Он побрел по аллее. На полпути споткнулся о какой-то твердый предмет, и в тот же момент из земли прямо в штанину влетела струя ледяной воды, замочив ногу до колена.
Помощник побежал. Как всегда по вечерам его охватывал гнев. Помощник сжал кулаки и на одном дыхании взлетел по ступенькам. На крыльце ручка сачка попала ему между ног. Желая удержать равновесие, он взмахнул руками, зацепился за гвоздь, торчавший просто из ничего, и снова порвал сумку. Он задыхался, словно что-то оборвалось в его теле. Спустя некоторое время он успокоился, голова бессильно упала на грудь. Стало холодно от мокрой штанины. Он взялся за ручку двери и тут же отдернул руку. Противно запахло горелым мясом — на раскаленной фарфоровой ручке чернел и съеживался кусочек кожи. Дверь открылась. Помощник вошел.
Его худые ноги подкашивались, и в конце концов он рухнул на вонючий холодный кафельный пол. Сердце бешено клокотало, и его яростные резкие толчки заставляли помощника вздрагивать.
— Радоваться нечему,— сказал хозяин, изучая содержимое сумки.
Помощник молча стоял перед столом.
— И в каком они у вас виде? — добавил хозяин.— Вот у этой все зубцы оборваны.
— Сетка ведь старая,— ответил помощник.— Если вы хотите, чтобы я приносил вам марки молодые и в приличном состоянии, то оплатите мне покупку нового сачка.
— А кто сетку истрепал,— спросил хозяин,— вы или я?
Помощник не сказал в ответ ни слова. Ныла обожженная рука.
— Отвечайте, кто истрепал сетку? — повторил хозяин.
— Я. Для вас,— ответил помощник.
— Я вас не заставляю,— сказал хозяин.— Хотите получать пятьдесят франков в день — зарабатывайте их.
— Сегодня я уже потратил тридцать франков на билет...
— Какой билет? Я оплачиваю вам дорогу туда и обратно.
— Даете фальшивые билеты.
— Тогда вам нужно быть более внимательным.
— А как я распознаю, фальшивый билет или нет?
— Это совсем не сложно,— ответил хозяин.— Фальшивые билеты делают из гофрированного картона. Настоящие — из дерева.
— Хорошо,— сказал помощник.— Верните мне тридцать франков, которые я уплатил сегодня.
— Нет. Все эти марки — в плохом состоянии.
— Неправда,— возразил помощник.— Я ловил их целых два часа. Сделал прорубь. Все продумал. Если и повреждены, так какие-то две-три марки. Из шестидесяти.
— Мне такие не нужны,— сказал хозяин.— Мне нужна двухцентовая Гвиана 1885 года[42]. Зачем мне ваша занзибарская серия? Вы мне ее вчера принесли.
— Ловлю то, что ловится,— ответил помощник.— Еще с такой сеткой! И потом, для Гвианы еще не сезон. А занзибарские вы обменять можете.
— В этом году всем попадается Занзибар,— не унимался хозяин.— Он совсем упал в цене.
— А вода в штанине, ток в калитке, ручка двери — это хоть как-то учитывается?! — взорвался помощник.
Его худое желтое лицо сморщилось, и по всему было видно, что он сейчас заплачет.
— Это закалит вас,— невозмутимо сказал хозяин.— Ну чем заняться здесь? Скучно мне, понимаете?
— Тогда ловите марки сами,— с трудом сдерживаясь, заявил помощник.
— Я вам плачу за это. А вы — вор. Крадете мои деньги.
Теряя последние силы, помощник промакнул лоб обтрепанным рукавом. Голова гудела, словно колокол. Стол вдруг начал удаляться, и помощник стал искать глазами, за что бы схватиться. Но печка тоже ушла в сторону, и он рухнул на пол.
— Встаньте,— велел хозяин.— Нечего на моем ковре валяться.
— Мне бы поесть...— промямлил помощник.
— В другой раз пораньше возвращайтесь,— посоветовал ему хозяин.— И поднимитесь же наконец! Я не хочу, чтобы вы валялись на моем ковре! Поднимитесь, черт возьми!
Голос хозяина дрожал от злобы, он машинально постукивал узловатыми пальцами по столу.
Собрав остатки сил, помощник встал на колени. У него разболелся живот, из обожженной руки сочилась кровь и сукровица — он наспех обмотал руку носовым платком.
Хозяин быстро перебрал марки. Три из них ему не подошли, и он бросил их в лицо помощнику. Смачно чмокнув, марки радостно присосались к его щеке.
— Отнесите их туда, где взяли,— отчеканил хозяин металлическим голосом.
Помощник заплакал. Взмокшие волосы падали ему на лоб, левая щека была промаркирована. Он еле поднялся.
— Я терплю это в последний раз! — прошипел хозяин.— Мне не нужны марки в плохом состоянии. И не рассказывайте мне больше басен про ваш сачок.
— Хорошо, господин.
— Возьмите ваши пятьдесят франков.— Хозяин вынул из кармана бумажку, брызнул на нее слюной, надорвал ее почти наполовину и бросил на пол.
Помощник с большим трудом нагнулся. Его колени коротко и отрывисто потрескивали триолями.
— У вас замызганная рубашка,— сказал хозяин.— Ночевать сегодня будете на улице.
