Осень в Пекине. Рассказы — страница 9 из 30

— Куда же его положить? — спросил интерн, которому было тяжело удерживать Анну.

— Разберитесь сами! — сказал Жуйманжет.— У меня обход. А Онт уже скоро непременно проснется.

Интерн ослабил объятия, и Анна съехал на пол.

— Я мог бы положить его на место этого стула,— предложил он.

В ответ стул несколько раз отвратительно скрипнул.

— Оставьте стул в покое! — сказал Жуйманжет.— Если я замечу, что вы плохо с ним обращаетесь...

— Хорошо,— сказал интерн.— Тогда пусть он остается прямо здесь.

— Как хотите.

Профессор поправил на себе халат и вышел из палаты мягким неслышным шагом. Он исчез за поворотом покрытого лаком коридора.

Оставшись один, интерн медленно приблизился к стулу и обратил на него полный ненависти взор. Он был настолько уставшим, что глаза у него поминутно непроизвольно закрывались. Вошла медсестра.

— Вы давали ему судно? — спросил интерн.

— Да,— ответила медсестра.

— И что?

— Из него сыпятся прогнившие опилки. А однажды он поднялся. Он передвигается иноходью. Это отвратительно. Я была в ужасе.

— Сейчас я его осмотрю,— сказал интерн.— Дайте мне чистое белье.

— Вот оно,— сказала медсестра.

У него не хватило сил даже на то, чтобы провести рукой у нее между ног, хотя она по привычке распахнула халат. Медсестра раздосадованно подала ему пеленку и, вертя задом, вышла из палаты. Интерн сел на кровать и снял со стула покрывало. При этом он старался не вдыхать воздух, потому что стул скрипел как никогда.

8

Когда Жуйманжет вернулся с обхода, то застал интерна спящим у кровати Корнелия прямо поперек Анны. Что-то на соседней кровати показалось профессору необычным, и он откинул покрывало со стула эпохи Людовика XV. Ножки его окоченели. Он постарел лет на двадцать. Холодный, неподвижный, он скорее напоминал стул эпохи Людовика XVI. Некогда изогнутая спинка, напрягшись и вытянувшись, свидетельствовала о тяжелой агонии. Профессор обратил внимание на бледно-синюшный цвет древесины и, обернувшись, сильно ударил интерна ногой в голову, но тот даже не пошевелился. Он храпел. Профессор склонился и потряс его.

— Как?.. Вы спите?.. Что вы натворили?..

Интерн шелохнулся и открыл затуманенный глаз.

— Что с вами? — повторил вопрос Жуйманжет.

— Укол... себе...— пробормотал интерн.— Эвипан... спать...

Глаз закрылся, и послышался пещерный храп.

Жуйманжет затряс его еще сильнее.

— А что со стулом?

Интерн пробормотал:

— Стрихнин...

— Мерзавец!..— произнес Жуйманжет.— Теперь только и осталось, что поставить его на пол и набить новыми опилками.

Он в огорчении выпрямился. Интерн блаженно спал. Анна и Корнелий — тоже. Жуйманжет зевнул, осторожно приподнял стул и поставил его на пол. Тот издал последний предсмертный скрип, и профессор сел на него. Голова его клонилась в разные стороны, и когда она уже обрела удобное положение, в дверь постучали. Профессор не услышал, и Ангел, постучав еще раз, вошел в палату.

Жуйманжет обратил на него туманный, бессмысленный взгляд.

— Он никогда не будет летать...— пробормотал он.

— Простите? — вежливо спросил Анна.

Профессору было трудно вернуться к действительности. Он сделал над собой огромное, многокилограммовое усилие, и ему удалось кое-что произнести.

— "Пингу-903" здесь будет негде летать. Слово Жуйманжета!.. Деревьев слишком много...

— А что, если вам поехать с нами? — спросил Ангел.

— С кем это?

— С Анной, со мной и с Рошель.

— А куда?

— В Эксопотамию.

Своды Морфея приоткрылись над Жуйманжетом, а сам Морфей бросил ему на голову камень. Жуйманжет окончательно проснулся.

— Черт побери! Да это же настоящая пустыня!..

— Да,— подтвердил Ангел.

— То, что мне нужно!

— Значит, вы согласны?

— На что? — спросил переставший понимать что-либо профессор.

— Как, разве господин Онт не делал вам предложение?

— Господин Онт меня уже достал. Восемь дней я держу его на эвипане, чтобы он оставил меня в покое.

— Но он всего-навсего хотел предложить вам работу в Эксопотамии. Место главного врача в лагере.

— В каком лагере? Когда?

— В нашем лагере, где будут жить люди, строящие железную дорогу. Работы начнутся через месяц. Анна, я и Рошель должны выехать туда завтра.

— Какая Рошель?

— Наша подруга.

— Красивая?

Жуйманжет оживился.

— Да,— сказал Ангел.— По крайней мере, для меня.

— Вы влюблены! — заявил профессор.

— О нет! — ответил Ангел.— Ее любит Анна.

— Но вы тоже любите?

— Да,— сознался Ангел.— Именно поэтому необходимо, чтобы и Анна ее любил, раз она любит его. Она была бы довольна.

Жуйманжет потер нос.

— Это уже ваше дело,— сказал он.— Однако будьте осторожнее с такими рассуждениями. Так вы думаете, там достаточно места для "Пинга-903"?

— Даже не сомневайтесь!

— Откуда вы знаете?

— Я — инженер,— сказал Ангел.

— Превосходно!

Профессор нажал на звонок у изголовья Корнелия.

— Погодите,— сказал он Ангелу.— Нужно их разбудить.

— Но как?

— О, все очень просто — один укол! — заверил профессор.

Он замолчал и задумался.

— О чем вы думаете? — спросил Ангел.

— Я возьму с собой своего интерна,— ответил Жуйманжет.— Это честный и порядочный малый...— Он вдруг вспомнил, на каком стуле он сидел, и ему стало не по себе, однако он продолжал: — Надеюсь, и для Крюка у них найдется место. Это очень хороший механик.

— Несомненно! — ответил Ангел.

А потом вошла медсестра и принесла все, что требовалось для уколов.

ПАССАЖ

Теперь настало время на минуту приостановиться, потому что дальше последуют главы, напряжение в которых будет нарастать. Понятно почему: у нас уже есть девушка, красивая девушка. Появятся еще и другие, а такие обстоятельства диктуют перемены.

Если бы не девушки, мы могли бы веселиться чаще, и вовсе не потому, что девушки любят грустить,— по крайней мере, они так утверждают,— а потому, что грусть приходит вместе с ними. С теми, которые красивы. Не будем говорить о дурнушках — о них уже достаточно сказано. Впрочем, все девушки красивы..

Имя одной будет Медь, а другой — Лаванда, имена остальных появятся позже, только не в этой книге и не в этой истории.

В Эксопотамии будет много народа, потому что это пустыня. Людям нравится собираться вместе в пустыне — там для этого достаточно места. Они и в пустыне пытаются делать то же, что делали в иных местах, но это кажется им новым, потому что на фоне пустыни все становится более заметным, особенно если предположить, что солнце обладает там особыми качествами.

Пустыней занимаются многие. Артур Эддингтон, например, предложил способ изловить всех находящихся там львов: достаточно просеять весь песок, и львы останутся в сите. В этом деле есть одна самая интересная фаза: перетряхивание. В конце концов все львы оказываются в ваших руках. Однако Эддингтон забыл, что со львами в сите останутся камни. Впрочем, я буду время от времени говорить о камнях.

ДВИЖЕНИЕ ПЕРВОЕ

Данный метод необычайно выгоден, а экономичность и качество волокон делают его исключительно интересным!

Рене Экурру. "Бумага". Арман Колен, 1941. С.84.

I

Афанагор Багрянородный отложил свой археологический молоток по причине того, что ощутил голод. Верный собственному девизу ("Sit tibi terra levis"[6]), он вошел в палатку, чтобы пообедать, оставив горшок, очистку которого он заканчивал.

Затем, для удобства читателя, он заполнил следующую анкету, полностью воспроизведенную здесь, но уже типографским способом:

Рост: 1 м 65 см

Вес: полных 69 килограммов

Волосяной покров на голове: седеющий

Волосяной покров на теле: слабо выражен

Возраст: неопределенный

Лицо: продолговатое

Нос: достаточно прямой

Уши: универсального типа в форме ручки амфоры

Одежда: малоухоженная, с оттянутыми от сомнений карманами

Дополнительные сведения: не представляют никакого интереса

Привычки: за исключением перемен — постоянные.

Заполнив анкету, Афанагор разорвал ее. Он не испытывал в ней какой бы то ни было нужды по причине того, что с юных лет занимался сократовским упражнением, именуемым в простонародье:

γνωθι σεαυτον[7]

Палатка Афы была сделана из специально выкроенной материи и оснащена смотровыми окошками, а также прочими изысканно подобранными приспособлениями. Она была прикреплена к земле с помощью кольев из цилиндрической базуки, придававших ей необходимую высоту и прочно ее удерживавших.

Над этим жильем была еще одна матерчатая оболочка. Держалась она посредством системы веревок, привязанных к металлическим кольям, что позволяло избегать неприятного хлопанья во время дуновения ветра.

Монтаж этой палатки, превосходно исполненный Мартеном Лардье, помощником Афанагора, позволял возможному гостю испытать целую гамму чувств в зависимости от качества и остроты его восприятия, а также оставлял простор для перспективных переживаний. Палатка занимала площадь в шесть квадратных метров (с некоторой мерой допуска, потому что она была произведена в Америке, а англосаксы измеряют в дюймах и футах то, что остальные делают в метрах, по поводу чего Афанагор часто подшучивал: в стране, где является хозяином фут[8], неплохо было бы, чтобы на ноги стал метр), а рядом было достаточно много свободного места.

Мартен Лардье, который трудился неподалеку над тем, чтобы выровнять оправу своей лупы, искривившуюся в результате слишком большого увеличения, вошел в жилье своего начальника. Мартен тоже заполнил анкету, однако порвал ее слишком быстро для того, чтобы мы могли ее здесь воспроизвести, но мы еще заставим его повторить написанное. Впрочем, с первого взгляда и так можно удостовериться в том, что он — брюнет.

— Принесите поесть, Мартен! — сказал археолог, поддерживающий в своем лагере железную дисциплину.[9]

— Хорошо, учитель,— без излишней оригинальности ответил Мартен.

Он поставил поднос на стол, сел напротив Афанагора, и они со звоном запустили свои пятизубые вилки в большую коробку с рагу, которое приготовил чернокожий слуга Дюпон.

Чернокожий слуга Дюпон готовил в это время другую банку к ужину. Для этого ему надо было сварить в крутом кипятке волокнистое мясо мумии, сопровождая этот процесс целой церемонией добавления приправ, готовилось блюдо на огне, поддерживаемом в состоянии горения с помощью торжественных заклинаний; затем необходимо было заполнить содержимым, сваренным в крутом кипятке, луженую коробку (и при этом не забыть слить крутой кипяток в маленький сток), а затем заварить коробку с помощью железного листа, в результате чего получалась порция консервов на ужин.

Дюпон был сыном трудолюбивых ремесленников, которых он убил для того, чтобы они смогли отдохнуть от трудов и почить в мире. Дабы избежать очевидной благодарности за это, он предпочитал жить в уединении полной набожности жизнью в надежде, что еще до смерти будет канонизирован папой, как это произошло со святым Фуко, ратовавшим за крестовые походы. Обычно он ходил, выпятив грудь, но в данный момент был занят тем, что клал щепки в огонь, находившийся в состоянии непостоянной стабильности. Ловким движением ножа он накалывал блестящих от влаги каракатиц и топил их в минерализованной воде. Ведро было сделано из пластин тюльпанового дерева. Попадая в кипяток, каракатицы принимали красивый цвет индиго; отсветы от огня отражались в бурлящей поверхности воды, а отражение на потолке кухни напоминало "каннабис индика". Запах, исходивший от пищи, впрочем, не слишком отличался от благовонного лосьона "Патрель", которым пользуются все мастера парикмахерского дела, даже Андрэ и Гюстав.

Тень Дюпона металась по стенам. Он дожидался момента, когда Афанагор и Мартен закончат есть, чтобы убрать со стола.

Тем временем Мартен в форме диалога докладывал о событиях, произошедших за утро.

— Что у нас нового? — спросил Афанагор.

— Если речь идет о саркофаге, то ничего,— ответил Мартен.— Он не обнаружен.

— Работы продолжаются?

— Продолжаем рыть. Во всех направлениях.

— Когда это станет возможным, будем рыть только в одном направлении.

— Говорят, сюда прибыл новый человек,— сказал Мартен.

— И кто это такой?

— Он приехал на 975-м автобусе. Его зовут Амадис Дуду.

— О, наконец-то им удалось подобрать пассажира...— вздохнул Афанагор.

— Он уже успел устроиться,— сказал Мартен.— Одолжил офисный стол и теперь пишет письма.

— У кого он одолжил стол?

— Не знаю. Похоже, у него полно работы.

— Поразительно!

— По поводу саркофага?

— Послушайте, Мартен, свыкнитесь с мыслью, что нельзя находить каждый день по саркофагу!

— Но мы пока не нашли ни единого!..

— И это — доказательство того, что их мало,— заключил Афанагор.

Мартен тряхнул головой.

— Это место никуда не годится! — сказал он.

— Мы только недавно приступили к работе,— заметил Афанагор.— Вы слишком нетерпеливы.

— Простите меня, учитель,— сказал Мартен.

— Не стоит извиняться. К вечеру вы напишите мне двести строк!

— Двести строк чего, учитель?

— Переведите на греческий одно из белых стихотворений Исидора Изу. Да выберите, какое подлиннее!

Мартен отставил стул и вышел. Работы ему хватало, по крайней мере, до семи часов вечера, а день выдался жарким.

Афанагор закончил есть. При выходе из палатки он подобрал свой археологический молоток — ему хотелось завершить очистку горшка. Он собирался сделать это как можно скорее, поскольку личность Амадиса Дуду пробуждала в нем все больший интерес.

Внутри большого горшка, сделанного из толстого фарфора, был нарисован глаз, наполовину залепленный глиной и кремнеземом. Точными и осторожными ударами молотка Афанагор сбил куски этого наслоения и увидел зрачок и радужную оболочку. В общем плане рисунок представлял собой достаточно красивый голубой глаз, несколько суровый, с изящным изгибом бровей. Афанагор старался смотреть на другую стенку горшка, дабы избежать вопрошающего взгляда этого фарфорового визави. Полностью завершив работу по очистке, он наполнил горшок песком, чтобы больше не видеть этот глаз, перевернул его кверху дном и, расколотив ударами молотка, собрал осколки. Таким образом, горшок, не занимая чрезмерно много места и не нарушая размеров экспонатов коллекции его владельца, мог уместиться в коробку стандартного размера, которую Афанагор вынул из кармана.

