пройдя столовую, я вошел в комнату сына.
— Замечательно горит,— сказал я.— Теперь давай вызовем пожарных.
Я подошел к телефону и набрал номер семнадцать.
— Алло,— сказал я.
— Алло,— ответили мне.
— У нас пожар.
— Ваш адрес?
Я продиктовал им координаты своей квартиры — широту, долготу и высоту над уровнем моря.
— Хорошо,— сказали мне.— Запишите номер телефона вашей пожарной команды.
Я моментально дозвонился, порадовавшись, что служба связи так отлично работает, и услышал счастливый голос:
— Алло?
— Алло,— сказал я.— Пожарная команда? У нас пожар.
— Везет вам,— ответил пожарник.— На какое число вас записать?
— А разве сейчас вы не сможете приехать? — спросил я.
— Никак невозможно,— ответил он.— Мы совершенно перегружены, кругом пожары. Послезавтра часа в три — других вариантов нет.
— Хорошо,— сказал я.— Спасибо. До свидания.
— До свидания,— ответил он.— Постарайтесь, чтобы не погасло.
Я позвал Пата.
— Собирайся,— сказал я ему.— Мы поедем на несколько лет в гости к тете Суринам.
— Вот здорово,— обрадовался Пат.
— Понимаешь,— сказал я,— ты не вовремя поджег квартиру. Пожарники могут приехать только послезавтра, а то бы ты увидел пожарные машины.
— Ведь, правда, спичками надо что-нибудь зажигать? — спросил Пат.
— Безусловно,— ответил я.
— И какой дурак их придумал...— возмутился Пат.— Нет бы сделать так, чтобы не все можно было ими зажечь.
— Ты, конечно, прав.
— Да ладно,— сказал он,— уже ничего не исправишь. И давай играть. Теперь твои синие.
— Поиграем в такси,— сказал я.— Собирайся побыстрее.
ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ
Он жил в лесу Фос-Репоз, у подножия Пикардийского холма, удивительно красивый матерый волк с черной шерстью и огромными красными глазами. Звали его Дени. Больше всего ему нравилось наблюдать за тем, как мчавшиеся из Виль д'Аврей автомобили прибавляли газу перед подъемом на косогор, особенно после дождя, разбрасывающего по шоссе оливковые отражения высоченных деревьев. Еще он любил рыскать летними вечерами по лесосеке и подсматривать за нетерпеливыми влюбленными, которые ожесточенно борются с разными эластиковыми штучками-дрючками, из которых, к несчастью, состоят, как правило, комплекты женского белья. Он с мудростью философа дожидался конца этих героических сражений, иногда увенчивающихся успехом, и, покачивая головой, стыдливо отходил в сторону, когда какая-нибудь жертва уставала сопротивляться. Потомок древнейшего рода цивилизованных волков, Дени питался травой и голубыми гиацинтами, приправляя их осенью грибами, а зимою был вынужден красть бутылки из большого желтого грузовика молочной компании; животный вкус молока был просто ужасен, и волк проклинал суровое время года с ноября по февраль, из-за которого портил себе желудок.