Подняв деньги, помощник вышел. Ветер усилился, и рифленое стекло перед кованой решеткой входной двери дрожало. Закрывая за собой дверь, он в последний раз взглянул на хозяина. Тот склонился над альбомом и, вооружившись большой желтой лупой, разглядывал занзибарские марки, определяя их ценность.
Помощник сошел с крыльца, прячась в длинную куртку, позеленевшую от воды марочных прудов. Ветер пронизывал старую куртку и так раздувал ее, что, казалось, на спине у помощника вырос горб, а это не могло не иметь вредных последствий для позвоночника. Помощник страдал внутренним миметизмом[43] и был вынужден ежедневно бороться с этим недомоганием, в результате больные органы функционировали нормально, сохраняя обычную форму.
Теперь уже совсем стемнело, земля излучала тусклый, невысокого качества свет. Помощник свернул направо и пошел вдоль дома. Он ориентировался по черному раскрученному шлангу, которым пользовался хозяин, когда топил крыс в подвале. Помощник подошел к трухлявой будке, в которой ночевал накануне. Промокшая соломенная подстилка пахла тараканами. Круглый вход был завешен куском старого одеяла. Когда помощник приподнял его, чтобы залезть в будку, вспыхнул ослепительный свет и раздался взрыв. В будке разорвалась большая петарда. Сильно запахло порохом.
Помощник от неожиданности подпрыгнул, сердце его заколотилось. Желая унять сердцебиение, он задержал дыхание, глаза тотчас же задергались, и он жадно глотнул воздух. В легкие проник запах пороха, и помощник немного успокоился.
Он подождал какое-то время, прислушался. Тихо свистнул. Не оборачиваясь, вполз в будку и скрючился на противной подстилке. Опять свистнул и прислушался. К будке приблизился мелкими шажками его пушистый ручной зверек. Помощник как-то умудрялся прокормить зверька дохлыми рыбами. Зверек залез в будку и прижался к нему. И тут помощник спохватился и взялся рукой за щеку. Все три марки уже начали сосать его кровь. Он с немалым трудом оторвал их от щеки, едва сдержавшись, чтобы не закричать от боли, и выбросил из будки. На влажной земле они до завтра, конечно же, проживут. Зверек лизнул его в лицо, и помощник заговорил с ним, чтобы успокоиться. Говорил он тихо, поскольку хозяин расставил всюду подслушивающие устройства: хотел знать, о чем помощник говорит наедине с собой.
— Он у меня в печенках сидит,— прошептал помощник.
Зверек преданно засопел, нежно его лизнул.
— Думаю, мне нужно что-то сделать. Нельзя позволять третировать себя, надо, несмотря на его запреты, надевать чистые рубашки, и пусть он выдает мне билеты из дерева. И потом, надо починить сачок и не давать ему дырявить его. Я должен отказаться спать в будке, потребовать себе комнату и прибавку к жалованью — невозможно жить на пятьдесят франков в день! А еще необходимо поправиться и стать очень крепким и красивым, а потом неожиданно для него восстать и спустить ему кирпич на голову. Думаю, придет время, и я это сделаю.
Он сменил позу, повернувшись на другой бок, и стал так напряженно думать, что воздух большими толчками выходил из будки через круглое отверстие и в ней невозможно стало дышать, хотя немного воздуха попало-таки в будку через щели в полу под дырявой подстилкой, но она от этого еще сильнее воняла тараканами, к тому же смердели улитки, у которых началась течка.
— Терпеть не могу эту будку. В ней холодно. К счастью, со мной ты. А в подвале бурлит вода — хозяин топит крыс. Ну нельзя же уснуть, когда в ушах стоит крысиный визг. Каждый божий вечер! И почему он так хочет во что бы то ни стало извести этих крыс и утопить их непременно в воде? Крыс ведь топят в крови.
Зверек больше не лизал его. На сером фоне светящейся земли отражался его профиль: вытянутая мордочка, заостренные ушки, желтые, с холодным отблеском, глаза. Зверек тоже ворочался, устраиваясь поудобнее, и наконец пристроился, уткнувшись носом в ляжку.
— Мне холодно,— сказал помощник.
Он начал тихо рыдать. Слезы капали на подстилку, от нее поднимался легкий пар, и контуры предметов становились смутными.
— Разбуди меня завтра пораньше,— попросил помощник зверька.— Мне надо отнести обратно эти три марки. Лишь бы он не дал мне фальшивый билет!
Где-то вдалеке послышались сначала грохот, потом пронзительный визг и легкий топот лапок.
— О!..— простонал помощник.— Опять он взялся за крыс! Я хотел бы, чтобы он сам был крысой — тогда я поливал бы его из шланга, пока он не сдохнет. Может, завтра вечером он даст мне мои пятьдесят франков. Ах, как я голоден! Крысу бы съел живьем!
Он держался за живот обеими руками и все плакал, затем мало-помалу ритм его страданий замедлился — так останавливается мотор,— и скрюченное тело расслабилось. Помощник уснул, прижавшись щекой к смердящей подстилке и высунув ноги из будки. В его пустом животе как будто перекатывали гравий.
Ползая по комнате, хозяин услышал, как пропела знакомые слова торговка перцем: она всегда возвещала о своем приходе таким образом. Хозяин встал на ноги, понял, что он и в этом положении может передвигаться, побежал в прихожую и с демонстративной грубостью открыл дверь. Стоя на крыльце, он всматривался в подходившую девушку.