Мари бежала, наставив на нее пистолет. Свет фонарика отражался от висевших в воздухе дождевых капель, превращаясь в белые вспышки.
— Фас… — начала было Мари, и тут у нее под ногами, в мокрой листве, что-то сдвинулось. Один из волчьих капканов Матса с пугающим лязгом впился ей в ногу, и команда перешла в дикий крик.
Мари по инерции двигалась вперед, цепь капкана черной змеей протянулась по листьям. Она еще больше натянулась, когда Мари споткнулась; наконец цепь дернула ее назад, и Мари с размаху упала. Руки все еще сжимали пистолет и фонарик, и Мари не смогла опереться на них.
В последний миг, уже падая лицом в ковер из листьев, Мари поняла, что под ним. Глаза у нее расширились, крик перешел в вопль, но оборвался, когда второй капкан сомкнулся у нее на шее.
Пистолет вылетел из рук Мари; лежавший рядом фонарик освещал чудовищную сцену, которая разыгрывалась всего в нескольких метрах от Анны. Глаза у Мари были широко раскрыты, руки и ноги подергивались, а из остатков трахеи доносилось слабое бульканье.
— Мари! — отчаянно закричал Бруно и ринулся к жене. — Мари! Дорогая! Нет, нет!
Он упал на колени и попытался развести стальные челюсти, но безуспешно. Листья окрасились кровью, смешанной с проливным дождем, дождь лил на Бруно, который все звал жену по имени, пока ее движения не замерли. Тогда крик его перешел в горестный вой.
Обе овчарки прихромали и сели по обе стороны безжизненного тела. Через несколько секунд они присоединились к вою Бруно. Сначала одна, потом другая.
Анна осторожно подобралась к месту, где упал пистолет. Подняла оружие, смахнула листья и нацелила его на Бруно.
— Все кончено, — сказала она.
Глава 62Осень 2017 года
Анна стояла в дверях палаты Элисабет. Изголовье кровати было приподнято, и старуха полусидела. Кислородная трубка тянулась к носу, вместе с больничным халатом и приборами придавая Элисабет вид слабого, хрупкого человека. Но Элисабет отнюдь не была слабой. — У тебя глаза, как у отца. Я тебе говорила, когда мы встретились в первый раз, — сказала Элисабет Лизе — та сидела на краю кровати. Элисабет погладила ее по щеке. — И как у деда.
Анна едва сдерживала слезы. Повернувшись к окну, она встретилась взглядом с Клейном. Глаза на каменном лице блестели, рот растянулся в подобии счастливой улыбки. Оба смутились и отвернулись, словно ни тот, ни другая не желали демонстрировать чувства. В кармане зажужжал телефон, и Анна вышла в коридор.
Звонил Йенс Фриберг.
— Вот, звоню сказать, что мы почти со всем разобрались. Бруно признался, вопросы сняты. Бенгт Андерсон нанял ему какую-то адвокатскую знаменитость, но Мари это вряд ли вернет.
— А Табор?
— Пожарным удалось спасти нижний этаж и печные кладки. Дождь помог, но жить там можно будет еще не скоро.
— Что ж. — Анна подумала о вещах — своих и Агнес. Старенький халат, фотоальбомы, коробка с детскими вещами Агнес. Последние материальные свидетельства того, что она, Хокан и Агнес когда-то жили вместе.
— Ты в порядке? — Йенс как будто искренне беспокоился.
Анна подумала об Агнес. Потом о Лизе Савич и Элисабет Видье. Каких-нибудь несколько дней назад потеря дома и вещей выбила бы ее из колеи. Удар, от которого она, может быть, никогда бы не оправилась.
— Там были всего лишь вещи, — сказала Анна. Да, именно: всего лишь вещи.
— Что теперь?
— Точно не знаю. Агнес завтра выпишут. Поживем пару дней в гостинице, а там посмотрим. А у тебя что?
— Я тоже не знаю. Надо кое с чем разобраться, так что я пока тут задержусь. К счастью, на прошлой неделе я прошел ускоренный курс следовательского дела, и у меня был хороший преподаватель.
На мгновение Анне показалось, что она почти слышит, как Йенс улыбается.
— Звони, рассказывай, как у тебя дела, — попросила она.
— Ты тоже!
В трубке помолчали.
— Береги себя, Йенс, — сказала Анна.
— И ты себя.
Анна на время оставила семейство Видье и выскользнула в вестибюль, купить что-нибудь попить. Швы на бедре тянуло, отчего Анна двигалась медленно. Газеты кричали о подробностях того, что они называли убийствами в Неданосе. Такой заголовок, наверное, заставил Бенгта Андерсона страдать не меньше, чем от потери дочери, не без язвительности подумала Анна. Она купила колу и выпила ее, стоя в сумерках у главного входа. Дождь прекратился, но ветер стал холоднее. Постояв немного на улице, Анна замерзла и вернулась в палату.
Элисабет сидела в кровати, откинувшись за подушку и закрыв глаза. Брур Клейн дремал в кресле для посетителей. Каменное лицо выглядело изможденным, и Анна вдруг поняла, что он старый и выглядит старым.
— Дурень не спал несколько дней, — тихо произнесла Элисабет. — И домой ехать отказывается, хотя ему пора принимать таблетки.
— Я могу привезти, если хотите, — предложила Анна. — Мне все равно надо в Энглабергу, забрать Мило у Матса. Я обещала Агнес, что попробую протащить его в больницу. Ночные сестры не такие строгие.
К тому же Анне хотелось повидать Матса. Он спас их с Лизой, и ей хотелось убедиться, что с ним все в порядке.
