— Ну что ж, до свидания,— сказал Лерон.
— До свидания,— ответил Орвер и, не подавая виду (да и перед кем?), расслабил на три прорези ремень.
Брюки упали, он снял их и бросил на лестничную площадку. Туман и в самом деле был теплый, точно всполошенная перепелка, и если Лерон позволил себе разгуливать в подъезде со своей штуковиной наружу, то почему бы ему, Орверу, и вовсе не снять все лишнее?
Куртка и рубашка проделали тот же путь, что и брюки. Оставил он только туфли.
Спустившись вниз, он наткнулся на дверь хозяйки его квартиры.
— Входите,— услышал он женский голос.
— Есть ли почта для меня? — спросил Орвер.
— О, мсье Лятюиль! — расхохоталась эта толстуха.— Вы всегда такой шутник... Значит... вы славно поспали, не так ли? Я не хотела беспокоить вас... но вы ведь видели первые дни этого тумана?.. Все с ума посходили. А теперь... Привыкли как-то...
Он почувствовал ее приближение по сильнейшему запаху духов, сметающему на своем пути молочно-голубоватый барьер.
— Еду не очень-то удобно готовить,— сказала она.— Но это ведь смешно, этот туман... он кормит, можно так сказать... я, видите ли, ем хорошо... а тут уже три дня — стакан воды, кусочек хлеба, и я довольна.
— Вы должны похудеть,— сказал Орвер.
— Ах, ах,— загоготала она, словно мешок с орехами, принесенный с седьмого этажа.— Пощупайте, увидите, мсье Орвер, я никогда не была в такой форме. У меня ведь даже груди поднялись... Пощупайте, увидите, говорю вам.
— Но... гм...— сказал Орвер.
— Пощупайте, увидите, говорю вам.
Она наугад взяла его за руку и положила ее на кончик груди.
— Удивительно,— констатировал Орвер.
— А мне сорок два года,— сказала хозяйка.— Э, теперь мне моих лет не дадут! Ах, таких, как я, женщин в теле, этот туман ставит в более выгодное положение...
— Но черт возьми! — воскликнул пораженный Орвер.— Вы ведь голая!
— Ну да.— ответила она.— А вы разве нет?
— И я,— сказал себе Орвер.— Странное какое-то чувство у меня...
— Они по радио говорят, что это возбуждающая аэрозоль.
— Да? — удивился Орвер.
Хозяйка квартиры прильнула к нему, дыхание у нее было учащенное. На какое-то мгновение он почувствовал себя просто созданным для этого проклятого тумана.
— Но послушайте, мадам Панюш,— умолял он,— мы ведь не животные. Если это возбуждающий туман, то нужно как-то сдерживать себя.
— Ох, ох! — воскликнула мадам Панюш дрожащим голосом и положила руки туда, куда следовало, с чрезвычайной точностью.
— Мне все равно,— сказал Орвер с достоинством.— Выпутывайтесь, как знаете, сам я делать ничего не буду.
— Хорошо,— пробормотала хозяйка квартиры, нисколько не смутившись,— мсье Лерон более любезен, чем вы. С вами нужно делать всю работу самой.
— Послушайте,— сказал Орвер,— я только проснулся, можно сказать, не поднялся... Я еще не привык...
— Сейчас я вас подниму,— успокоила его хозяйка.
Потом произошли события, на которые лучше набросить накидку, как нищету на бедный мир, как накидку на Ноя, как вуаль Танит на Саламбо.
Орвер вышел из комнаты хозяйки квартиры порезвевшим. На улице он насторожился. Чего не было слышно, как прежде, так это автомобилей. Но повсюду распевали песни. Со всех сторон доносился смех.
Несколько опрометчиво он вышел на дорогу. Уши его еще не привыкли к звуковому горизонту такой глубины, он еще немного терялся. Орвер заметил, что думал теперь вслух.
— Боже мой,— сказал он.— Возбуждающий туман!