Закончив работу, Афанагор поднялся и направился в сторону предположительного местонахождения Амадиса Дуду. Если данная личность предрасположена к археологии, она заслуживает безусловного внимания. Безупречное чутье и на этот раз вывело археолога к нужному месту. Амадис Дуду сидел за столом и разговаривал по телефону. Афа обратил внимание на следы проведенной интенсивной работы: перед Дуду лежала стопка готовых к отправке писем, а корзина для мусора была полна уже прочитанной корреспонденцией.

— Вы не знаете, где здесь можно пообедать? — спросил, едва завидя археолога, Амадис, прикрывая при этом ладонью трубку.

— Вы чересчур много работаете, да еще при таком солнце,— ответил Афанагор.— У вас могут расплавиться мозги.

— Это — прекрасное место,— сказал Амадис.— И здесь есть чем заняться.

— Где вы нашли этот стол?

— Стол всегда находится. Я не могу без него работать.

— Вы приехали на 975-м?

Собеседник Амадиса, по всей видимости, нервничал, потому что трубка в его руке извивалась во все стороны. С недоброй улыбкой Амадис выхватил из пенала булавку и всадил ее в одно из маленьких темных отверстий наушника. Трубка застыла, и Дуду смог положить ее на аппарат.

— Что вы сказали? — переспросил Амадис.

— Я спрашивал: вы приехали на 975-м?

— Да, это достаточно удобно. Я все время езжу на нем.

— Я вас еще ни разу не встречал.

— Я не каждый день езжу на 975-м. Как я говорил, здесь полно работы. Кстати, не могли бы вы подсказать, где здесь можно пообедать?

— Возможно, удастся найти какой-нибудь ресторан,— сказал Афанагор.— Честно признаюсь, я этим ни разу не интересовался. Я взял с собой провиант, и к тому же в Жиглионе можно удить рыбу.

— И давно вы здесь?

— Уже пять лет,— ответил Афанагор.

— В таком случае, вы должны хорошо знать эту местность.

— Не слишком. В основном я работаю под землей. Там есть чудные силуро-девонские пласты. А еще мне понравились некоторые залежи эпохи плеистоцента, там я нашел город Глюр.

— Никогда не слышал,— сказал Амадис.— А наверху?

— Нужно расспросить об этом Мартена,— ответил Афанагор.— Это мой помощник, он может быть вашим провожатым.

— Он — педераст? — спросил Амадис.

— Да,— ответил Афанагор.— Он занимается любовью с Дюпоном.

— Это меня не касается,— сказал Амадис.— Тем хуже для Дюпона.

— Без него мне придется трудно,— сказал Афа.— Он перестанет готовить.

— Раз здесь имеется ресторан...

— Вы в этом уверены?

— Пойдемте со мной. Я вам покажу.

Он встал и придвинул стул. Стул крепко стоял в желтом песке.

— Песок здесь чистый,— сказал Амадис.— Мне это нравится. А ветра никогда не бывает?

— Никогда,— заверил его Афанагор.

— Если мы спустимся по этой дюне, то найдем ресторан.

От высокой негнущейся травы по земле стлались нитевидные тени. Поступь обоих пешеходов была неслышна, а их ноги оставляли конические отпечатки следов со слегка расплывчатыми контурами.

— Здесь я чувствую себя другим человеком,— сказал Амадис.— Воздух в этом месте очень полезен для здоровья.

— Тут нет воздуха,— заметил Афанагор.

— И это упрощает дело. Прежде я иногда чувствовал себя неуверенно.

— Похоже, это у вас прошло,— сказал Афанагор.— Сколько вам лет?

— Точной цифры я вам дать не смогу,— ответил Амадис.— Начало своей жизни я не помню. Все, что я могу,— это повторить информацию, переданную мне другими, а в ней я сам не уверен. Лучше не делать этого. Во всяком случае, я еще молод.

— Я дал бы вам двадцать восемь,— сказал Афанагор.

— Благодарю вас, но мне это безразлично. Вам, безусловно, попадется другой человек, которому это доставит удовольствие.

— Ладно,— сказал обиженно Афа.

Дюна круто спускалась вниз, а вторая дюна, напротив, не меньше этой, скрывала от них горизонт цвета охры. Встречные, более мелкие дюны образовывали на земле складки. Амадис безо всякого труда находил дорогу.

— Мы уже зашли далеко от моей палатки,— заметил Афа.

— Ничего,— ответил Амадис.— Обратно вы сможете добраться по следам.

— А если мы сейчас заблудимся?

— В таком случае, вы заблудитесь и на обратном пути, вот и все.

— Меня это не устраивает,— возразил Афа.

— Не бойтесь. Я знаю наверняка, где это находится. Вот — смотрите!

За большой дюной Афанагор увидел итальянский ресторан Жозефа Баррицоне. Его прозвали Пиппо. Шторы из красной материи весело выделялись на фоне гладких деревянных стен. Белых стен — для точности. Перед выложенным из светлого кирпича фундаментом и на окнах в вазонах, покрытых глазурью, цвели дикие гепатролы.

— Здесь нам, наверное, понравится,— сказал Амадис.— У них, должно быть, достаточно комнат. Я перенесу свой стол сюда.

— Вы остаетесь здесь? — спросил Афа.

— Мы будем строить железную дорогу,— сказал Амадис.— Я написал об этом домой. Эта мысль пришла мне сегодня утром.

— Но здесь нет пассажиров! — заметил Афанагор.

— Неужели вы думаете, что железные дороги строятся для пассажиров?

— Нет,— ответил Афанагор.— Конечно, нет.

— Таким образом, дорога не будет изнашиваться. Представьте себе: нам не придется высчитывать амортизацию оборудования!

— Но это — только часть сметных расходов,— заметил Афанагор.

— А вы разве что-то смыслите в делах? — грубо оборвал его Амадис.

— Ничего,— ответил Афанагор.— Я всего лишь археолог.

— Тогда идемте обедать.

— Я уже пообедал.

— В вашем возрасте можно обедать дважды,— заявил Амадис.

Они подошли к стеклянной двери. Фасад первого этажа был тоже полностью застеклен, и сквозь стекло виднелись чистые столики и обитые белой кожей стулья.

Амадис толкнул дверь, и звонок напомнил о себе громкой трелью. За большим прилавком справа от входа Жозеф Баррицоне, прозванный Пиппо, читал сногсшибательную газетную статью. На нем был красивый белый пиджак и черные брюки, а ворот рубашки был расстегнут — ведь на улице стояла жара.

— Какой черт приперся в семь часов утра? — спросил он Амадиса.

Дуду понимал наречие Ниццы, хотя и не умел писать на нем.

— Вы пришли пообедать?

— Да. Что у вас есть?

— Все, что можно найти в этом земном ресторане дипломатии,— ответил Пиппо с выраженным итальянским акцентом.

— Минестроне?

— И минестроне, и спагетти болонезе.

— Аванти! — сказал Афанагор для сохранения стиля речи.

Пиппо исчез на кухне. Амадис выбрал столик у окна и присел.

— Я хочу встретиться с вашим помощником,— сказал он.— Или с поваром. На ваш выбор.

— У вас для этого еще будет время.

— Не уверен,— ответил Амадис.— У меня полно работы. Знаете ли, скоро здесь будет толпа народа.

— Прекрасно! — сказал Афанагор.— Не соскучимся. А мы будем устраивать рауты?

— Что вы называете раутами?

— Раут — это собрание светских людей,— пояснил археолог.

— О чем вы говорите?! — возмутился Амадис.— Неужели у нас останется время для раутов?!

— Вот черт! — сказал Афанагор.

Неожиданно им овладело чувство разочарования. Он снял очки и, чтобы протереть их, поплевал на стекла.

IIСОБРАНИЕ

К этому списку можно также добавить сульфат аммония, высушенную кровь и нечистоты.

Ив Анри. "Волокнистые растения". Арман Колен, 1924.

1.

Как и положено, привратник прибыл первым. Собрание административного совета было назначено на половину одиннадцатого. Ему необходимо было отпереть дверь зала совещаний, расставить пепельницы и разложить перед каждым из советников пошлые картинки, а также произвести частичную дезинфекцию, поскольку многие из этих господ страдали смертельными заразными болезнями, да еще разместить в идеальном порядке стулья вокруг овального стола. Он вышел на рассвете — из-за хромоты ему приходилось выбираться намного раньше. Одет он был в ветхий, некогда шикарный костюм из прогнившей саржи темно-зеленого цвета, а на шее сверкала позолоченная цепочка с табличкой, на которой, если захотеть, можно было прочесть его имя. Передвигался он толчками, и при каждом шаге парализованная нога производила в воздухе спиралеобразные движения.

Он взял кривой ключ от шкафа, где хранились все необходимые вещи. Привратник заметно торопился. За дверью шкафа скрывались полки, кокетливо украшенные розовыми бумажными гирляндами, расписанными в далекие времена рукой Леонардо да Винчи. Пепельницы были расставлены скорее в импровизированном порядке, однако и это было сделано в соответствии со строгим замыслом. В специальных футлярах хранились картинки с пошлыми рисунками, многие из них были разноцветными. Привратнику в основном были известны вкусы господ советников. В стороне безобидно лежала стопка картинок, которые нравились ему лично. Улыбнувшись краем глаз, он хотел было расстегнуть ширинку, однако прикосновение к беспомощному члену заставило нахмуриться его морщинистое лицо.

Он припомнил число и понял, что чего-то серьезного можно ожидать только через пару дней. В его возрасте это было не так уж плохо, но в памяти у него еще сохранились времена, когда он был способен предаваться любимому занятию до двух раз в неделю. Приятное воспоминание вернуло ему хорошее настроение, и грязные уголки его губ сложились в форме куриного сфинктера, изобразив таким способом подобие улыбки, а в его потухших глазах засверкал злой огонек.

Привратник взял шесть пепельниц и поставил их на японский поднос со стеклянным дном, которым он обычно пользовался для подобной транспортировки. Затем, в соответствии с указателем, приколотым кнопками к обратной стороне двери шкафа, он подобрал для каждого по четыре картинки. Без труда он вспомнил о том, что президенту нравились цикличные группы с двойным совокуплением, что было следствием изучения химии. Привратник с восхищением посмотрел на верхнюю картинку. Без дальнейших проволочек он произвел остальной отбор, подморгнув картам с видом соучастника.

2.

Барон Урсус де Жанполен[10] ехал в машине к месту собрания.

3.

Без четверти десять одновременно прибыли трое советников, привратник уважительно их приветствовал. Они были с почти новыми портфелями из свиной кожи, в клетчатых пиджаках и жилетах в стиле “фэнтэзи”, цветом и кроем подходящих к костюмам, а на головах — шляпы в стиле “болеро”. Разговор их был серьезен и состоял из четких и решительных выражений при поддержке высоко вскидываемой головы и жестов правых рук, не занятых портфелями. Можно отметить, не опасаясь за влияние на понимание дальнейшего хода событий, что двое из этих портфелей имели молнии с трех сторон, одна из которых исполняла роль ручки. Третий портфель, с обычной ручкой, был позором своего владельца, который каждые три минуты напоминал о том, что после обеда непременно приобретет такой же портфель, как и два предыдущих, в ответ на такие заверения владельцы первых двух портфелей продолжали обмениваться четкими и решительными выражениями.

4.

Не считая барона Урсуса де Жанполена, который ехал в машине к месту собрания, должны были прибыть еще два члена Совета.

Один из них, Агафий Марион, вошел в здание в десять часов двадцать семь минут. Он остановился, обернулся и в свете дверного проема внимательно осмотрел царапину на правой туфле, нанесенную каким-то разиней; на сверкающей коже образовался рубец, и торчащий треугольный кусочек кожи отбрасывал тень непредусмотренной формы, потому что не был предупрежден о том, какую тень ему следовало отбрасывать, и все это вместе взятое выглядело кошмарно. Агафий Марион вздрогнул и, жестом плеча согнав мурашек, которые забегали у него промеж: лопаток, опять обернулся. Он продолжил свой путь, на ходу поздоровавшись с привратником, и за минуту до назначенного времени его правая нога пересекла порог зала собраний.

5.

Барон Урсус де Жанполен шел вслед за ним на расстоянии трех метров.

6.

Последний из заседателей запаздывал, и собрание началось без него. Всего присутствовали пять человек, привратник да еще опоздавший — в общем, семь человек. Но если округлить... К сожалению, это невозможно, поскольку для чисел менее десяти существует только одна круглая цифра — ноль, что существенно отличается от семи.

— Господа, объявляю собрание открытым. Передаю слово докладчику, который лучше меня самого сможет рассказать о продвижении дел с момента предыдущего собрания.

— Господа, хочу вам напомнить, что наша фирма создана по наущению технического директора Амадиса Дуду и имеет своей целью строительство и эксплуатацию железной дороги в Эксопотамии.

— Я так не считаю!

— Нет, именно так, вспомните!

— Да, верно, я перепутал...

— Господа, с момента последнего собрания мы получили от директора Дуду важные данные, которые были детально изучены технической службой фирмы. В связи с этим необходимо срочно направить в помощь Амадису Дуду квалифицированный руководящий персонал и исполнительных работников.

— На последнем собрании мы поручили нашему секретарю подобрать необходимые кадры, и сейчас он доложит нам о результатах предпринятых им усилий.

— Господа, для нашего предприятия мне удалось найти замечательнейшего техника нашего времени в области строительства железных дорог!

— Я так не считаю!

— Послушайте, он говорит совсем не об этом!

— Ах, вот как?

— Я назначил на эту должность Корнелия Онта.

— И это все?

— К сожалению, Корнелий Онт пострадал в автомобильной аварии. Тем не менее, благодаря безустанному труду, мне удалось заменить замечательнейшего техника, каковым является господин Онт, одним высокозаслуженным инженером. К тому же я одновременно подписал контракт с другим талантливым инженером и великолепной секретаршей. Взгляните на четвертую картинку господина Агафия Мариона: личико в верхнем левом углу, несмотря на то что черты его искажены в результате выполняемого акта, весьма напоминает вышеупомянутую секретаршу.

— Господа, передайте эту картинку.

— Я так не считаю!

— Вы постоянно нас перебиваете и заставляете терять время!

— Извините, я думал о другом.

— А исполнительный персонал?

— С ним все в порядке.

— Господа, на сегодняшний день мне также удалось найти доктора и интерна, присутствие которых станет неоценимым, когда несчастные случаи на стройке достигнут своего апогея.

— Я так не считаю!

— А исполнительный персонал?

— Договор, подписанный господином Дуду на месте, предусматривает, что питание и проживание технической дирекции берет на себя владелец ресторана Баррицоне.

— Господа, работу, проделанную нашим секретарем, можно оценить как плодотворную. Кроме того, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что один из моих племянников, Робер Гунян де Пело, кажется мне человеком, о котором можно только мечтать на посту коммерческого директора, если он, конечно, даст согласие принять на себя эти функции. Предлагаю предоставить ему возможность самому определить размеры своего вознаграждения и подобрать себе секретаршу.

— Превосходно!

— Что касается технического персонала, то можно было бы назначить существующую здесь зарплату плюс премиальные за работу в отдаленном месте.

— Я так не считаю!

— Здесь он прав!

