— Давай, Джо! — позвал Алекс. Джо присел на корточки и попробовал воду рукой.
— Черт, холодная. — Он поднял взгляд на Мари, которая, пошатываясь, спускалась по тропинке. — А другие не будут купаться?
Мари покачала головой, стащила с себя кофту, джинсы, сбросила обувь и прыгнула в воду прямо в трусах и лифчике. Через несколько секунд к ней присоединилась Карина.
— Посвети мне, Джо! — Алекс вылез из воды и начал взбираться по скале. Джо направил на него световой конус.
— Слезай, Алекс, в темноте же опасно! — крикнула Карина — ребята вылезли из воды и нашаривали полотенца. Алекс взбирался все выше. Он остановился примерно на полпути к самому высокому уступу, с которого сегодня уже прыгал.
— А выше слабо? — спросил Джо, но Алекс притворился, что не слышит. Ему, конечно, охота произвести впечатление на Таню, но он же не дебил.
— Барабанная дробь!
Алекс шагнул на уступ, глянул вниз, на плато: Таня, как он и надеялся, подошла к краю. Он несколько секунд постоял, желая удостовериться, что она не сводит с него глаз.
— Опа! — крикнул он и прыгнул, снова сложившись ножиком. На этот раз вышло не так чисто, перестарался. От холода перехватило дыхание — он показался намного острее, чем днем.
Через пару секунд Алекс вынырнул, убрал волосы с глаз и нетерпеливо взглянул на край плато. Таня исчезла. Магнитофон затих.
— Что за фигня с музыкой? — заорал Алекс.
— Таня выключила, — сухо сказал Джо. — Я же говорил, гитаристы — ее конек. Послушай! — И он поднял палец. С плато доносились голоса Симона и Тани. Снова та же песня.
— I’ll see you by the waters. The dark and lonely waters.
Алекс тихо выругался, в несколько быстрых гребков подплыл к плато и выбрался из воды. Карина не глядя швырнула ему полотенце. Мари, стуча зубами, пыталась натянуть кофту.
— Ну и холодина, — простонала она. — Может, вернемся к костру?
— Да брось. — Джо снова — точно уже в третий раз — навел фонарик на Карину. — Еще разок. Я не купался. И те двое, наверху, тоже.
Алекс завернулся в полотенце. Ноги слегка дрожали, и не только от холода.
— Да, давайте, это же последнее летнее купанье, — крикнул он. — Искупаться должны все. — Он вышел на тропинку, ведущую наверх, на плато, и заорал: — Симон! Симон!
Гитара замолчала.
— Чего? — Голова Симона показалась над краем камня.
— Пора купаться.
Симон скривился.
— Спасибо, мне и так хорошо.
Рядом с ним возникла Таня, с зажженным косяком в руке.
— А ну давай сюда! — со злостью крикнул Алекс. — Ты тоже еще не купалась. Последнее летнее купанье, а? — Он повернулся к ребятам.
— Давай, Симон! — крикнул Бруно. К нему присоединилась Мари:
— Давай купайся, Симон. Это традиция. Не отвертишься.
Джо направил свет фонарика на Симона и завел:
— Симон, Симон…
Симону явно не хотелось их слушать. Таня что-то прошептала ему на ухо, сунула ему в губы косяк. Он глубоко затянулся, и оба несколько секунд смотрели друг на друга, что Алексу совсем не понравилось.
Губы у Симона растянулись в таинственной улыбке. Он стал спускаться по пляжной тропинке. Стянул свитер через голову, но остался в джинсах. Джо продолжал светить на него фонариком, словно Симон — рок-звезда по пути на сцену. Скандирование стало громче:
— Симон, Симон, Симон!..
Симон, к изумлению Алекса, не пошел к купальному камню, а принялся карабкаться вверх по скале. Торжественное скандирование “Симон, Симон” продолжалось, Алекс присоединился к хору голосов. Он замолчал, когда Симон миновал уступ, с которого прыгал сам Алекс, и полез еще выше. Скандирование пошло вразнобой, в голосах слышалась тревога. Таня снова начала выкрикивать: “Симон, Симон!”, и это подстегнуло остальных.
Симон лез все выше, и свет карманного фонарика следовал за ним, как прожектор. Метр, еще метр, и вот он наконец добрался до самого высокого уступа. Алекса вдруг затошнило. Скандирование эхом отдавалось между скал. Возвращалось снова и снова, и вот уже вся каменоломня гудела:
— Симон, Симон…
Симон шагнул на уступ и посмотрел вниз. Джо продолжал направлять на него конус света, освещая худенькое светлое тело на скале.
Алекс облизал губы. Надо что-то сказать. Симон никогда не прыгал с самого высокого уступа, и прыгать в темноте, да еще нетрезвым, опасно для жизни. Алекс покосился на Таню; та не отрываясь, как приклеенная, смотрела на Симона, и это было словно удар под дых. Незнакомый неприятный холод походил на страх, но не был им. Симон, похоже, колебался. Он оглянулся на скалу и как будто вдруг протрезвел. Сообразил, во что встрял и что зря он сюда залез.
Алекс знал, что Симон сейчас чувствует. Как одиноко там, наверху. Симон струсит. Алекс почувствовал, как дурнота уходит и сменяется ощутимым облегчением.
— Кишка у него тонка! — крикнул он — достаточно громко, чтобы Таня услышала.