— Вот и хорошо! — Голос Элисабет прозвучал неожиданно ласково. — Ключи у него в кармане плаща. — Она указала на дождевик Клейна, висевший у двери. — Лекарство в шкафчике в ванной.
Анна чуть не сказала, что знает, но в последний момент придержала язык. Теперь она была уверена: любви Элисабет и Клейна уже много лет. Но это их дело. Ни Анну, ни кого-либо еще оно совершенно не касается.
— Если будет желание, захватите еще пару фотоальбомов из курительной, — попросила Элисабет. — Хочу показать Лизе ее папу, когда она вернется. Ключ на связке у Клейна.
— Да, конечно.
Анна свернула в аллею Энглаберги. Фриберг устроил так, что ей выдали патрульную машину без полицейской маркировки: арендованную машину забрали техники-криминалисты. Анна подумала, с кого начать, с Матса или с Клейна, и решила начать с Клейна.
Сторожка стояла темная, единственный свет исходил от фонаря под крышей. На тяжелой связке было не меньше десятка ключей, и Анна не сразу нашла нужный. Вечером комнаты показались Анне еще более безликими и печальными, тем более сейчас, когда никого, кроме нее, здесь не было.
Анна забрала из шкафчика в ванной таблетки и снова заглянула в спальню. Все так же, как в прошлый раз. Аккуратно заправленная кровать, фотография.
У Анны зажужжал телефон. На этот раз звонил адвокат.
— Только что звонил Сантесон. Анализ ДНК готов.
— Так… — Анна почувствовала, что сердце забилось быстрее.
— Это ДНК Хокана, — сказал адвокат. — Но вы и так знали, да?
Анна не ответила.
— Сантесон утверждает, что Хокан был не в том состоянии, чтобы понять, как работает инфузионный насос, и не смог бы дотянуться до кнопок.
Адвокат помолчал, ожидая, что она что-нибудь скажет, но не дождался.
— Он имеет в виду — кто-то помог Хокану.
Анна продолжала молчать.
— Кто-то объяснил Хокану, на какие кнопки нажимать, и подвинул насос поближе к нему. Но поскольку пособничество самоубийству не является уголовным преступлением, Сантесон не собирается привлекать дополнительные ресурсы. Он закрыл дело.
Анна всем телом ощутила облегчение и услышала, как вздыхает адвокат. Как он молчит, пока профессионал в нем борется с обычным человеческим любопытством.
— Так вы правда… помогли Хокану уйти из жизни?
Анна, не отвечая, нажала “отбой”. Оказывается, она стояла перед запертой дверью, ведущей в подвал. Конечно, ей следует уехать, оставить личную жизнь Клейна в покое. Но в Анне, как и в ее адвокате, победило любопытство.
Замок и дверь были старыми, надежными, и Анна быстро нашла нужный ключ. На лестнице за дверью царила темнота, и еще несколько секунд Анна искала выключатель. Ступеньки обиты вытертым ковролином, по которому видно — здесь ходят часто. Внизу оказалась открытая дверь, из которой тянуло подвалом и которая вела в прачечную; напротив прачечной двери была еще одна, поновее, стальная.
Анна отперла и эту дверь. Помещение за ней было темным, но пахло здесь не сыростью, не подвалом, а гораздо приятнее. Анна пошарила по стене и щелкнула выключателем.
Вдоль стен протянулись книжные полки. Пол покрыт толстыми коврами, в углу — два старых кресла с ушками, при каждом лампа для чтения. Анна вполне представляла себе, как Клейн с Элисабет сидят здесь и читают, но в то же время ее озадачило, что они выбрали для общения столь потаенное место, когда до Энглаберги рукой подать. Неужели и правда боялись, что их раскроют?
На полках подальше оказались только книги, но три ближайшие были заставлены фотографиями. На первой полке выстроились фотографии Симона. Симон-младенец, Симон — малыш с льняными волосами, первый день в школе (рюкзак великоват). На других снимках Симон почти всегда с каким-нибудь музыкальным инструментом: гитарой, скрипкой, трубой. Потом шли снимки того, что, вероятно, было студией на втором этаже сгоревшего гаража. А вот Симон привалился к красивому красному спорткару: на голове студенческая фуражка, на шее венок. Наверное, это и есть летняя машина Карла-Юхана, обугленные останки которой до сих пор стоят в одном из сараев Табора.
На следующей полке — семейные фотографии Видье. Пикник, его Анна уже видела; фотографии на пляже, снимки из студии Карла-Юхана в Таборе: маленький Симон с ног до головы заляпан краской или сидит на синей горушке. Вот Элисабет и Симон за пианино. Последний снимок на этой полке походил на тот, первый. Симон в студенческой фуражке с белым верхом стоит перед летней машиной, но на этот раз рядом с ним родители. Ветерок ерошит светлые волосы Карла-Юхана. У Элисабет выражение лица более жесткое, чем у мужа, но видно, что оба они гордятся сыном.
На третьей полке выстроились совместные фотографии Элисабет и Карла-Ю. Первым шел свадебный снимок, дальше — множество фотографий, сделанных примерно тогда же. Ни на одном снимке не было Клейна, и это укрепило Анну в мысли, что он фотографировал. Последние фотографии были черно-белыми. Карл-Ю, которому тут было лет двадцать пять, сидел на скамейке в парке, подавшись вперед. Взгляд, направленный в объектив, был настолько живым, что энергия чувствовалась до сих пор. Анна отступила на шаг, окинула полки взглядом. Во всем этом было что-то невыразимо грустное. Дождливая ночь, один-единственный неверный шаг на каменном плато — и надежда и любовь, струившиеся почти с каждого снимка, сменились черной, как ночь, трагедией.