— Что такое техник? Его работа не требует особых талантов. Ему достаточно чисто механически обращаться с уже готовыми деталями так, как этому его обучили.

— Я против премиальных!

— Оставим небольшие премиальные.

— Над этим стоит поразмыслить.

— Господа, объявляю собрание закрытым!

— Верните мне картинку!

— Мы же не решили, что делать с техническим персоналом.

— Обсудим этот вопрос на следующем собрании.

— Я так не считаю!

Они все недружно встали и покинули зал под звуки нервозного разговора. Привратник раскланялся с проходящими мимо него и, волоча свою обезумевшую ногу, медленно вернулся к месту упокоившегося собрания, испускавшего ядовитый чад.

III

Давно уже установлено, что маленькие дети, равно как и детеныши животных сосут все, что попадает им в рот, главное — обучить их сосать в нужном месте.

Лорд Рэглан. "Табу инцеста". Пайо, 1935. С.29.

Чемодан казался Анне чересчур тяжелым, и он задавался вопросом, не слишком ли много предметов не первой необходимости находилось в нем. Раздосадованный, он оступился на последней ступеньке начищенной до блеска лестницы. Правая нога ушла вниз, а рука непроизвольным движением выбросила чемодан через открытую фрамугу. Он мгновенно вскочил, выбежал на улицу и на лету подхватил падающий чемодан. Тот был тяжел, от усилия его шея напряглась, в результате чего от рубашки отлетела пуговица из лучезарного металла (рубашку он приобрел пять лет назад на одной благотворительной ярмарке). Галстук сразу же ослабился и опустился на несколько сантиметров, требовалось привести все это в порядок. Он поднял чемодан и ценой жестокого усилия забросил обратно через фрамугу, пробежал задом через дверь, дабы успеть подхватить его, и таким же образом взбежал на десять ступенек вверх. У него вырвался вздох облегчения, когда он почувствовал, как галстук вновь затягивается, а пуговица щекочет горло.

На этот раз он покинул дом без приключений.

В это же время Рошель тоже выбиралась из дому, она спешила — необходимо было добраться на вокзал до того, как машинист локомотива выстрелом из пистолета даст сигнал к отправлению. В целях экономии на железных дорогах использовали старый влажный порох, и нужно было нажимать на спусковой крючок за полчаса до желаемого времени, однако иногда случалось так, что выстрел раздавался почти сразу же. Собираясь в дорогу, Рошель потратила много времени, чтобы одеться, зато результат был превосходным.

Сквозь разрез ее легкого пальто из ворсистой шерсти виднелось платье зеленого цвета очень простого покроя. Тонкие нейлоновые чулки плотно облегали ноги, обутые в туфли желтого цвета. Чемодан следовал за ней на расстоянии нескольких шагов, его нес младший брат; он сам вызвался проводить ее, в благодарность за это Рошель доверила ему столь важную работу.

Вход в метро был неподалеку, и его черная пасть то и дело проглатывала неосторожных людей. Временами происходило движение в обратном направлении, и тогда пасть с трудом выплевывала группу побледневших и измученных индивидуумов, одежда которых отдавала запахом вонючей утробы этого монстра.

Рошель осмотрелась, надеясь остановить такси — одна только мысль о метро приводила ее в ужас. На ее глазах всасывающая пасть, чмокая, поглотила пять человек, трое из которых были деревенскими, что подтверждали их корзины с гусями. Рошель закрыла глаза, чтобы прийти в себя. Такси поблизости не было. От потока машин и автобусов, проезжавших мимо, у нее закружилась голова. Она уже была готова позволить коварной лестнице поглотить себя, но младший брат удержал ее, ухватившись за подол платья. Это его движение приоткрыло превосходные бедра Рошель, и мужчины вокруг упали в обморок; она отошла от роковой ступеньки и в знак благодарности поцеловала брата. На ее счастье тело одного из потерявших сознание чуть не угодило под колеса проезжавшего мимо такси, шины которого побледнели, и машина остановилась.

Рошель подбежала к такси, назвала водителю адрес и подхватила на лету чемодан, брошенный ей братом. Он смотрел, как она отъезжала, а она правой рукой посылала ему воздушные поцелуи через заднее стекло машины, на котором раскачивалась собака, сделанная из мрачного плюша.

Билет, взятый накануне Ангелом, содержал определенные характерные номера, а пояснения, данные пятью служащими, вполне совпадали с общим впечатлением, полученным от изучения табличек с указателями. Таким образом она без труда нашла свое купе. Анна только что прибыл и как раз укладывал свой чемодан в сетку для багажа; по его лицу струился пот, он снял пиджак и повесил его над своим местом. Рошель с восхищением посмотрела на его бицепсы, видневшиеся сквозь полосатый поплин рубашки, его глаза осветились радостью.

— Превосходно! Вы прибыли вовремя!

— Я всегда прихожу вовремя,— сказала Рошель.

— Удивительное дело, вы ведь не привыкли работать!

— О, надеюсь, что привыкну не слишком скоро,— сказала Рошель.

Она по-прежнему держала чемодан в руках, и он помог ей уложить вещи.

— Простите, я засмотрелся на вас...

Рошель улыбнулась. Ей понравилось это извинение.

— Анна...

— Что?

— Это путешествие будет долгим?

— Очень долгим. Нужно потом сесть на корабль, потом — опять на поезд, а затем — на машинах добираться по пустыне.

— Как это прекрасно! — сказала Рошель.

— Это действительно прекрасно!

Они сели бок о бок.

— Ангел тоже уже пришел...— сказал Анна.

— О!..

— Он вышел, чтобы купить что-нибудь поесть и почитать.

— Как он может думать о еде, когда мы здесь вдвоем?..— прошептала Рошель.

— На него это не производит такого действия, как на нас.

— Мне он нравится, только в нем мало поэтичного,— сказала Рошель.

— Он немного в вас влюблен.

— В таком случае он не мог бы думать о еде!

— Мне кажется, он заботится не только о себе самом,— ответил Анна.— Хотя, может, и только о себе. Не знаю.

— Я не могу думать ни о чем другом, кроме этого путешествия... с вами...

— Рошель!..— произнес Анна почти шепотом.

— Анна!..

— Я хочу поцеловать вас.

Рошель ничего не ответила, но слегка отстранилась.

— Вы все испортили! — сказала она.— Вы такой же, как и все мужчины.

— Вам хотелось бы, чтобы я сказал, будто вы мне безразличны?

— Вы непоэтичны! — в ее голосе прозвучали нотки разочарования.

— С такой красивой девушкой, как вы, невозможно быть поэтичным,— сказал Анна.

— В таком случае, у вас может возникнуть желание целоваться с любой смазливой дурочкой. Я так и думала.

— Не будьте такой, Рошель!

— Какой?

— Такой... противной...

Она слегка приблизилась, все еще сохраняя обиженный вид.

— Я не противная.

— Вы восхитительны!

Рошель очень хотелось, чтобы Анна поцеловал ее, но нужно было его помучить. Нельзя давать им волю!

Анна не прикасался к ней, боясь обидеть. Не все сразу. Кроме того, она такая чувствительная. Очень нежная. Такая молодая! Трогательная. Целовать ее в губы нельзя. Это слишком вульгарно. Только в виски, может,— в глаза. У самого уха. Сначала обнять ее за талию.

— Я ничуть не восхитительна.

Она сделала вид, что хочет отстранить руку, которой Анна обнял ее за талию. Если бы она действительно этого захотела, он убрал бы ее.

— Я вас обидел?

Ей не хотелось, чтобы дела принимали такой оборот.

— Вы меня не обидели. Просто вы такой же, как и все остальные.

— Это неправда.

— Наперед известно, что вы станете делать.

— Нет,— сказал Анна,— если вы не хотите, я не стану вас целовать.

Рошель ничего не ответила и потупилась. Губы Анны почти касались ее волос. Он что-то шептал ей на ухо. Она почувствовала его легкое и многозначительное дыхание и опять отстранилась.

Анне это не понравилось. В последний раз, в машине, она сама льнула к нему... И все было так просто... А сейчас она начала ломаться. Нельзя же давить пешеходов каждый раз, когда хочешь поцеловать девушку... Чтобы вырвать у нее согласие. Он решительно придвинулся к ней и поцеловал в розовую щечку. Не очень сильно. Она слегка сопротивлялась. Недолго.

— Не так!..— прошептала она.

— Я не хотел вас обидеть,— выдохнул Анна.

Она полуобернулась к нему и подставила свои губы. Чтобы было веселее, она слегка укусила его. Такой большой парень! Нужно его немного поучить. В дверях послышался шорох, не меняя положения, она взглянула туда и увидела удалявшуюся спину Ангела.

Рошель ласкала волосы Анны.

IV

...Эти штучки я отныне буду переставлять только вот так, с места на место, потому что это начинает осточертевать.

Борис Виан. "Неопубликованные мысли".

Профессор Жуйманжет добирался до Эксопотамии своим ходом, и поэтому ехал по дороге на собственном транспортном средстве. Данное средство могло бросить вызов любой попытке описания, однако одна из этих попыток приняла вызов, и получился следующий результат:

Имелось в наличии:

одно колесо спереди справа,

одно колесо спереди слева,

одно колесо сзади слева,

одно колесо сзади справа,

посредине, под углом в 45 градусов по отношению к центрам трех колес (среди которых было еще и четвертое), находилось пятое колесо, которое Жуйманжет именовал рулем. Под воздействием этого пятого колеса остальные временами производили некие совместные движения, и это было совершенно естественно.

Внутри, между перегородками из листового железа и чугуна, можно было бы насчитать множество и других различных колес, однако при этом все пальцы оказались бы в смазке.

Добавим к этому еще нечто от железа, обивочной ткани, фар, масла, казенного горючего, радиатора, так называемого заднего моста, бегающих поршней, шатунов, коленчатого вала, магмы и интерна, сидевшего рядом с Жуйманжетом и читавшего хорошую книгу Жака Лутало и Николя, а именно: "Жизнь Жюля Гуффе". Необычно хитро придуманная система, берущая свое начало из корнерезки, постоянно давала показания о движении всего этого механизма, и Жуйманжет следил за стрелкой, соединенной с данной системой.

— Жмем! — сказал интерн, оторвавшись от книги. Он отложил ее и достал из кармана другую.

— Да уж,— ответил Жуйманжет. Его желтая рубашка весело играла под солнцем.

— Сегодня вечером будем на месте,— сообщил интерн, наскоро перелистывая новую книгу.

— Посмотрим...— ответил Жуйманжет.— Пока мы еще далеко. Да и козни могут приумножиться.

— Насколько приумножиться? — спросил интерн.

— Ни насколько,— ответил Жуйманжет.

— В таком случае их не будет вовсе, потому что ничто, умноженное на что-то, никогда ничего не дает.

— От вас меня аж в пот бросает! — сказал Жуйманжет.— Где вы это взяли?

— В этой книге,— ответил интерн.

Это был "Курс арифметики" Браше и Дюмарке. Жуйманжет вырвал книгу из рук интерна и швырнул ее вон. Сверкнув на солнце, та исчезла в кювете.

— Вот это да! — воскликнул интерн.— Браше и Дюмарке непременно погибнут.

— Они еще и не то видали! — ответил Жуйманжет.

— Ошибаетесь! — возразил интерн.— Все на свете любят Браше и Дюмарке. То что вы сделали — это нанесение ущерба, противного здравому смыслу. Это преследуется законом.

— А как насчет впрыскивания стрихнина стульям, которые не сделали вам ничего плохого? — строго спросил профессор.— Разве это не преследуется законом?

— Это был не стрихнин,— всхлипнул интерн.— Это была метиленовая синька.

— Не имеет значения,— сказал Жуйманжет.— Перестаньте мне надоедать, а то я буду постоянно тыкать вас в это носом. Я очень злой человек.

Он рассмеялся.

— Это заметно,— сказал интерн, всхлипнув, и утер нос рукавом.— Вы гнусный старикашка!

— Я нарочно стал таким,— ответил Жуйманжет.— Из чувства мести. С тех пор, как умерла Клоэ.

— Об этом больше не стоит думать,— сказал интерн.

— Меня эта мысль не покидает.

— Тогда почему вы всегда носите желтые рубашки?

— Вас это не касается,— ответил Жуйманжет.— Я повторяю вам одно и то же по пятнадцать раз в день, а вы все за свое!

— Ваши желтые рубашки вызывают у меня отвращение,— сказал интерн.— Ежедневное созерцание их может кого угодно свести с ума!

— Я их не замечаю,— сказал Жуйманжет.

— Понятно,— сказал интерн.— А я?

— На вас мне наплевать,— сказал Жуйманжет.— Разве не вы подписывали контракт?

— Это что, шантаж?

— Да нет же. Я действительно в вас нуждаюсь.

— Но я же ничего не смыслю в медицине!

— Верно! — согласился профессор.— В медицине вы не смыслите. Я даже сказал бы, наносите вред. Но мне требуется крепкий малый, чтобы запускать пропеллеры моих аэромоделей.

— Это нетрудно,— сказал интерн.— Вы могли бы взять с собой кого угодно. Они заводятся с четверти оборота.

— Вы так полагаете? Согласен: с двигателями внутреннего сгорания это действительно так. Но я собираюсь делать другие — с резиновым приводом. А вам известно, что такое сделать три тысячи оборотов, чтобы такой двигатель заработал?

Интерн заерзал на своем сиденье.

— Существуют различные приспособления,— сказал он.— С помощью дрели это сущие пустяки.

— Никаких дрелей! — возразил профессор.— От них портится пропеллер.

Интерн насупился в своем углу. Он перестал плакать и что-то проворчал.

— Что вы сказали? — спросил Жуйманжет.

— Ничего.

— Ничего — это всегда ничего,— сказал Жуйманжет.

Заметив, что интерн отвернулся к дверце с видом человека, которым овладел сон, он снова рассмеялся и, весело напевая, нажал на акселератор.

Солнце переменило свое положение, и в его косых лучах постороннему наблюдателю, помещенному в необходимые условия, машина показалась бы сверкающим объектом на темном фоне — таким образом Жуйманжет применял принципы ультрамикроскопии.

V

Корабль двигался вдоль мола, готовясь набрать скорость и выйти в открытое море. На нем было так много людей и оборудования для Эксопотамии, что когда он имел несчастье оказаться между двумя волнами, то почти черпал дно. Анна, Рошель и Ангел занимали на его борту три неудобные каюты. Коммерческий директор Робер Гунян дю Пело не участвовал в этом плавании: он должен был прибыть по окончании строительства железной дороги. А пока он получал свое жалованье, не покидая прежнего места.

Капитан метался по нижней палубе в поисках рупора: не отдай он приказ об изменении курса, корабль непременно разбился бы о Волчок — риф, известный своим коварством. Наконец он обнаружил рупор за мотком веревки, которая поджидала приближения какой-нибудь чайки, чтобы наброситься на нее. Капитан схватил его и тяжелым шагом побежал по коридору, затем по трапу взобрался на верхнюю палубу, а потом — еще выше — на капитанский мостик. Это случилось вовремя — как раз подоспело сообщение о приближении Волчка.

