— Вы в Каркассон? — спросила она голосом сирены.
— Я бы с радостью,— ответил Оливье,— но вот не знаю, по какой дороге повернуть за Руаном.
— Я вам покажу,— сказала Жаклин.
Находились они совсем недалеко от Гавра и ехали в парижском направлении[45].
Еще через три километра Оливье, человек от природы застенчивый, снова остановил свой фаэтон и полез с разводным ключом на левое крыло, чтобы повернуть зеркальце заднего вида.
Теперь, повернувшись влево, он мог видеть девушку в три четверти, а это лучше, чем не видеть ничего. Она сидела справа от него и улыбалась. Улыбка, лукавая в глазах Оливье, на самом деле была совершенно обычной.
На заднем сиденье были только Майор, пес и два чемодана. Майор спал, а чемоданам было несподручно дразнить пса — тот сидел слишком далеко от них.
Оливье убрал разводной ключ в жестяную коробку под фартуком, сел за руль, и машина поехала дальше.
Он мечтал об этом отпуске, начиная с конца предыдущего, как и все много работающие люди. Одиннадцать месяцев готовился он к этому дню, такому счастливому для всех отпускников, особенно когда едешь поездом: однажды ранним утром сядешь в вагон и помчишься к раскаленному безлюдью Овернских тропиков, что тянутся до самой Од[46] и гаснут лишь в сумерки. Он заново переживал свое последнее утро в конторе, вспоминая, как он, забросив ноги на стол, бросает в корзину папку для корреспонденции, как приятно было спускаться на лифте, возвращаться к себе домой на Набережную улицу; солнечный зайчик от металлического браслета плясал перед его глазами, кричали чайки, лужайки были серо-черные, порт жил своей жизнью, правда, несколько вялой, а из аптеки Лятюлипа, соседа снизу, доносился сильный запах дегтя.
Как раз в это время в порту разгружали норвежскую баржу с сосновым лесом, напиленным на кругляши в три-четыре фута длиной, в воздухе носились картинки вольной жизни в бревенчатом домике на берегу Онтарио, и Оливье жадно ловил их глазами, потому и споткнулся о стальной трос и оказался в воде, отягощенной мазутом или, скорее, облегченной им, поскольку его удельный вес меньше. А еще в воде плавал разный летний мусор...
Но все это было вчера, а сегодня самые сокровенные фантазии Оливье блекли в сравнении с действительностью: он за рулем своей машины, вместе с Жаклин, псом, двумя чемоданами и Майором.
Вместе с Жаклин, имени которой Оливье еще не знал.
За Руаном Жаклин грациозным жестом показала Оливье дорогу и еще ближе придвинулась к нему — теперь ее темные волосы касались щеки молодого человека.
Глаза у него затуманились, он пришел в себя лишь через пять минут и смог наконец отпустить педаль акселератора, которая ушла назад неохотно: с прежнего места она видела сквозь маленькое отверстие в нижней части корпуса добрый кусок дороги.
Дорога с большой скоростью наматывалась на шины, но усовершенствованное приспособление, созданное на основе клещей "Супер", продающихся в магазине "Велосипедист", автоматически отсоединяло ее, и, растянутая от быстрого движения колес, она падала вниз мягкими волнами. Дорожные рабочие резали ножницами образовавшиеся выпуклости; их высота возрастала прямо пропорционально скорости движения машины и в свою очередь влияла на коэффициент растяжения. Спорт неблагодарный, однако за счет сэкономленного таким образом щебеночного покрытия ежегодно строились новые дороги, и их поголовье во Франции неуклонно росло.
По обе стороны дороги стояли деревья, не принимавшие участия во вращательном движении: их надежно удерживали в земле специально для этого предусмотренные корни. Тем не менее деревья иногда подпрыгивали от неожиданности, так случилось и когда мимо них проезжала машина Оливье: она ужасно тарахтела; их ветви не касались телефонных проводов, поэтому попрыгунчики не могли быть предупреждены о том, что к ним подъезжает машина,— кстати, за попытку войти в контакт с проводами ответственные работники неминуемо подвергали нарушителей подрезке.
Птичьи гнезда привыкли к разного рода толчкам еще с тысяча восемьсот девяносто восьмого года и поэтому сохраняли теперь олимпийское спокойствие.
Маленькие облака придавали небу вид неба, усеянного маленькими облачками,— на самом деле таким оно и было. Солнце освещало, ветер перемещал воздушные массы или же наоборот — воздушные массы порождали ветер; дискутировать на эту тему можно достаточно долго, поскольку "Малый Лярусс" определяет ветер как "движение воздушных масс", а движение ветра — это и то, что двигает, и то, что движимо.
Время от времени дорогу перебегали морские свиньи, но это был всего лишь обман зрения.
Оливье все еще видел в зеркальце на три четверти Жаклин, и в сердце его зарождались смутные желания — даже Макс дю Вези[47] не сказал бы об этом иначе.