Как видно, характер его размышлений мало изменился. Но нужно поставить себя на место человека, который спит одиннадцать дней подряд, просыпается в обстановке полной невидимости и вдруг познает, что его толстенная развалина-хозяйка преобразилась в острогрудую, соблазнительную Валькирию, жадную Цирцею из пещеры непредвиденных удовольствий.
— Худую! — добавил вслух Орвер.
Заметив внезапно, что он стоит на самой середине улицы, Орвер испугался и отступил к стене дома, вдоль которой и продолжал двигаться еще метров сто. Так он добрался до булочной. Усвоенные правила гигиены обязывали его что-нибудь съесть после такой физической нагрузки, и он вошел в булочную купить хлебец.
В лавке стоял шум.
Орвер не был человеком с предубеждениями, но когда понял, чего требовали от каждого клиента булочница и от каждой клиентки булочник, то почувствовал, что волосы на голове зашевелились.
— Слушай ты, корч, если я даю хлеб за два ливра,— говорила булочница,— то имею право требовать соответствующего размера.
— Но, мадам,— протестовал дрожащим голосом старичок, в котором Орвер признал мсье Кюрепипа, органиста с конца набережной,— но, мадам...
— А еще играете на органе! Там ведь трубы есть! — сказала булочница.— Есть с чем сравнивать...
Мсье Кюрепип засмущался.
— Я вам отправлю свой орган,— гордо ответил он и направился к выходу.
У Орвера от услышанного сперло дыхание.
— Следующий! — прокричала булочница.
— Я хотел бы хлеба,— еле выговорил Орвер, поглаживая живот.
— Хлеб за четыре ливра для мсье Лятюиля! — заорала булочница.
— Нет! Нет! — взвыл Орвер.— Маленький хлебец!
— Рыло! — завопила булочница и обратилась к мужу: — Послушай, Люсьен, займись им, это его чему-нибудь научит.
У Орвера снова зашевелились на голове волосы, и он понесся прочь изо всех сил. Угодил в самую витрину. Та устояла.
Найдя выход, он оказался наконец на улице. Оргия в булочной продолжалась. Подмастерье возился с детьми.
— Ну, черт! — бурчал Орвер.— А если я хочу выбирать? С такой пастью, как у этой булочницы...
И тогда он вспомнил о булочной, что находилась за мостом. Там булочнице семнадцать лет, взгляд у нее умилительный, а какой замечательный носит она передник — маленький, гофрированный... быть может, на ней теперь только он один и остался...
Орвер быстро зашагал к булочной. Трижды он натыкался на сплетенные тела и каждый раз удивлялся увиденным комбинациям. В одном случае он насчитал не менее пяти человек.
— О, Рим! — шептал он.— Оргии! О!
Он почесал голову: в результате того, что он налетел на витрину, у него вздулась шишка размером с голубиное яйцо. И ускорил шаг: мысль о возможном сопернике с лучшим параметром подстегивала его.
Желая скорее приблизиться к цели, Орвер старался достичь домов — дальше он уже будет двигаться на ощупь. По фанерному листу, благодаря которому сохраняло жизнь одно из треснувших стекол, он различил витрину антикварного магазина. До булочной оставалось два дома.
И на полном ходу он налетел на неподвижное тело, стоявшее к нему спиной. Орвер вскрикнул.
— Не толкайтесь,— услышал он грубый голос,— и постарайтесь найти способ поскорее достать эту штуковину... м-м... из моих ног, иначе я вам пасть замурую!..
— Но... э... что вы себе позволяете...— возмутился Орвер и тут же свернул налево, подальше от греха. Второй шок.
— И что вам надо? — услышал он другой мужской голос.
— В очередь хочу встать, как все люди.
В ответ он услышал хохот.
— Я что-нибудь не так сказал? — спросил Орвер.
— Вы, конечно, пришли к Нелли? — услышал он третий голос.
— Да,— пробормотал Орвер.
— Хорошо, становитесь. Будете шестьдесят первым.