Большие пенистые волны набегали одна за другой, корабль продвигался очень медленно и не в том направлении, которое было нужно; таким образом, увеличение скорости ничего бы не дало. Свежий ветер, пропитанный ихневмоном и йодом, продувал уши рулевого, издавая нежный, похожий на пение кулика звук, близкий по своей тональности к ре-диез.

Команда медленно переваривала суп, основными компонентами которого были дары моря. Капитан получил эту еду по специальному решению правительства. Неосторожные рыбы, хотя и пригибали головы, все равно сталкивались с обшивкой корабля, производя глухие удары, и этот звук привлекал внимание тех из пассажиров, кто путешествовал впервые, в частности Дидиша и Оливии. Оливия — дочь Моряка, Дидиш — сын Карло, оба члены исполнительного персонала, набранного Кампанией. С ними ехали еще другие дети, но в данный момент они находились в разных укромных местах корабля, потому что им нужно было многое исследовать на корабле и на них самих. В плавании участвовал также прораб Арлан. Отменный негодяй.

Форштевень давил волны, словно утюг,— корабль, предназначенный для перевозки грузов, не может участвовать в гонках. И все же зрелище производило на пассажиров элегантное впечатление, вероятно потому, что в морской воде много соли, а соль очищает все. Как водится, чайки орали и забавлялись, очерчивая крутые виражи у грот-мачты, а затем все вместе сели в ряд на четвертой верхней левой рее, чтобы понаблюдать за бакланом, который готовился к полету на спине.

В этот момент Дидиш встал на руки, чтобы позабавить Оливию, и это вывело баклана из равновесия: он захотел было взмыть, но перепутал направление и врезался головой в настил капитанского мостика. Раздался звук удара. От боли он закрыл глаза, а из его клюва закапала кровь. Капитан обернулся и, пожав плечами, подал ему грязный носовой платок.

Оливия видела падение баклана. Она побежала спросить, можно ли взять его на руки. Дидиш продолжал ходить на руках и попросил Оливию посмотреть, что он будет демонстрировать дальше, но ее уже не было рядом. Он встал на ноги и без лишнего бахвальства произнес достаточно сочное, но точно дозированное ругательство, а потом без излишней поспешности последовал за Оливией: женщины всегда все преувеличивают. Испачканной ладонью он примерно через каждых пару шагов постукивал по бортовым леерам, от чего они гудели, издавая красивый вибрирующий звук, у Дидиша появилось даже желание что-нибудь запеть.

Капитану очень нравилось, чтобы на мостике его отвлекали от дел, потому что разговаривать с ним было строжайше запрещено, а он ненавидел жандарменные методы. Он улыбнулся Оливии и сразу же оценил ее стройные ножки, светлые жесткие волосы и туго обтягивающий тело свитер, а под ним два бугорка, которые она получила в дар от природы три месяца назад. В это время корабль проходил мимо Волчка, и капитан, захотевший вызвать восхищение Оливии и Дидиша, голова которого уже показалась на железном трапе, поднес рупор к губам и что-то очень громко прокричал. Оливия не разобрала слов команды, а у баклана и без того ужасно болела голова.

Капитан опустил рупор и с довольной улыбкой обернулся к детям.

— Кого вы звали, мсье? — спросила Оливия.

— Обращайся ко мне "капитан",— сказал капитан.

— Так кого же вы все-таки звали?

— Одного человека, потерпевшего здесь крушение. Он на Волчке.

— Капитан, а что такое Волчок? — спросил Дидиш.

— Это — большой риф,— сказал капитан.

— А он все время там? — спросила Оливия.

— Кто? — переспросил капитан.

— Человек, потерпевший крушение,— пояснил Дидиш.

— Конечно,— ответил капитан.

— А почему? — поинтересовалась Оливия.

— Потому, что он — идиот,— сказал капитан,— и еще потому, что было бы слишком опасно идти ему на спасение.

— Он кусается? — спросил Дидиш.

— Нет,— ответил капитан,— но он очень заразный.

— А что у него?

— Этого никто не знает,— ответил капитан.

Он опять поднес рупор к губам и рявкнул в него так сильно, что на целый кабельтов вокруг морские мухи попадали в воду.

Оливия и Дидиш облокотились на поручни мостика. Они наблюдали за тем, как огромные медузы, вращаясь с большой скоростью, создавали водовороты, в которые затягивало неосторожных рыб; этот способ был изобретен австралийскими медузами и сейчас наводил ужас на все побережье.

Капитан отложил рупор и с удовольствием наблюдал, как ветер проложил белый пробор в светлых волосах круглоголовой Оливии. Временами юбка приоткрывала ее бедра и, трепеща на ветру, обвивалась вокруг ее тела.

Баклан, поняв, что на него не обращают внимания, издал тяжкий стон. Оливия сразу же вспомнила, зачем она пришла на мостик, и обернулась к раненому.

— Можно мне взять его, капитан? — спросила она.

— Конечно,— ответил капитан,— если только ты не боишься, что он тебя укусит!

— А птицы не кусаются,— сказала Оливия.

— О, это необычная птица! — заметил капитан.

— А что это за птица? — спросил Дидиш.

— Не знаю,— сказал капитан,— и это лишь доказывает, что птица необычна, потому что всех обычных я хорошо знаю: существуют, например, сороки, безделушные мухоловки, шлюзы, решетчатые настилы, помолы, ястребушки, друзьяшки, дурашки, кантропы, пляжные зеленушки, скорлупницы и кроме того можно сюда прибавить чаек и обычную курицу, по латыни именуемую "cocota deconans"[11].

— Черт!..— пробормотал Дидиш.— Сколько вы всего знаете, капитан!

— Это потому, что я учился,— ответил капитан.

Оливия взяла баклана на руки и, чтобы его утешить, принялась его укачивать, приговаривая разные глупости. Довольный, он уткнулся в собственные перья и урчал, как тапир.

— Вот видите, капитан! — сказала она.— Он смирный.

— Значит, это ястребушка,— уверил ее капитан.— Ястребушки — прекрасные птицы, это ясно, как Божий день.

Польщенный баклан принял важную и грациозную позу, а Оливия погладила его.

— Капитан, когда мы прибываем на место? — спросил Дидиш, тоже любивший птиц, но не настолько.

— Еще нескоро,— сказал капитан.— Нам предстоит проделать немалый кусок пути. А куда вы, собственно, плывете?

— В Эксопотамию,— ответил Дидиш.

— Дьявол, далековато! — произнес капитан.— Ради этого я добавлю оборотов!

Он исполнил свое обещание, и Дидиш поблагодарил его.

— Вы плывете вместе с родителями? — спросил капитан.

— Да,— ответила Оливия.— Папу Дидиша зовут Карло, а моего — Моряк. Мне тринадцать лет, а Дидишу — тринадцать с половиной.

— Ага! — произнес капитан.

— Они будут строить железную дорогу.

— А мы едем туда вместе с ними.

— Вы счастливчики! — сказал капитан.— Если бы я мог, то поехал бы с вами. Мне осточертел этот корабль.

— Разве плохо быть капитаном?

— Плохо! — произнес капитан.— Все равно что прорабом.

— Арлан — отменный негодяй,— сказал Дидиш.

— Не говори так,— прервала его Оливия.— Тебя будут ругать.

— Не беспокойся! — успокоил ее капитан.— Я никому не скажу. Будем мужчинами!

Он пошлепал Оливию по заднице. Она была польщена тем, что ее тоже приняли в круг своих парней и оценила этот жест как проявление дружбы, принятое между мужчинами. Лицо капитана побагровело.

— Капитан, поедемте с нами,— предложил Дидиш.— Они все наверняка будут вам рады.

— Конечно,— подтвердила Оливия.— Вы будете нам рассказывать о пиратских приключениях, и мы поиграем в абордаж.

— Прекрасная мысль! — сказал капитан.— Думаешь, ты достаточно крепка для этого?

— О, я поняла! — сказала Оливия.— Пощупайте мои руки!

Капитан привлек девочку к себе и провел рукой по ее плечам.

— Пойдет! — сказал он, с трудом выговаривая слова.

— Она — девочка,— сказал Дидиш.— Она не сможет драться.

— Откуда ты знаешь, что она — девочка? — спросил капитан.— Из-за этих двух маленьких штучек?

— Каких штучек? — не понял Дидиш.

— Вот этих,— сказал капитан и прикоснулся к ним.

— Они не такие уж маленькие,— заметила Оливия.

В доказательство она отложила в сторону заснувшего баклана и расправила грудь.

— Действительно,— пробормотал капитан.— Не такие уж маленькие! — Он сделал ей знак приблизиться.— Если ты будешь по утрам их оттягивать,— сказал он, понижая голос,— то они станут еще большими.

— Как это? — спросила Оливия.

Дидишу не понравилось, что капитан так побагровел и что на лбу у него вздулись вены. Он смущенно отвернулся.

— Вот так!..— сказал капитан.

Дидиш услышал, как расплакалась Оливия из-за того, что капитан ущипнул ее, и еще он увидел, как она отбивалась от него, потому что он пребольно ее тискал. Дидиш взял рупор и изо всех сил нанес им удар капитану в лицо, и тот, ругаясь, отпустил Оливию.

— Подите вы к черту, гаденыши!..— взревел капитан.

На его лице, в том месте, куда Дидиш нанес удар, виднелся след.

По щекам Оливии струились крупные слезы, она держалась рукой за грудь в том месте, где ее ущипнул капитан. Девочка спустилась по железному трапу. Дидиш следовал за ней, подспудно чувствуя, что на его достоинство было осуществлено покушение, от этого он испытывал злость и обиду. Баклан, которого капитан зафутболил ногой, пролетел над ними и шлепнулся у ног. Оливия наклонилась и подобрала его. Она все еще плакала. Дидиш обнял ее за шею, другой рукой убрал прилипшие к мокрому лицу волосы и как можно осторожнее поцеловал ее в щеку. Она перестала плакать, посмотрела на Дидиша и опустила глаза. Она прижала к себе баклана, а Дидиш прижал к себе ее.

VI

Ангел поднялся на палубу. Корабль уже вышел на морские просторы; ветер пересекал палубу поперек, в результате чего образовывался крест — явление совершенно естественное, поскольку они приближались к владениям Папы.

Анна и Рошель только что закрылись в одной из кают, и Ангел предпочел выйти наверх, чтобы мысленно отвлечься, однако было непросто думать о чем-нибудь другом. Анна по-прежнему был с ним подчеркнуто приветлив. Самое ужасное, что и Рошель тоже. Однако, оставаясь вдвоем в одной каюте, они явно не собирались говорить об Ангеле. Они вовсе не собирались разговаривать. Они не собирались... А может, да... А может, они собирались...

Сердце Ангела учащенно билось, он непроизвольно думал о Рошель, вероятно, она голая, иначе они не закрыли бы дверь.

В течение нескольких дней она смотрела на Анну как-то по-особенному, что было неприятно Ангелу. Взгляд ее был похож на взгляд Анны, когда он обнимал ее в машине, и этот взгляд был слегка затуманен, ужасен и что-то излучал из-под век, похожих на смертоносные, ноздреватые, полупрозрачные, слегка примятые цветы.

Ветер пел в крыльях чаек и цеплялся за все, что выступало за пределы корабельной палубы, оставляя на шероховатых поверхностях маленькие облачка, как на вершине Эвереста. Солнце слепило глаза и отсвечивалось бликами в белых морских волнах. Приятно пахло рагу из морских бычков и поспевшими на солнце морскими плодами. Поршни двигателя усиленно работали, отчего корпус корабля слегка подрагивал. Над пластинчатой крышей вентиляционной системы, обслуживающей машинное отделение, поднимался голубой дымок и сразу же рассеивался по ветру. Ангел наблюдал за всем этим; морское путешествие способно развеять мрачные мысли, а легкий плеск воды, шипение пены у борта, крики чаек и хлопанье их крыльев понемногу отвлекали его, и он ощущал, как успокаивается его кровь, которая, несмотря на находившихся внизу Анну и Рошель, заиграла в венах, словно шампанское.

Воздух был светло-желтого и прозрачно-бирюзового цветов. Временами в борта корабля по-прежнему врезались рыбы. Ангелу захотелось спуститься вниз и проверить, не повредили ли они уже достаточно уставший металл корпуса. Однако он отогнал прочь эту мысль, а вместе с ней — Анну и Рошель. Вкус ветра был превосходным, а смола на палубе местами была покрыта сверкающими трещинками, похожими на капризно-извилистые прожилки листьев. Он прошел к носу корабля: ему захотелось облокотиться о перила. Перегнувшись через них, Оливия и Дидиш рассматривали пряди из пены, которые белыми усами налипали на обод форштевня — странное место для усов. Дидиш по-прежнему обнимал Оливию за шею, а ветер, развевая волосы детей, наигрывал музыку им на ухо. Ангел остановился и облокотился о перила рядом с ним. Они обратили на него внимание, взгляд Дидиша был подозрительным, однако эта подозрительность постепенно развеялась; на щеках Оливии Ангел заметил следы слез, она все еще продолжала всхлипывать, утираясь рукавом.

— Ну что, вы довольны? — спросил Ангел.

— Нет,— ответил Дидиш.— Этот капитан — старый козел!

— Что он вам сделал? — спросил Ангел.— Прогнал с мостика?

— Он хотел сделать больно Оливии,— ответил мальчик.— Ущипнул ее вот здесь.

Оливия приложила руку к указанному месту и громко всхлипнула.

— До сих пор болит! — сказала она.

— Он — старая свинья! — сказал Ангел. Он был зол на капитана.

— Я залепил его рупором по морде! — заметил мальчик.

— Точно,— подтвердила Оливия.— Это было так смешно!

Она тихонько хихикнула. Представив себе физиономию капитана, Ангел и Дидиш тоже рассмеялись.

— Если он опять полезет, обратитесь ко мне,— сказал Ангел.— Я набью ему морду.

— Вы — хороший дружбан! — заметил Дидиш.

— Он хотел поцеловать меня,— сказала Оливия.— От него несло красным вином.

— А вы не станете ее щипать?

Дидиш неожиданно обеспокоился. С этими взрослыми нужно быть настороже!

— Не бойся,— сказал Ангел.— Я не стану ее щипать и не буду пытаться поцеловать ее.

— А мне хотелось бы, чтобы вы меня поцеловали,— сказала Оливия,— только не щиплясь, потому что это больно.

— А мне совершено не хочется, чтобы вы целовали Оливию,— заметил Дидиш.— Я и сам могу с этим неплохо справиться...

— Уж не ревнуешь ли ты? — спросил Ангел.

— Вовсе нет.

Щеки Дидиша покраснели и он устремил взгляд куда-то поверх головы Ангела. Для этого ему пришлось запрокинуть голову под очень неудобным углом. Ангел рассмеялся. Он приподнял Оливию под мышки и расцеловал в обе щеки.

— Вот теперь мы — друзья! — сказал он, ставя ее на палубу, и обратился к Дидишу: — Пожми мне лапу!

Тот недовольно протянул ему грязную руку, но заглянув Ангелу в лицо, успокоился.