Толчок, более сильный, нежели предыдущие (их уже было несколько), вывел Майора из оцепенения. Он потянулся, поскреб физиономию пятерней, достал из кармана расческу и привел в порядок свою гриву. Вынул свой стеклянный глаз из соответствующей глазницы, поплевал на уголок носового платка и тщательно протер им упомянутое око, которое и протянул псу, однако тот от обмена отказался. Тогда Майор вставил глаз на место и наклонился к переднему сиденью, желая завязать разговор,— до сих пор Оливье и Жаклин изредка обменивались предельно скупыми репликами.
— Как вас зовут? — спросил он, облокотившись на спинку сиденья между Оливье и девушкой.
— Жаклин,— ответила она, слегка повернувшись влево и показав Майору свой профиль, вследствие чего Оливье наконец-то увидел ее фас.
Созерцание новой части Жаклин, открывшейся перед Оливье, до такой степени поглотило последнюю четверть зрения водителя, что тот не смог вовремя заметить появление на дороге одного фактора; в результате не сработал соответствующий рефлекс, и ничего не видя перед собой, кроме упомянутой уже новой части пассажирки, водитель наехал на этот самый фактор, оказавшийся козой.
Отскочив рикошетом от козы, он врезался в каменный столб, установленный хозяином авторемонтной мастерской справа от двери с тем, чтобы можно было различать правую и левую стороны. Обняв изголодавшийся по сюрпризам столб правым крылом, машина Оливье пролетела по инерции и затормозила в самой середине мастерской.
Хозяин счел своим долгом отремонтировать автомобиль, а Оливье помог Жаклин выйти со своей стороны, так как правую дверцу владелец мастерской уже снял.
Майор и пес тоже вышли из машины и отправились на поиски ресторана, желательно с баром: Майору хотелось выпить.
По дороге они выяснили, что коза — первопричина аварии — осталась стоять на месте как ни в чем не бывало, цела и невредима, поскольку была деревянной, а в белый цвет ее выкрасил хозяин мастерской, желавший привлечь благодаря этому созданию новых клиентов. Проходя мимо, Жаклин погладила козу, а пес в знак симпатии оставил у одной из ее ног свой памятный след, не высыхавший еще некоторое время.
Единственный в округе ресторанчик — "Коронованный Тапир" — представлял собой дивное зрелище. В углу стояло что-то похожее на каменное корыто, в нем пылали угли, вокруг копошились мужчины, один из них ожесточенно бил молотком по куску раскаленного металла в форме лошадиной подковы. Но что еще более любопытно, рядом стояла, согнув левую заднюю ногу, с холщовым мешком на шее сама лошадь. Она что-то пережевывала могучими зубами — не мрачные ли мысли? Пришлось признать очевидное: ресторанчик был напротив.
Майору и псу подали на белой скатерти пустые тарелки, ножи, вилки, стаканы и солонку-перечницу с горчичницей посередине да еще и принесли что-то поесть. Перекусив, Майор выпил стаканчик какой-то бурды и отправился вместе с псом переваривать пищу в поле люцерны.
Оливье и Жаклин остались одни в тени грабовой аллеи.
— Так, значит, вы знали, что я еду в Каркассон? — спросил Оливье напрямую.
— Нет,— ответила Жаклин,— но я счастлива, что и вам туда надо.
Не выдержав обрушившегося на него счастья, Оливье задохнулся и начал дышать, как человек, которого душат,— единственное, чего ему не хватало для полного сходства, так это смеха палача.
Понемногу он взял себя в руки, снова преодолев робость. Он слегка придвинул свою руку к руке Жаклин, сидевшей напротив,— и сразу же вырос в своем представлении на полголовы.
Птицы под грабами шумели не меньше ослов и бросались крошками хлеба и камешками. Это веселое окружение вскружило Оливье голову — и та пошла кругом.
— Вы туда надолго? — задал он новый вопрос.
— Я думаю провести там все каникулы,— ответила Жаклин с улыбкой более чем волнующей.
Оливье подвинул руку еще ближе к девушке, и от пульсации крови в его артериях слегка задрожало золотистое вино в одном из стаканчиков, а когда биение крови вошло с ним в резонанс, стаканчик не выдержал и лопнул.
Оливье снова набрался смелости и продолжил:
— Вы едете к родственникам?
— Нет,— ответила Жаклин,— я остановлюсь в отеле "Альбигоец", неподалеку от вокзала.
Он присмотрелся и увидел, что волосы у нее вовсе не такие темные, особенно в лучах солнца, как сейчас, а маленькие веснушки на руках, загорелых от частого пребывания на воздухе — от этого еще не то бывает,— будоражили его, и Оливье покраснел.
Наконец, собрав все мужество, которое он зажал в левый кулак, оставшейся рукой Оливье накрыл ближайшую к нему ладошку Жаклин — какую именно, смельчак не знал, поскольку вся она спряталась под его громадной лапищей.
Сердце Оливье стучало так громко, что он даже спросил: "Кто там?", но сам заметил: Жаклин руки не отняла.
Вот тогда распустились все цветы, а окрестности наполнились чудеснейшей из мелодий. Это Майор исполнял Девятую симфонию в сопровождении хора. Он принес известие: автомобиль исправен.
Они проехали Клермон, и теперь машина тарахтела между двумя рядами электрических столбов, наполнявших воздух превосходнейшим ароматом озона.