Симон продолжал колебаться, скандирование распалось было, но Джо снова подбросил дров, и все принялись хлопать в такт.
— Симон, Симон, Симон.
Симон набрал воздуху в грудь и бросил последний взгляд на Таню. Закрыл глаза.
Быстро шагнул вперед раз, другой и прыгнул прямо в темноту.
Черт, успел подумать Алекс.
Ч-черт!
Глава 17Осень 2017 года
Тот сон снова вернулся. Больничная палата, порождающая клаустрофобию. Запах казенного одеяла, лекарств и смерти. Вздохи инфузионного насоса. Насос доставляет облегчение в кровь Хокана, делает непереносимое чуть менее непереносимым. Серая коробочка — достаточно лишь нажать плоские резиновые кнопки в определенном порядке, и заструится морфин, свободно, без ограничений, унося Хокана в великий сон. Последовательность крепко сидит у нее в голове.
Три, три, семь, пять, девять, два. Кнопка ввода. Всего-навсего.
“Спаси меня, Анна!”
Она вдруг понимает: что-то изменилось. Голос с постели — не голос Хокана. На подушке — не его осунувшееся лицо. Там какой-то молодой мужчина со светлыми волосами. Волосы рассыпались по подушке, как нимб. Глаза уставились в потолок, который сейчас — свинцово-серое утреннее небо. Черная вода проступает сквозь одеяло, узкие поначалу ручейки ширятся, стекают на пластиковый пол, и вот пол уже темное озеро, в котором тонет кровать. Гипсокартонные стены исчезают, сменяются скалами и осенним лесом.
“Спаси меня!”
Она стоит у самой кромки воды. Вот вода уже доходит ей до колен, еще пара шагов — и придется плыть. Тело Симона Видье колышется прямо у поверхности, совсем как на фреске. Но вода беспокойна, и лицо то и дело меняется. Бледный юноша превращается в исхудавшего взрослого мужчину, который из последних сил цепляется за жизнь.
“Анна, спаси меня!”
Она делает шаг к нему. На дне острые камни, она спотыкается, едва не теряет равновесие. Вода доходит ей до пояса, холод заставляет судорожно вдохнуть.
— Мама!
Кто-то зовет ее сзади, она оборачивается; на берегу стоит Агнес, рядом с ней Мило. Собака держит в пасти мертвого кролика, и Анна уже знает, что кролик пуст, выпотрошен. Деревья позади них тихо гнутся под ветром. Шум их напоминает шум инфузионного насоса.
“Иногда приходится делать то, что должно”, — говорит Агнес и указывает на темную воду, на тело, которое одновременно тело Хокана и тело Симона Видье.
“Обещай, что сделаешь”.
Три, два, семь, пять, девять, два.
Ввод.
Анна дождалась, когда на часах будет начало шестого, закрыла дверь кабинета и отправилась в подвальный архив. Прошел уже почти целый день, но сновидение никуда не делось и не давало ей работать спокойно.
В кабинете Морелля, за стеклянной стеной, было тихо и темно, так же как почти во всем участке, — на это она и рассчитывала. Вообще ей не обязательно было таиться. С понедельника она тут хозяйка и уже сейчас имеет право интересоваться любыми делами. Но Анна знала, что дело Симона Видье — чувствительная тема, и не хотела, чтобы у нее спрашивали, чем ее привлек именно этот случай. Особенно потому, что у нее нет хорошего ответа. Или хоть сколько-то разумного. Неужели она всерьез собирается влезть в дело тридцатилетней давности ради того, чтобы наладить отношения с дочерью? Неужели она настолько отчаялась?
Архив располагался в конце подвала, и по дороге к нужной двери Анна прошла мимо раздевалок. Там было тихо и спокойно, радио в спортзале молчало, отчего скрип, который производили ее подошвы по новенькому пластиковому покрытию, слышался особенно отчетливо. Анна заметила, что ускорила шаг.
Считывателя пропусков рядом с дверью архива не оказалось, но вполне хватило мастер-ключа, который Морелль дал Анне еще в понедельник. Стальная дверь закрылась за ней с ненужным грохотом. Лампы дневного света на потолке среагировали на движение и зажглись, прежде чем Анна успела зашарить по стене в поисках выключателя. В помещении без окон было сухо, как в пустыне, и пахло старой бумагой и чернилами. Шесть притиснутых друг к другу двойных стеллажей — вот и все. На боковой стенке каждого стеллажа имелась табличка с годами, а под ней черный руль. Нужная полка оказалась где-то в середине, и Анне пришлось немало потрудиться, чтобы повернуть руль и привести стеллажи в движение. Перед ней неохотно открылся ряд синих папок.
Просматривая даты, Анна наконец нашла 1990 год. Большинство папок содержали по нескольку разных дел. Она вытащила одну наугад. Первое дело — вождение в нетрезвом виде — имело место в июле. Второе — кража со взломом — в том же месяце. Пожелтевшая бумага, текст отпечатан на машинке. Анна взяла другую папку. Обнаружила случай домашнего насилия, за ним — злостное незаконное вождение, и то, и другое — август 1990 года. Анна стала листать дальше, но остальные три дела оказались примерно того же масштаба — совсем не то, что она ищет. Но еще не успев вытащить следующую папку, Анна поняла: вот оно. Согласно номеру на корешке, папка, в отличие от своих соседок, содержала всего одно дело. Она оказалась легче, чем Анна ожидала. Анна раскрыла папку.