— Вы воспользовались случаем потому, что вы старше меня, но мне на это плевать! Я уже целовал ее до вас!

— Поздравляю,— сказал Ангел.— У тебя хороший вкус. Целовать ее очень приятно.

— Вы тоже едете в Эксопотамию? — спросила Оливия — ей хотелось переменить тему разговора.

— Да,— ответил Ангел.— Я буду работать там инженером.

— А наши родители,— с гордостью объявила Оливия,— приглашены как исполнительный персонал.

— Всю работу будут делать они,— добавил Дидиш.— Они постоянно твердят, что инженеры сами ничего не могут.

— Они правы,— подтвердил Ангел.

— Еще есть прораб Арлан,— добавила Оливия.

— Он — отменный негодяй,— уточнил Дидиш.

— Там посмотрим,— сказал Ангел.

— Вы будете единственным инженером? — спросила Оливия.

При этих словах Ангел вспомнил о том, что Анна и Рошель сейчас вместе заперлись в каюте. Ветер сразу стал холодным, солнце спряталось, корабль начало раскачивать сильнее. Чайки закричали громче и пронзительнее.

— Нет...— с усилием произнес он.— Со мной едет мой друг. Сейчас он внизу...

— Как его зовут? — спросил Дидиш.

— Анна,— ответил Ангел.

— Смешно,— заметил Дидиш.— Это же собачья кличка!

— По-моему, красивое имя,— сказала Оливия.

— Нет, это собачья кличка! — повторил Дидиш.— Странно: человек с собачьей кличкой!

— Странно,— повторил Ангел.

— Хотите увидеть нашего баклана? — предложила Оливия.

— Нет,— сказал Ангел.— Не надо его будить.

— Мы сказали что-то не то и огорчили вас? — тихо спросила Оливия.

— Вовсе нет,— сказал Ангел. Он положил Оливии на голову руку, погладил ее волосы и вздохнул.

Солнце не торопилось возвращаться из-за туч на свое место.

VII

...иногда бывает полезно слегка разбавить свое вино водой...

Марсель Бетон. "Трактат, об обогревании". Дюно. Том 1. С.145.

Уже добрых пять минут кто-то стучался в дверь Амадиса Дуду. Он посмотрел на часы, чтобы определить, на сколько у него хватит терпения. Когда шесть минут и десять секунд прошли, он вскочил и с силой трахнул кулаком по столу.

— Войдите! — злобно взревел он.

— Это я,— сказал Афанагор, открывая дверь.— Не помешал?

— Конечно, помешали! — ответил Амадис, делая над собой сверхчеловеческие усилия, чтобы успокоиться.

— Прекрасно,— сказал Афанагор,— в таком случае мой визит вам запомнится. Вы не видели Дюпона?

— Никакого Дюпона я не видел!

— О, успокойтесь! — сказал Афанагор.— Так где он?

— Черт возьми! — выругался Амадис.— Кто из нас его имеет: я или Мартен? Вот у него и спрашивайте об этом, у Мартена!

— Хорошо! Это все, что я хотел узнать,— сказал Афа.— Значит, вам еще не удалось соблазнить Дюпона?

— Послушайте, у меня нет для этого свободного времени. Сегодня прибывают инженеры и оборудование, а у меня здесь — полный бардак!

— Вы говорите, как Баррицоне,— заявил Афанагор.— Должно быть, вы легко поддаетесь влиянию со стороны.

— Плевал я на ваши слова! — сказал Амадис.— Да, я неумело подобрал дипломатичные выражения в разговоре с Баррицоне, но это не повод, чтобы меня с ним сравнивать! Легко поддаюсь влиянию? Да мне смеяться хочется от таких слов! Вот, смотрите!

Амадис демонстративно захохотал. Однако Афанагор смотрел на него по-прежнему, и это опять его разозлило.

— Вместо того, чтобы здесь вот так тупо стоять, помогли бы лучше мне подготовить все к их прибытию!

— Что подготовить?

— Письменные столы. Люди приезжают сюда работать. Как вы хотите, чтобы они это делали без рабочих столов?

— Я прекрасно работаю без такого стола,— сказал Афанагор.

— Работаете? Вы?.. Да... Неужели вы не понимаете, что без стола не может быть серьезной работы?

— Мне кажется, я работаю не хуже остальных,— сказал Афанагор.— Вы думаете, легко орудовать археологическим молотком? Или для вас это шуточки целыми днями разбивать горшки, чтобы они уместились в стандартные коробки? А присматривать за Лардье и покрикивать на Дюпона, вести журнал и искать, в каком направлении нужно вести раскопки — это что игрушки?

— Это несерьезно,— сказал Амадис Дуду.— Вести записи и посылать отчеты — это еще куда ни шло! Но копать в песке ямы...

— Что вы в конце концов собираетесь делать со всеми вашими записями и отчетами? — спросил Афанагор.— Вы построите вонючую и ржавеющую железную дорогу, которая повсюду будет распространять смрад. Я не хочу сказать, что она бесполезна, но ее строительство тем более не работа за письменным столом!

— Вам следовало бы помнить, что данный план работ был одобрен административным Советом и Урсусом де Жанполеном! — самодовольно произнес Амадис.— Не вам судить о его полезности!

— Вы начинаете мне осточертевать,— сказал Афанагор.— В конце концов, вы — самый обыкновенный гомосексуалист и не более. Мне бы не следовало бывать у вас.

— Вы ничем не рискуете. Вы слишком стары. Дюпон — другое дело!

— Осточертели мне эти разговоры о Дюпоне! Кто же должен сегодня все-таки прибыть?

— Ангел, Анна, Рошель, один прораб, два представителя исполнительного персонала с семьями. И оборудование. Доктор Жуйманжет приезжает своим ходом вместе с интерном, а механик по имени Крюк прибудет позже. При необходимости мы наберем еще четырех человек исполнительного персонала на месте, но не думаю, что это понадобится.

— Внушительное количество работников! — заметил Афанагор.

— Если понадобятся еще рабочие руки, мы предложим вашим людям большую оплату и переманим их.

Афанагор посмотрел на Амадиса и рассмеялся.

— Вы становитесь смешным со своей железной дорогой!

— Что же во мне смешного? — обиженно спросил Амадис.

— Вы думаете, вам удастся увести моих людей?

— Конечно,— сказал Амадис.— Я предложу им повышенную премию по окончании работ, социальные льготы, профсоюз, кооператив и медобслуживание.

Огорченный Афанагор покачал седеющей головой. Перед такой злобностью он словно врос в стену, а Амадису показалось, что он и вовсе растворился, если так позволено выразиться. Однако археолог предпринял немалое усилие, и вновь в объемном виде появился в поле зрения Амадиса.

— Вам это не удастся,— сказал Афанагор.— Они еще не сошли с ума!

— Вот увидите!

— Со мной они работают бесплатно.

— Тем более!

— Они любят археологию!

— Строительство железной дороги они тоже полюбят!

— Ответьте мне "да" или "нет": вы оканчивали Институт политологии? — спросил Афанагор.

— Да,— ответил Амадис.

Несколько минут Афанагор хранил молчание.

— Однако! — наконец произнес он.— Здесь дело не только в Институте политологии! Вы все же должны обладать определенными природными наклонностями.

— Не знаю, что вы хотите этим сказать, но меня это совершенно не интересует. Вы идете со мной? Они прибывают через двадцать минут.

— Пойдемте,— сказал Афанагор.

— Вы не знаете, будет ли Дюпон сегодня вечером?

— О, дайте мне покой с Дюпоном! — сказал доведенный до исступления Афанагор.

Амадис что-то проворчал и поднялся. Его стол теперь занимал комнату на втором этаже ресторана Баррицоне, в окно можно было увидеть дюны, зеленую негнущуюся траву, которую облепили маленькие ярко-желтые улитки и спичкосветы, отливавшие разными цветами радуги.

— Пойдемте,— сказал Дуду и вышел первым, не пропустив его вперед.

— Следую за вами,— произнес археолог.— Только мне кажется, когда вы ожидали ваш 975-й, у вас не было таких директорских замашек...

Амадис Дуду побагровел. Он спускался по малоосвещенной лестнице, и его лицо посылало блики на начищенные медные предметы.

— Откуда вам это известно?

— Я — археолог,— произнес Афанагор.— Для меня не существует тайн прошлого.

— Я согласен с тем, что вы — археолог, но вы же не ясновидящий!

— Не спорьте! — сказал Афа.— Вы просто плохо воспитанный молодой человек... Я с удовольствием помогу вам встретить персонал. Ничего не поделаешь: вы все же скверный человек и скверно воспитаны. Это непристойно.

Они спустились по лестнице и прошли по коридору. В ресторане Пиппо по-прежнему сидел за стойкой и читал газету, время от времени кивая головой и что-то бормоча на своем наречии.

— Привет, Пип[12]! — сказал Амадис.

— Здравствуйте! — произнес Афанагор.

— Бон джорно! — отозвался Пиппо.

Амадис и Афанагор вышли на открытую площадку. Было жарко, и над желтыми дюнами покачивался сухой воздух. Мужчины направились к самой высокой дюне, представлявшей собой огромный горб, увенчанный зеленой порослью, с него достаточно хорошо просматривалась вся округа.

— С какой стороны они могут приехать? — спросил Амадис.

— Да с любой,— ответил Афанагор,— лишь бы они не сбились с пути.

Медленно поворачиваясь вокруг собственной оси, он внимательно осмотрелся и остановился в тот момент, когда линия его взгляда совпала с линией между полюсами.

— Оттуда,— сказал он, указывая на север.

— Откуда?

— Разуйте оправу своих очков! — сказал Афанагор, используя археологический арготизм.

— Вижу,— сказал Амадис.— Только одна машина. Должно быть, это профессор Жуйманжет.

Пока что была видна лишь сверкающая зеленая точка с облаком пыли за ней.

— Они как раз вовремя,— сказал Амадис.

— Это не имеет никакого значения,— сказал Афанагор.

— А что вы скажете о табелирующих часах?

— Неужели их привезут сюда вместе с оборудованием?

— Конечно,— сказал Амадис.— Но пока их нет, я сам займусь табелированием.

Афанагор удивленно взглянул на него.

— Ну и кадр! А что у вас в животе? — спросил он.

— Как и у всех людей, куча разной гадости...— ответил Амадис и повернулся в противоположную сторону,— ...требухи и говна. А вот и остальные!

— Пойдем им навстречу? — предложил Афанагор.

— Не получится,— сказал Амадис.— Они подъезжают с разных сторон.

— Каждый из нас может пойти в одном из двух направлений.

— Еще чего! Чтобы вы наболтали им всякой чепухи?! И потом, я получил указания. Я должен встретить их сам.

— Ладно,— сказал Афанагор.— Я ухожу, а вы оставайтесь здесь, тем самым давая мне покой!

Словами он пригвоздил озадаченного Амадиса к дюне, тот почувствовал, как ноги стали пускать корни, потому что под верхним слоем песка почва была плодородна. Археолог спустился с дюны и пошел навстречу каравану.

Тем временем машина профессора Жуйманжета на большой скорости неслась по спускам и подъемам. Интерн, согнувшись втрое по причине охватившей его тошноты, уткнулся лицом в полотенце и совершенно неприлично икал. Жуйманжет, не обращая внимания на подобные мелочи, весело напевал американскую песенку под названием "Show me the way to go home"[13], перевираемую в его исполнении как по части слов, так и по части мелодии. На вершине крутой возвышенности он ловко перешел на "Taking a chance for love"[14] Вернона Дьюка, а интерн застонал так, что разжалобил бы и гробовщика. На спуске Жуйманжет добавил скорости, а интерн умолк, потому что не мог одновременно стонать и рыгать, что являлось серьезным пробелом его чересчур буржуазного воспитания.

Мотор взвыл в последний раз, а интерн издал последний предсмертный хрип, и Жуйманжет остановил машину перед Амадисом, который со злобным видом провожал археолога, идущего навстречу основной группе.

— Здравствуйте! — сказал Жуйманжет.

— Здравствуйте! — ответил Амадис.

— Буэ-э!..— сказал интерн.

— Вы прибыли как раз вовремя,— заметил Амадис.

— Нет,— сказал Жуйманжет,— я приехал раньше времени. А почему вы, собственно, не носите желтых рубашек?

— Они отвратительны.

— Да, признаю, что с вашим землистым цветом лица это была бы настоящая катастрофа! Только красивые мужчины могут себе такое позволить.

— Вы считаете себя красивым?

— Прежде всего вам следовало бы обращаться ко мне, соблюдая этику,— сказал Жуйманжет.— Я — профессор Жуйманжет, а не кто попало!

— Это второстепенный вопрос,— сказал Амадис.— Во всяком случае, Дюпон мне нравится больше, чем вы.

— Профессор! — уточнил Жуйманжет.

— Профессор,— повторил Амадис.

— Или доктор, это как вам угодно. Кажется, вы педераст?

— А разве нельзя любить мужчину и не быть педерастом? — спросил Амадис.— В конце концов, с этой проблемой все вы мне осточертели!..

— Вы — грязная скотина,— сказал Жуйманжет.— К счастью, я вам не подчиняюсь.

— Вы именно мне и подчиняетесь.

— Профессор! — продолжил Жуйманжет.

— Профессор,— повторил Амадис.

— Нет,— сказал Жуйманжет.

— Что значит “нет”? — возразил Амадис.— Я повторяю то, что вы мне велели говорить, а теперь вы требуете, чтобы я не говорил этого.

— Нет,— сказал Жуйманжет,— я вам не подчиняюсь.

— Подчиняетесь...

— Профессор! — подчеркнул Жуйманжет, и Амадис повторил за ним.

— У меня свой контракт,— сказал Жуйманжет.— Я никому не подчиняюсь. Более того: я сам даю указания о санитарном состоянии работ.

— Меня об этом не предупредили, доктор,— сказал дезамадизировавшийся Амадис.

— О, вот вы уже начинаете заискивать!

Амадис отер взмокший лоб. Профессор Жуйманжет подошел к машине.

— Помогите мне,— сказал он.

— Профессор, я не могу,— ответил Амадис.— Археолог пригвоздил меня к этому месту, и я не могу отгвоздиться.

— Глупости! — сказал Жуйманжет.— Это всего лишь образный оборот.

— Вы уверены? — обеспокоенно спросил Амадис.

— Бррутт! — неожиданно рявкнул профессор прямо в лицо Амадису, который, испугавшись, бросился наутек.

— Вот видите! — крикнул ему вдогонку Жуйманжет.

Амадис вернулся с видом человека, которому отравили жизнь.

— Могу ли я вам помочь, профессор? — спросил он.

— А, наконец-то вы становитесь сговорчивее!..— сказал Жуйманжет.— Держите вот это!

Он швырнул ему огромный ящик. Амадис поймал его, но не удержался на ногах и упал на правое колено. Через минуту он очень убедительно демонстрировал профессору, как фламинго зазу стоят на одной ноге.

— Хорошо,— сказал Жуйманжет, возвращаясь за руль.— Несите ящик в гостиницу. Я буду там.

Он потряс за плечо прикорнувшего было интерна.