Орвер уже не мог ничего сказать. Он был сокрушен.
Он ушел, так и не узнав, был ли на ней маленький гофрированный передник.
Орвер снова повернул налево. Навстречу ему шла женщина.
Столкнувшись, они оба упали на землю.
— Извините,— сказал он.
— Это я виновата.
— Позвольте, я помогу вам подняться,— сказал Орвер.— Вы ведь одна, да?
— И вы один...
— Вы женщина, да? — продолжал Орвер.
— Посмотрите сами,— сказала она.
Они приблизились друг к другу, и Орвер ощутил на уровне своей щеки прикосновение длинных шелковистых волос. Поскольку упали они на колени, то теперь вот так и стояли друг перед другом.
— Где можно быть в безопасности? — спросил он.
— На середине улицы,— ответила женщина.
Туда они и перебрались, придерживаясь края тротуара.
— Я хочу вас,— сказал Орвер.
— А я вас,— ответила женщина.— Меня звать...
Орвер остановил ее.
— Для меня это не имеет значения,— сказал он.— Я хочу знать лишь то, что узнают мои руки и тело.
— Так берите меня,— сказала женщина.
— Конечно,— констатировал Орвер,— вы не одеты.
— Как и вы.
Он лег рядом с ней.
— Нам некуда спешить,— сказала она.— Начинайте с ног и поднимайтесь выше.
Орвер был шокирован. И сказал ей об этом.
— Так вы лучше почувствуете то, что происходит,— сказала женщина.— Теперь ведь в нашем распоряжении — вы сами это сказали — только средство исследования нашей кожи. Не забывайте о том, что я не боюсь вашего взгляда. Вы эротично независимы. Будем свободны.
— Мне нравится, как вы излагаете,— произнес Орвер.
— Я читаю "Ле тан модерн”,— сказала женщина.— Давайте, посвящайте меня в тайну секса.
Что Орвер и сделал — многократно и различными способами. Она принимала самые разные позы, а область возможного увеличивается, когда вы не боитесь, что сейчас зажжется свет. И в конце концов это ведь не изнашивается. Уже упомянутая многократность в повторении практических приемов симметричного соединения и особенно два-три заслуживающих внимания урока, преподанных Орвером, добавили в их отношения доверительности.
Однако по радио передали, что ученые зафиксировали регрессивные процессы в наблюдаемом феномене и что слой тумана с каждым днем становится все прозрачнее.
Ввиду этой угрозы состоялся большой совет. Но очень быстро нашлось решение. Человеческий гений многогранен. Когда специалисты на детекторных приборах отметили, что туман рассеялся, жизнь шла своим счастливым чередом: все выкололи себе глаза.
ПРИМЕРНЫЕ УЧЕНИКИ
Люн и Патон спускались по лестнице Полицейской школы. Только что закончились занятия по рукоприкладной анатомии, и молодые люди собирались пообедать перед тем, как заступить на дежурство возле штаб-квартиры Партии конформистов, где совсем недавно какие-то молодчики, вконец оскотинев, перебили окна узловатыми дубинками. Облаченные в синие накидки, Люн и Патон шли вразвалочку. Они весело насвистывали марш полицейских. Каждый третий такт отмечался чувствительным ударом белой дубинки по ляжке соседа — вот почему это произведение требует четного числа исполнителей. Спустившись по лестнице, они свернули в галерею, ведущую к столовой. Под старыми каменными сводами марш звучал довольно любопытно: воздух начинал вибрировать на ля-бемольных четвертях, коих музыкальная тема содержала ровно триста тридцать шесть. Слева, в узеньком дворике, усаженном обмазанными известью деревцами, разминались перед тренировкой их коллеги. Одни играли в "прыг-шпик-как-по-маслу", другие колошматили зелеными учебными дубинками по тыквам — их требовалось разбить одним ударом. Люн и Патон даже головы не повернули в их сторону: сами занимались тем же ежедневно, не считая четверга — в этот день будущие стражи поря