— Эй, вы!.. Приехали!

— Ох!..— вздохнул интерн с выражением беспричинного счастья на лице.

Машина со скоростью молнии рванулась с дюны вниз, и интерн опять уткнулся в свое отвратительное полотенце. Амадис проводил взглядом машину, посмотрел на ящик и принялся водружать его на плечи. К несчастью, спина у него была круглой.

VIII

Продвигаясь мелкими шажками, так подходившими к его остроносым туфлям, верх которых, сделанный из бежевого сукна, довершал достоинство того, на чем он держался, шел Афанагор. Короткие трусы из зимней холстины позволяли его острым коленям беспрепятственно двигаться, а рубашка цвета хаки, вылинявшая от дурного с ней обращения, пузырилась у пояса. В довершение портрета следует добавить колониальный шлем, который остался висеть в палатке на гвозде, из чего следовало, что он никогда его не носил. Он размышлял о наглости Амадиса и о том, что этого парня следует разок-другой проучить, да и того, пожалуй, будет недостаточно. Он смотрел в землю, как это обычно делают археологи, чтобы ничего не упустить, поскольку открытие часто является делом случая, который обычно бродит у поверхности земли, как о том свидетельствуют записи монаха Орфопомпа, который жил в десятом веке в монастыре бородачей и был их настоятелем, поскольку лишь он один мог выводить буквы. Афанагор вспомнил день, когда Лардье поведал ему о прибытии в округу некоего господина Амадиса Дуду; искра надежды вспыхнула у него в голове, если только это бывает именно там, свет от которой был поддержан последующим обнаружением этого ресторана, и он подумал, что последний разговор с Амадисом вернул его в изначальное состояние безнадежности.

Возможно, вновь прибывшие всколыхнут эксопотамскую пыль, кое-что переменится, состоятся встречи с приятными людьми. Афанагору было безумно трудно размышлять, поскольку в пустыне эта привычка утрачивается очень быстро; вот почему его мысли обретали форму выражения языка пожарных: свет от возгоревшихся надежд... и все в том же духе.

Итак, высматривая случай и все, что находилось у земли, думая о монахе Орфопомпе и грядущих переменах, Афанагор заметил наполовину засыпанный песком камень; он стал на колени и попытался его вытащить, археолог уже догадался, что его ждет, поскольку он уже успел обкопать его со всех сторон, но так и не добрался до основания. Тогда он со всего маха нанес молотком удар по гладкой поверхности гранита и почти сразу же приложил ухо к нагревшемуся на солнце камню. Он услышал, как звук разошелся в разные стороны и потерялся в далекой подземной глубине, и он понял, что здесь может многое найти. Он запомнил это место относительно расположения каравана и тщательно присыпал песком источенный угол памятника. Он еще только заканчивал работу, как мимо него проехал первый грузовик, заваленный ящиками. Сразу же за ним следовал второй — с багажом и оборудованием. Грузовики были очень большими, их движение сопровождалось веселым перезвоном рельсов и инструментов в покрытых брезентом кузовах, в глаза археологу бросилась красная тряпка, прикрепленная сзади. Чуть поодаль ехал третий грузовик с людьми и багажом, а шествие замыкало желто-черное такси, опущенный флажок которого не предвещал ничего хорошего пожелавшему им сейчас бы воспользоваться. В такси Афанагор заметил красивую девушку и поприветствовал рукой пассажиров. Словно ожидая его, такси притормозило. Он поспешил к машине.

Навстречу Афанагору вышел сидевший рядом с водителем Ангел.

— Это вы нас ждете? — спросил он.

— Я вышел вам навстречу,— сказал Афанагор.— Поездка прошла хорошо?

— Она была не слишком трудной, за исключением того, что капитан решил продолжить ее по суше на своем корабле.

— Охотно вам верю,— сказал Афанагор.

— Вы господин Дуду?

— О нет, только не это! Я не хотел бы быть господином Дуду, даже если бы мне подарили всю коллекцию горшков Бритиш Музеомма!

— Извините,— сказал Ангел.— Я не знал.

— Ничего,— сказал Афанагор.— Я — археолог. Работаю здесь.

— Рад познакомиться,— сказал Ангел.— Я — инженер, меня зовут Ангел. А там сидят Анна и Рошель.

Он указал на такси.

— И я тоже! — проворчал шофер.

— Конечно, и о вас мы не забудем,— пообещал Ангел.

— Выражаю вам свое сожаление,— сказал Афанагор.

— Почему? — спросил Ангел.

— Думаю, Амадис Дуду вам не понравится.

— Это было бы действительно прискорбно,— сказал Ангел.

Анна и Рошель целовались в такси. Ангелу это было известно, и на душе у него скребли кошки.

— Может, пройдемся пешком? — предложил Афанагор.— Я все вам объясню.

— С удовольствием,— согласился Ангел.

— Я могу ехать дальше? — спросил шофер.

— Езжайте.

Удовлетворенно взглянув на счетчик, он включил передачу. День выдался для него удачным. Ангел взглянул на заднее стекло отъезжавшего такси. Было ясно, чем занимался Анна, был виден только его профиль. Ангел опустил голову.

Афанагор смотрел на него с удивлением. Тонкие черты лица Ангела хранили следы бессонницы и ежедневных переживаний, а его широкая спина слегка ссутулилась.

— Странно,— произнес Афанагор.— Ведь вы — красивый парень.

— И все же ей нравится Анна,— произнес Ангел.

— Он чересчур плотно сложен! — заметил Афанагор.

— Это мой друг,— сказал Ангел.

— Да...

Афанагор взял молодого человека под руку.

— Вас могут обругать.

— Кто? — спросил Ангел.

— Этот злосчастный Дуду. Под предлогом того, что вы прибыли с опозданием.

— Ну, на это мне наплевать,— сказал Ангел.— А вы производите здесь раскопки?

— В настоящее время я дал полную свободу действий своему персоналу,— объяснил Афанагор.— Уверен, что я обнаружил след чего-то очень значительного. Я чувствую это. И я дал им возможность работать самостоятельно. Всем занимается мой помощник Лардье. В свободное время я загружаю его умственной работой, иначе он не дает прохода Дюпону. Дюпон — это мой повар. Я говорю вам все это, чтобы ввести вас в курс нашей жизни. По причине одного странного и неприятного явления природы Мартен любит Дюпона, и Дуду тоже втрескался в Дюпона.

— Кто такой этот Мартен?

— Мартен Лардье, мой помощник.

— А что Дюпон?

— Дюпону на все наплевать. Он, конечно, любит Мартена, но вместе с тем он — порядочная потаскуха. Извините... В моем возрасте не следовало бы употреблять подобных выражений, однако сегодня я чувствую себя молодым. Так что же я могу поделать с этими тремя свиньями?

— Ровным счетом, ничего,— сказал Ангел.

— Именно это я и делаю.

— Где мы будем жить? — спросил Ангел.

— Здесь есть гостиница. Не тревожьтесь.

— Из-за чего?

— Из-за Анны...

— О, тут уж ничего не поделаешь,— сказал Ангел.— Рошель любит Анну больше, чем меня, и это заметно.

— Из чего это заметно? Это заметно не более остальных вещей, она просто целуется с ним, вот и все.

— Нет, это далеко не все,— сказал Ангел.— Она целует его, он целует ее, и от каждого его прикосновения ее кожа в этом месте меняется. Поначалу в это трудно поверить, но это факт. Когда она покидает объятия Анны, ее губы кажутся такими же пухлыми и свежими, а волосы — такими же пышными, но при этом она истощается. Ее постепенно истощает каждый полученный поцелуй: грудь становится менее упругой, кожа не такой гладкой и прозрачной, глаза — не такими светлыми, походка тяжелеет, и с каждым днем от нее остается все меньше прежней Рошель. Мне это хорошо известно; тот, кто видит ее в первый раз, этого не замечает, прежде и я ничего такого не замечал.

— Вы себе все это внушили,— сказал Афанагор.

— Нет, не внушил. Вы прекрасно знаете, что я прав. Теперь я это хорошо вижу. Когда я смотрю на нее, то каждый раз замечаю, что она становится все более истощенной. Она истощается. Он истощает ее. И я не могу ничего поделать, а вы — тем более.

Афанагор ничего не ответил.

— Я приехал сюда на работу,— продолжал Ангел.— Думаю, что буду выполнять ее как можно лучше. Я надеялся, что только Анна поедет со мной, а Рошель останется там. Теперь, когда все получилось иначе, надежд больше не осталось. В течение всего переезда он не расставался с ней, по-прежнему обращаясь со мной как с другом, а поначалу он даже смеялся, когда я говорил, что она красива.

Все, что сказал Ангел, заставило шевельнуться в памяти Афанагора старые воспоминания. Связанные с ними мысли были настолько длинные, неуловимые, стертые временем и более свежими наслоениями в памяти, что слыша их в высказываниях другого, он уже не мог различать ни их форму, ни окраску; он только чувствовал, как они где-то подспудно ползают в нем, извиваясь, словно змеи. Он тряхнул головой, и их движение прекратилось; испугавшись, они стали прятаться.

Он хотел сказать нечто утешительное Ангелу, но нужные слова не находились. Его попытки были напрасны. Высокая негнущаяся трава щекотала ноги Афанагору и слегка терлась о полотняные брюки Ангела; под ногами раскалывались пустые домики маленьких желтых улиток, выбрасывая пыль, а прозрачный и чистый звук, походивший на падение капли на хрустальное лезвие, заточенное в виде сердца, именно сердца и достигал.

С вершины дюны, на которую они поднялись, был виден ресторан Баррицоне, выстроившиеся около него большие грузовики создавали иллюзию военного времени, и больше ничего вокруг — ни палатки Афанагора, ни тем более места раскопок. Археолог очень удачно выбрал для них место. В небе сияло солнце. На него старались смотреть как можно реже из-за одной неприятной особенности: здесь свет от него распределялся неравномерно, оно спускало светлые и темные лучи, а там, где темные лучи падали на землю, образовывалось черное и холодное пятно. Ангел уже привык к странному явлению местной природы, поскольку, как только они въехали в пустыню, водитель такси выбирал дорогу так, чтобы постоянно оставаться в светлой полосе. Но теперь при виде неподвижной стены черного света он вздрогнул. Афанагора это четкое разграничение пространства на черное и белое уже давно не впечатляло. Заметив, что Ангелу стало не по себе, он похлопал его по спине.

— Это только вначале поражает, с этим вы еще свыкнетесь.

Ангелу показалось, что эта мысль археолога касается также Анны и Рошель.

— Не думаю,— ответил он.

Они спустились по пологому спуску. Теперь до них долетали возгласы мужчин, разгружавших грузовики, и металлический звон рельсов при ударе одного о другой. Вокруг ресторана, словно муравьи, сновали люди, среди которых можно было различить фигурку важного и занятого своими делами Амадиса.

Афанагор вздохнул.

— Не знаю, почему меня так тронула ваша история? — заметил он.— Ведь я уже стар.

— О, мне вовсе не хотелось надоедать вам со своими разговорами...— сказал Ангел.

— Вы не надоедаете мне,— сказал Афанагор.— Мне больно за вас. Видите ли, я полагаю, что это уже слишком.

На минуту он приостановился, почесал затылок и вновь продолжил путь.

— Думаю, дело в пустыне,— заключил он.— Здесь все подолгу сохраняется.— Он положил руку Ангелу на плечо.— Здесь мы расстанемся. Мне совершенно не хочется еще раз встречаться с этим типом.

— С Амадисом?

— Да. Он...— Какое-то время археолог подыскивал нужные слова.— Он достает меня до самой жопы!

Он покраснел и пожал Ангелу руку.

— Знаю, что мне не стоило бы так выражаться, но все из-за этого несносного Дуду. До скорой встречи. Мы обязательно еще увидимся в ресторане.

— До свидания,— сказал Ангел.— Я приду посмотреть ваши раскопки.

Афанагор покачал головой.

— Вы увидите только маленькие ящики. И все же они тоже красивы. Ухожу. Приходите, когда вам будет угодно.

— До свидания,— повторил Ангел.

Археолог свернул направо и исчез, спустившись вниз по песку, Ангел подождал, пока вновь покажется его седая голова, потом он появился в полный рост. Его носки, выглядывая из ботинок, были похожи на белые отметины на ногах у лошади. Становясь все меньше и меньше, он скрылся за бугром, а его следы образовывали прямую и тонкую, как волосок, линию.

Ангел опять взглянул на белый ресторан с яркими цветами у фасада и поспешил догнать товарищей. Рядом с грузовиками пристроилось неказистое черно-желтое такси, которое можно было сравнить со старой тачкой, стоящей рядом с динамо-машиной, созданной малоизвестным изобретателем.

Неподалеку на ветру трепетало ярко-зеленое платье Рошель, а солнце, несмотря на неровности почвы, рисовало ей очень красивую тень.

IX

— Уверяю вас, это истинная правда,— повторил Мартен Лардье.

Его полное розовое лицо светилось от возбуждения, а волосы были взъерошены.

— Лардье, я вам не верю,— ответил археолог.— Я готов поверить во что угодно, но только не в это. И в другие подобные вещи, если быть до конца справедливым, тоже.

— Черт побери! — воскликнул Лардье.

— Лардье, вы перепишите третью "Песнь Мальдорора", переставляя слова задом наперед и меняя орфографию.

— Хорошо, учитель,— сказал Лардье и, не выдержав, добавил: — И все же вам достаточно самому пойти и все проверить!

Афанагор внимательно посмотрел на него и покачал головой:

— Вы неисправимы. И все же я не стану ужесточать ваше наказание.

— Учитель, я готов в этом поклясться!

— Ну ладно, пойду взгляну,— проворчал побежденный подобной настойчивостью Афанагор.

— Я уверен в этом. Я припоминаю описание, данное в книге Вильяма Багля, и все точно совпадает.

— Вы с ума сошли, Мартен! Невозможно быть таким легковерным! Поскольку вы идиот, я, так и быть, прощаю вам эту выходку, однако вам не следовало бы попадаться на такую удочку. Вы уже не в том возрасте!

— Да нет, я не шучу, черт побери!

На Афанагора это уже начинало производить некоторое впечатление. Впервые с тех пор, как помощник начал предоставлять ему ежедневные отчеты, он ощутил, что произошло нечто значительное.

— Посмотрим,— сказал он.

Мерцающий свет газовой лампы с рефлектором освещал землю перед палаткой, посылая в темноту почти конический луч света. Голова Афанагора находилась в тени, а тело — в лучах газовой лампы. Рядом с ним, семеня короткими ножками и вертя круглым задом, топал Мартен. Вскоре они очутились в полной темноте, и только фонарь Мартена указывал им путь к узкому и глубокому отверстию колодца, ведущего к подземным галереям, где производились раскопки. Первым спустился Мартен; слышно было, как он пыхтел, хватаясь за серебряные, покрытые чернью скобы, которые Афанагор, по простоте душевной, использовал для того, чтобы добираться до места работы.

Афанагор посмотрел на небо. Астролябия мерцала, как обычно: три раза черным, один раз зеленым и два раза красным цветами, после чего наступали две паузы. Дряблая и желтоватая Большая Медведица пульсировала слабоамперным светом, а Орион только что погас. Археолог пожал плечами и, сдвинув ступни ног, "солдатиком" прыгнул в колодец. Он рассчитывал приземлиться на жировую прослойку своего помощника. Однако Мартен уже успел войти в горизонтальную галерею. Ему пришлось вернуться обратно, чтобы вытащить своего учителя из земли, в которую встряло его тощее тело, прорыв цилиндро-плутоническое отверстие.

На некотором расстоянии галерея разветвлялась, что свидетельствовало об огромной проделанной работе. В начале каждого ответвления были прикреплены белые таблички с жирно написанными на них номерами. Под потолком, вдоль сухих камней, бесшумно бежали электрические провода. Кое-где светились лампочки, давая, пока их еще не разбили, двойную дозу света. Было слышно хриплое сипение компрессора, нагнетающего в галерею сжатый воздух, с помощью которого Афанагор производил аэрозоль, благодаря чему проходные машины имели возможность извлекать из подземелья смесь песка, земли, камней и всякого хлама.

Они вошли в галерею номер 7. Афанагору приходилось затрачивать немалые усилия, чтобы не потерять из виду Мартена, настолько тот быстро продвигался под влиянием сильнейшего возбуждения. Галерея была прорыта по прямой линии, и в конце ее стали появляться тени рабочих, возившихся у мощных и сложных машин, с помощью которых Афанагор добывал великолепнейшие находки, составлявшие гордость его коллекции в отсутствие ее владельца.

Еще на подходе Афа почувствовал столь характерный запах, что все его сомнения моментально развеялись. Ошибки быть не могло: его помощники вели работу в нужном направлении. Это был таинственный и сложный запах помещений, высеченных прямо в скальных породах, сухой запах настоящей пустоты, который сохраняет земля, покрывшая собой памятник истории. Он перешел на бег. В карманах позвякивали мелкие металлические предметы, а молоток в кожаном чехле колотил его по ногам. По мере приближения картина становилась все яснее, и когда он добежал, то задыхался от нетерпения. Группа работала в полном составе. Резкий вой турбин, наполовину приглушенный шумопоглощающим кожухом, наполнял узкий карман, а в кольчатом шланге эмульгатора свистел воздух.

Мартен жадно следил за вращением лопастей проходной машины, а рядом с ним, не отрывая взгляд от машины, стояли обнаженные по пояс двое мужчин и женщина. Время от времени кто-то из них натренированным уверенным движением передвигал один из рычагов на пульте управления.

Афанагор сразу почуял находку. Стальные зубья врезались в спрессованный камень, загораживающий вход в каменный зал. Судя по размерам уже очищенной стены, он был довольно велик. Рабочие осторожно откапывали дверную коробку, поверхность которой после очистки покрывали несколько миллиметров затвердевшей глины. Время от времени от стены отпадали различной формы куски земли, поскольку камень вновь начал дышать.

С трудом глотая слюну, Афанагор повернул выключатель, и машина с затихающим воем сирены медленно остановилась. В тупике повисла многозначительная тишина.

— Вам это удалось! — произнес Афанагор.

Мужчины протянули ему руки. Он по очереди пожал их и привлек к себе молодую женщину.

— Ты довольна, Медь?

Ничего не сказав в ответ, она улыбнулась. У нее были темные глаза и черные волосы, а кожа имела странный цвет темной охры. Из ее плотных и гладких грудей выпирали почти фиолетовые соски.

— Конец! — сказала она.— Все-таки мы его нашли!

— Можете все втроем выйти отдохнуть,— сказал Афанагор, лаская ее голую теплую спину.

— Не может быть и речи!..— сказал тот, что стоял справа.

— Почему же, Бертиль? — спросил Афанагор.— Возможно, твой брат будет рад подняться на поверхность?

— Нет,— ответил Брис.— Лучше мы продолжим работу.

— Больше вы ничего не нашли? — спросил Лардье.

— Неподалеку отсюда,— ответила Медь.— Горшки и лампы.

— Это мы осмотрим позже,— сказал Афанагор.— Пошли со мной,— предложил он, обращаясь к Меди.

— На этот раз я не откажусь,— ответила она.

— Твои братья не правы. Им следовало бы выйти на воздух.

— Его вполне достаточно и здесь,— ответил Бертиль.— К тому же нам хочется поскорее увидеть, что там.

Его рука прошлась по машине в поисках выключателя. Он нажал на черную кнопку. Машина мягко заворчала, и вскоре ее голос окреп, перейдя на высокие ноты.

— Не нужно работать без перерывов! — постарался перекричать этот шум Афанагор.

Зубья начали вырывать из земли тяжелую пыль, тут же всасываемую пылеуловителями.

Брис и Бертиль, улыбаясь, кивали.

— Все в порядке! — сказал Брис.

— До свидания! — еще раз выкрикнул Афанагор.

Он развернулся и зашагал прочь. Медь взяла его под руку и пошла рядом. Походка ее была легкой, пружинистой, а попадавшиеся на пути лампы заставляли лосниться ее оранжевую кожу. Сзади шествовал Мартен Лардье и восхищался ее фигурой.

В молчании они добрались до места, где сходились все галереи. Отпустив руку Афанагора, она подошла к нише, выдолбленной в стене, и достала оттуда одежду. Затем, сбросив короткую рабочую юбку, надела шелковую рубашку и белые шорты. При этом Афанагор и Мартен отвернулись, первый — из вежливости, а второй — чтобы даже в мыслях не изменить Дюпону, поскольку под юбкой Меди ровным счетом ничего не было.

Как только она оделась, они прошли тем же путем к выходу, и Мартен полез в колодец первым, а Афанагор замыкал шествие.

Наверху Медь потянулась. Сквозь тонкий шелк рубашки просвечивались все выпуклости ее тела, и Афанагор попросил Мартена отвести в сторону луч фонаря.

— Хорошо...— произнесла она.— Здесь наверху так тихо!

Послышался металлический звон, эхо которого долго еще катилось по дюнам.

— Что это? — спросила она.

— Здесь произошли перемены,— ответил Афанагор.— Появилось полно новых людей. Они приехали строить железную дорогу.

Тем временем они уже подошли к палатке.

— Сколько их? — спросила Медь.

— Приехали двое мужчин,— ответил археолог.— Двое мужчин, одна женщина, рабочие, дети и Амадис Дуду.

— А какой он?

— Грязный педераст,— ответил Афанагор.

Он осекся, когда вспомнил о присутствии Мартена. Однако Мартен уже успел их покинуть, чтобы на кухне присоединиться к Дюпону. Афанагор облегченно вздохнул.

— Видишь ли, мне не хочется обижать Мартена,— пояснил он.

— А те двое мужчин?

— Один из них очень хороший человек,— сказал Афанагор.— А второго любит та женщина. Но и первый тоже влюблен в нее. Его зовут Ангел. Он красив собой.

— Он красив...— медленно повторила она.

— Да,— подтвердил Афанагор.— Но этот Амадис...— Он вздрогнул.— Пойдем, перекусишь. Здесь ты замерзнешь.

— Мне хорошо,— прошептала Медь.— Ангел... странное имя!

— Да,— ответил Афанагор.— У них у всех странные имена.

Лампа ярко освещала стол, а полог палатки был тепло и гостеприимно распахнут.

— Проходи,— сказал археолог, подталкивая Медь вперед.

Медь вошла.

— Здравствуйте! — сказал сидевший за столом аббат, поднимаясь ей навстречу.

X

— Сколько нужно пушечных ядер, чтобы разрушить город Лион? — неожиданно обратился аббат к археологу, вошедшему в палатку вслед за Медью.

— Одиннадцать! — ответил археолог.

— О черт, это чересчур! Скажите, три!

— Три,— повторил археолог.

Аббат схватил свои четки и с небывалой скоростью произнес три молитвы. Медь присела на кровать Афы, который с удивлением уставился на священника.

— Что вы делаете в моей палатке?

— Я только что прибыл,— пояснил аббат.— Вы умеете играть в "бутылочку"?

— Ой, превосходно! — воскликнула Медь и захлопала в ладоши.— Сыграем в "бутылочку"!

— Я не должен был бы общаться с таким распутным существом, как вы, но у вас чертовски красивая грудь!

— Спасибо,— ответила Медь.— Я знаю.

— Я разыскиваю Клода Леона,— сказал аббат.— Он отшельник, должен был прибыть сюда недели две назад. Я — региональный инспектор. Могу показать вам свое удостоверение. В этих краях немало отшельников, но все они далеко от этого места. А Клод Леон, наоборот, должен находиться совсем рядом.

— Я не видел его,— сказал Афанагор.

— Надеюсь на это,— сказал аббат.— По правилам отшельник не должен покидать своего места, за исключением специального разрешения, выдаваемого ему региональным инспектором.— Он наклонился.— То есть мной,— сказал он.— Раз, два, три, четыре, пять — мы в лес идем гулять...

— Шесть, семь, восемь — всех на праздник просим,— завершила Медь.

Ей припомнились уроки катехизиса.

— Спасибо,— сказал аббат.— Итак, я говорил, что Клод Леон, возможно, находится неподалеку. Может, сходим к нему все вместе?

— Следовало бы прежде перекусить,— предложил Афанагор.— Ты ничего не ела, Медь. Это плохо.

— Я бы съела бутерброд,— сказала Медь.

— Вы не против "Куантро"[15], аббат?

— Сложный вопрос,— сказал аббат.— Религия воспрещает мне "Куантро". Если вы не возражаете, я выпишу себе индульгенцию.

— Пожалуйста,— ответил Афанагор.— А я тем временем схожу за Дюпоном. Дать вам бумагу и ручку?

— У меня все подготовлено заранее,— сказал аббат.— В блокноте с отрывными листами. Таким образом мне удается следить за собой.

Афанагор вышел и свернул налево. Кухня Дюпона находилась рядом. Не постучавшись, он открыл дверь и чиркнул зажигалкой. При ее колеблющемся огоньке он увидел кровать Дюпона и спавшего на ней Лардье. На его щеках были заметны следы слез, и во сне он всхлипывал... Афанагор склонился над ним.

— Где Дюпон? — спросил он.

Лардье проснулся и заплакал. В состоянии полусна он не совсем разобрал вопрос Афы.

— Он ушел,— ответил он.— Его нет здесь.

— А, так вы не знаете, где он? — спросил археолог.

— Уверен, он с этой потаскухой Амадисом! — всхлипнул Лардье.— Он мне за это заплатит, дрянь этакая!

— Послушайте, Лардье! — строго произнес Афанагор.— В конце концов, вы не женаты на Дюпоне...

— Нет, женат! — сухо возразил Лардье, перестав плакать.— Перед тем как ехать сюда, мы разбили горшок, как это описано в "Соборе Парижской Богоматери", и у нас получилось одиннадцать осколков. Таким образом, я еще шесть лет буду женат на нем.

— Прежде всего,— сказал археолог,— вы напрасно читаете "Собор Парижской Богоматери", потому что эта книга устарела, а описанное в ней бракосочетание не настоящее. Кроме того, мне надоела ваша болтовня. Вы перепишете мне первую главу этой книги левой рукой и справа налево. А теперь скажите, где "Куантро"?

— В буфете,— сказал, успокаиваясь, Лардье.

— А теперь спите,— сказал Афанагор.

Он подошел к кровати, укрыл Мартена и провел рукой по его волосам.

— Может, он просто вышел за покупками.

Лардье шмыгнул носом и ничего не ответил. Похоже, он совсем успокоился.

Археолог открыл буфет и без труда нашел в нем бутылку "Куантро" рядом с банкой кузнечиков в томатном соусе. Он взял три маленькие изящные рюмочки, найденные не так давно в результате плодотворных раскопок, которыми, как он полагал, царица Нефурпитонх несколько тысячелетий назад пользовалась в качестве наглазников во время приема успокоительных ванн. Все это он расставил на подносе. Затем сделал большой бутерброд для Меди и с подносом в руках вернулся в палатку.

Сидя на кровати рядом с Медью, аббат расстегнул верхние пуговицы ее рубашки и старательно заглядывал под нее.

— Эта девушка весьма интересна,— сказал он, завидев Афанагора.

— Да, и чем же? — спросил археолог.

— Боже мой, трудно определить, чем именно,— ответил аббат.— Возможно, всем сразу, но некоторыми составными частями — наверняка.

— Вы написали себе индульгенцию для этого исследования? — спросил Афанагор.

— У меня есть постоянная карточка,— ответил аббат.— В моей профессии она необходима.

Медь смеялась безо всякого смущения. Она так и не застегнула рубашку. Афанагор не смог сдержать улыбку. Он поставил поднос на стол и подал Меди бутерброд.

— Какие крошечные рюмочки!..— воскликнул аббат.— Очень жаль, что из-за них я испортил листок своего блокнота! Tanquam adeo fluctuat nec mergitur[16].

— Et cum spiritu tuo[17],— ответила Медь.

— Дерни за веревку и схвати самое главное! — хором завершили Афанагор с аббатом.

— Слово Птижана! — почти сразу же воскликнул тот.— Какое удовольствие встретить таких набожных людей!

— Наша профессия обязывает нас знать многое,— пояснил Афанагор.— Однако мы, скорее, неверующие.

— Вы меня успокоили,— сказал Птижан.— А то я уже начал ощущать свою греховность. Но это проходит. Давайте посмотрим, действительно ли так сильно бьет в голову это "Куантро"?

Афанагор откупорил бутылку и наполнил рюмки. Аббат встал и поднял одну из них. Он посмотрел содержимое на свет, понюхал и проглотил.

— Хм! — произнес он и опять протянул свою рюмку.

— Как он вам? — спросил Афанагор, снова наполняя рюмку.

Аббат выпил вторую рюмку и задумался.

— Отвратительно! — заявил он.— От него несет керосином.

— Значит, я перепутал бутылки,— сказал археолог.— Они очень похожи.

— Не стоит извиняться,— успокоил его аббат.— Напиток вполне сносный.

— Это классный керосин,— заверил его археолог.

— Вы позволите мне выйти блевануть? — спросил аббат.

— Прошу вас... Я схожу за другой бутылкой.

— Посторонитесь! — попросил аббат.— Самое ужасное, что это так называемое вино вторично пройдет через мой рот. Но ничего, я закрою глаза.

Он молнией вылетел вон. Медь хохотала, лежа на кровати, подложив под затылок руки. На ее черных волосах и здоровых зубах играли отблески света. Афанагор не знал, что ему делать, но когда он услышал звуки икотки Птижана, его пергаментное лицо само по себе разгладилось.

— Он симпатичный,— сказала Медь.— Разве такими бывают священники? С ним не скучно, и у него ловкие руки.

— Тем лучше для тебя,— сказал археолог.— Я иду за "Куантро". Но ты подожди Ангела.

— Конечно, подожду,— согласилась Медь. Вернулся аббат.

— Можно войти? — спросил он.

— Конечно,— ответил Афанагор, пропуская его, а сам вышел из палатки, прихватив бутылку с керосином.

Аббат вошел и сел на брезентовый стул.

— Я не сажусь рядом с вами, потому что от меня дурно пахнет,— пояснил он.— Я наблевал себе полные туфли. Это позор. Сколько вам лет?

— Двадцать,— ответила Медь.

— Это слишком много,— сказал аббат.— Скажите, что три.

— Три.

Со скоростью аппарата для очистки гороха Птижан перебрал три шарика на своих четках. Едва он управился с этим, появился Афанагор.

— Ага! — воскликнул аббат.— Посмотрим, что это за "Куантро"!

— Это менее удачно,— заметила Медь.

— Извините,— сказал аббат.— Невозможно жить одной духовной жизнью, особенно если временами сваливаются мирские заботы.

— Это точно,— согласилась Медь.

— И совершенно справедливо,— подтвердил Афанагор.

— Тогда давайте выпьем,— сказал аббат.— А потом я отправлюсь на поиски Клода Леона.

— Может, мы тоже пойдем с вами? — предложил археолог.

— Но... разве вы не собираетесь ложиться спать? — удивился аббат.

— Мы редко спим,— пояснил Афанагор.— Сон отбирает уйму времени.

— Точно,— подтвердил аббат.— Не знаю, почему я вас об этом спросил, сам-то я никогда не сплю. Не скрою, это немного обидно, потому что я считал себя единственным в своем роде.— Он задумался.— Это действительно обидно, но все же пережить можно. Налейте мне "Куантро".

— Пожалуйста,— сказал Афанагор.

— Да, на сей раз настоящий,— сказал аббат, рассматривая рюмку в свете горелки.

Он отпил.

— Настоящий. Только после керосина он напоминает ослиную мочу.

Он выпил остальное, и его передернуло.

— Отвратительно. Для меня будет урок, как раздавать индульгенции направо и налево.

— Разве он так уж плох? — удивился Афанагор.

— Я так не сказал, но в нем всего сорок три градуса,— произнес Птижан.— То ли дело девяностопятиградусная "Аркебуза" или медицинский спирт! Когда я был в Сен-Филипп-дю-Руль, я только их и использовал для причащения. Говорю вам, в этих мессах было столько огня!

— Почему же вы там не остались? — спросила Медь.

— Потому что они вышвырнули меня оттуда,— ответил аббат.— Назначили инспектором. Это самая настоящая отставка!

— Зато теперь вы можете путешествовать,— заметил Афанагор.

— Да, я очень доволен,— сказал аббат.— Пошли искать Клода Леона.

— Пошли,— сказал Афанагор.

Медь поднялась. Афанагор прикрутил пламя горелки, что придало ей вид ночника, и они втроем вышли из погруженной во мрак палатки.

XI

— Что-то долго мы шагаем! — сказал Афанагор.

— Я и не следил за этим,— ответил Птижан.— Я был занят одной классической мыслью о величии Бога и ничтожестве человека в пустыне.

— Да? Это не ново,— заметила Медь.

— В основном я рассуждаю не так, как мои коллеги, и это придает моим мыслям привлекательность и неповторимость,— сказал Птижан.— В данное рассуждение я ввел велосипед.

— Интересно, как вам это удалось? — спросил Афанагор.

— Интересно? — переспросил Птижан.— Поначалу мне тоже было интересно, но теперь мне это удается играючи. Достаточно мне подумать о велосипеде — и все в порядке!

— Судя по вашему объяснению, это действительно кажется простым,— сказал Афанагор.

— Да, но только кажется,— возразил аббат.— Что это там впереди?

— Не вижу,— сказал, старательно всматриваясь, Афанагор.

— Это какой-то человек,— определила Медь.

— А!..— произнес Птижан.— Возможно, это Клод Леон.

— Не думаю,— сказал Афанагор.— Сегодня утром здесь еще ничего не было.

Продолжая спорить, они приблизились к человеку. Не очень быстро, потому что он двигался в том же направлении.

— Эй!..— крикнул Афанагор.

— Эй!..— отозвался голос Ангела.

Человек остановился. Это действительно был Ангел. Через несколько секунд они догнали его.

— Здравствуйте! — сказал Афанагор.— Хочу представить вам Медь и аббата Птижана.

— Здравствуйте! — ответил Ангел и пожал им руки.

— Вы прогуливались? — поинтересовался Птижан.— Наверное, о чем-то размышляли?

— Нет, я просто шел прочь,— ответил Ангел.

— Куда? — спросил археолог.

— Куда-нибудь,— ответил Ангел.— Они так шумят в гостинице...

— Кто? — спросил аббат...— Знаете, я хорошо умею хранить тайны.

— О, это я могу вам сказать,— ответил Ангел.— Здесь нет никакого секрета. Рошель и Анна.

— А,— вырвалось у аббата,— они занимаются...

— Она не может делать это молча,— сказал Ангел.— Просто ужасно. Я живу в соседней комнате. Там невозможно находиться.

Медь подошла к Ангелу, обняла его за шею и поцеловала.

— Пойдемте! — сказала она.— Пойдемте с нами искать Клода Леона. Знаете, с аббатом Птижаном не соскучишься.

Желтую ночь прорезали нитеобразные дорожки лучей, падающих от звезд под различными углами. Ангел пытался разглядеть лицо девушки.

— А вы милы,— сказал он.

Аббат Птижан и Афанагор пошли вперед.

— Нет,— ответила она.— Не так уж я мила. Хотите увидеть, какая я?

— Хочу,— ответил Ангел.

— Тогда достаньте зажигалку.

— У меня нет зажигалки.

— Тогда прикоснитесь ко мне руками,— сказала она, слегка отстраняясь.

Ангел положил руки на ее прямые плечи и перевел их выше. Его пальцы прошлись по щекам Меди, по ее закрытым глазам и утонули в черных волосах.

— От вас как-то странно пахнет,— сказал он.

— Чем же?

— Пустыней.

Его руки опустились.

— Вы изучили только мое лицо!..— запротестовала Медь.

Ангел ничего не ответил и не шелохнулся. Она приблизилась и обнаженными руками опять обняла Ангела за шею. Она что-то шептала ему на ухо, прижавшись щекой к его щеке.

— Вы плакали?

— Да,— прошептал Ангел, боясь пошелохнуться.

— Не стоит плакать из-за девушки. Они того не стоят.

— Я плачу не из-за нее,— ответил Ангел.— Из-за того, какой она была и какой станет.

Он как бы проснулся от тяжелого сна, и его руки сомкнулись на талии девушки.

— Вы милая,— повторил он.— Пойдемте, догоним их.

Она разжала объятия и взяла его за руку. Вместе они побежали по песку дюн, спотыкаясь в темноте, у Меди это вызывало смех.

Аббат Птижан только что успел объяснить Афанагору, каким образом Клод Леон стал отшельником.

— Как вы понимаете,— говорил он,— этот парень не мог оставаться в заключении.

— Конечно,— подтвердил Афанагор.

— Верно? — переспросил Птижан.— Он заслужил гильотину. Но у епископа длинные руки...

— Тем лучше для Леона.

— Заметьте, это изменит немногое. Если хотите знать, жизнь отшельника необычна. Она даст ему лишь несколько лет отсрочки приговора.

— Почему? — спросила услышавшая последнюю фразу Медь.

— Потому что через три или четыре года отшельничества человек обычно сходит с ума,— сказал аббат.— Тогда он идет, не разбирая дороги, и убивает первую же попавшуюся девочку, чтобы изнасиловать ее.

— И так всегда? — спросил Афанагор.

— Всегда,— подтвердил Птижан.— Можно привести только одно-единственное исключение из этого правила.

— И кто же это был? — спросил Афанагор.

— Один очень хороший человек,— ответил Птижан.— Истинно святой. Это очень длинная, но действительно поучительная история.

— Расскажите нам ее!..— умоляюще попросила Медь.

— Нет,— сказал аббат.— Невозможно. Расскажу вам ее концовку. Он ушел, не разбирая дороги, и первую же девочку, попавшуюся ему на пути...

— Замолчите! — воскликнул Афанагор.— Это отвратительно!..

— Он убил ее,— сказал Птижан.— Он был маньяком.

— Ох,— вздохнула Медь,— это ужасно. Бедный парень! Как его звали?

— Птижан,— ответил аббат.— Нет! Извините. Я думал о другом. Его звали Леверье.

— Невероятно! — заметил Ангел.— Я знал одного Леверье, с ним ничего подобного не случилось.

— Значит, это был другой человек,— сказал аббат.— Иначе следует допустить, что я — лжец.

— Конечно...— протянул Афанагор.

— Посмотрите,— сказала Медь.— Неподалеку виден свет.

— Похоже, мы пришли,— объявил Птижан.— Простите, но сначала я должен пойти туда один. Вы зайдете чуть позже. Таково правило.

— Но здесь нет никого, кто смог бы проконтролировать его выполнение,— сказал Ангел.— Мы могли бы пойти вместе с вами.

— А моя совесть? — спросил Птижан.— Король бабочек Бабуил...

— Играя с мячом, подбородок себе разбил!..— хором воскликнули остальные.

— Ладно,— сказал Птижан.— Раз вы знаете ритуал не хуже меня, можем пойти все вместе. Лично для меня так даже лучше, потому что в одиночку я чувствую себя прескверно.

Он высоко подпрыгнул и, сделав сальто в воздухе, приземлился на пятки. Распростертая вокруг него сутана была похожа на едва различимый на песке огромный черный цветок.

— Это входит в ритуал? — спросил археолог.

— Нет! — ответил аббат.— Это упражнение моей бабушки, когда она хотела незаметно пописать на пляже. Должен вам признаться, что на мне нет моих апостольских трусов. Слишком уж жарко. У меня и на это есть индульгенция.

— Вероятно, вам тяжело носить все эти индульгенции,— заметил Афанагор.

— Я переснял их на микропленку,— сказал Птижан.— Получился совсем маленький рулончик.

Он поднялся.

— Пошли!

Клод Леон обосновался в маленькой, кокетливо обставленной хижине из неокрашенного дерева. В углу главной комнаты находилось каменное ложе, другой обстановки в ней не было.

Кухня соединялась с комнатой дверью. В застекленное окно они увидели самого Клода. Обхватив голову руками, он размышлял, стоя у ложа на коленях.

— Ку-ку! — сказал, войдя, аббат.

Отшельник поднял голову.

— Еще рано,— сказал он.— Я досчитал только до пятидесяти.

— Сын мой, вы играете в прятки? — спросил Птижан.

— Да, отец мой,— ответил Клод.— С Лавандой.

— Ага...— произнес аббат.— Можно сыграть вместе с вами?

— Конечно,— ответил Клод, поднимаясь.— Сейчас я предупрежу Лаванду. Она будет очень рада.

Он вышел на кухню. Вслед за аббатом в комнату вошли Ангел, Медь и археолог.

— Разве при встрече с отшельником вы не творите специальных молитв? — удивилась Медь.

— О нет,— сказал аббат.— Особенно теперь, когда он целиком наш! Такие вещи годятся только для непосвященных. А мы следуем традиционным правилам.

Вернулся Леон в сопровождении великолепной негритянки. У нее было овальной формы лицо, тонкий прямой нос, большие голубые глаза и необычайно пышная рыжая шевелюра. Одета она была в черный лифчик.

— Это — Лаванда,— пояснил Леон.— Здравствуйте,— сказал он, завидев еще троих посетителей.— Как дела?

— Меня зовут Афанагор,— сказал археолог.— Это — Ангел, а это — Медь.

— Сыграем в прятки? — предложил отшельник.

— Сын мой, давайте поговорим серьезно,— сказал аббат.— Я должен произвести инспекцию. Чтобы составить отчет, мне нужно задать вам несколько вопросов.

— Не будем вам мешать,— сказал Афанагор.

— Вы совершенно не мешаете,— заверил их Птижан.— Это займет не более пяти минут.

— Присаживайтесь,— предложила Лаванда.— А мы пройдем на кухню, чтобы вы смогли поработать.

Цвет ее кожи в точности соответствовал цвету волос Меди, и наоборот, Ангел попытался представить себе, что будет, если их смешать вместе, и от этого у него закружилась голова.

— Вы нарочно это устроили,— сказал он Меди.

— Вовсе нет,— ответила Медь.— Я не была с ней знакома.

— Заверяю вас, это — чистая случайность,— сказала Лаванда.

Они прошли на кухню. Аббат остался наедине с Леоном.

— Итак? — спросил Птижан.

— Ничего особенного,— ответил Леон.

— Вам нравится здесь?

— Ничего.

— А как обстоит дело с осенением?

— Оно уходит и приходит.

— Мысли?

— Черные,— ответил Леон.— Но с Лавандой это простительно. Черные, но не мрачные. Черноогненные.

— Это цвет ада,— заметил аббат.

— Да, но внутри она вся из розового бархата,— сказал Клод.

— Правда?

— Чистая правда.

— Пикоти, пикота, хвост задери и вниз скакани!

— Аминь! — ответил отшельник.

Аббат Птижан задумался.

— Похоже, все в порядке,— сказал он.— Думаю, из вас получится подходящий отшельник. Нужно повесить у входа табличку. По воскресеньям к вам будут приходить люди.

— Буду рад,— сказал Клод Леон.

— Вы уже выбрали для себя, на чем подвизаться?

— Что?..

— Вам должны были это объяснить,— сказал аббат.— Стоять всю жизнь на столпе, или стегать себя пять раз на день, или носить власяницу, или грызть камни, или же круглые сутки проводить в молитвах и так далее, и тому подобное.

— Мне об этом не говорили,— сказал Клод Леон.— Можно подобрать что-нибудь другое? Мне кажется, во всем этом недостаточно святости, и потом, все это уже делали до меня.

— Остерегайтесь оригинальности, сын мой! — сказал аббат.

— Хорошо, отец мой,— ответил отшельник.— На какое-то время он задумался.— Я мог бы заниматься любовью с Лавандой.

Теперь настал черед аббата серьезно задуматься.

— Лично я не вижу этому никаких препятствий,— сказал он.— Но подумали ли вы, что вам придется делать это каждый раз, когда у вас будут посетители?

— Мне это доставляет удовольствие,— ответил Клод Леон.

— Тогда согласен. Действительно — розовый бархат?

— Действительно.

Аббат вздрогнул, и волосы на его шее встали торчком. Он провел рукой по низу живота.

— Сногсшибательно! Это все, что я могу вам сказать. Я пришлю дополнительный запас консервов через Фонд Помощи Отшельникам.

— О, у меня их достаточно! — ответил Клод.

— Они потребуются вам в большом количестве. У вас будет немало посетителей. Здесь строится железная дорога.

— Черт! — сказал Клод Леон. Он был бледен, но очень доволен.— Надеюсь, они будут приходить почаще...

— Вы начинаете нагонять на меня страх,— сказал аббат Птижан.— А я еще никогда не боялся. Пик, ник, лапа...

— Сам ты шляпа! — завершил отшельник.

— Пойдемте за остальными,— предложил Птижан.— Значит, о вашем священном деянии мы договорились. Я запишу это в отчет.

— Спасибо,— сказал Клод.

ПАССАЖ