люса, стараясь вспомнить: где же она его видела?
— Вы прокурор, правда? — Саулюс почувствовал, что и он неожиданно растерялся, опешив от открытого и доброго взгляда девушки.
— Почему? Я совсем не…
— А если вы написали здесь смертный приговор?
— Вы прочитали? — девушка рассердилась. — Нехорошо подглядывать.
— Ведь это не письмо. Я все равно бы прочитал. Если не сегодня, так завтра.
Девушка вдруг подняла руки и прижала кончики пальцев к зардевшимся щекам.
— Это вы?.. Ваши это работы?..
Саулюс пожалел девушку. Она и впрямь показалась еще ребенком, не умеющим надеть маску равнодушия или кокетства.
— Я думаю, вы написали то, что думали.
— Да, конечно… Мне так показалось, и я хотела быть откровенной, я не думала, что вы здесь… все видите…
— А если бы знали, что я здесь, написали бы: «Прекрасно, гениально»?
— Не знаю. Ничего бы не написала.
Саулюс хотел взять книгу отзывов. Девушка удержала его руку.
— Не надо. И не сердитесь.
— За замечания посетителей я говорю спасибо.
— Даже если они?..
— Даже если они…
Он раскрыл книгу.
— Дагна из Каунаса… Знаете что, Дагна, — Саулюс испытующе смотрел на девушку, — я и впрямь рассержусь на вас, если вы не выполните моей просьбы. Я уже сейчас вижу ваш портрет и хочу, чтобы вы позировали. По полчаса, часу. Конечно, не сегодня, в другой раз, когда будете в Вильнюсе.
Дагна едва заметно кивнула. Саулюс подал ей визитную карточку и первым отвернулся, исчез за высокой перегородкой.
Когда-нибудь эту странную историю он рассказал бы на вечере своих воспоминаний (позднее он так и подумал — по случаю пятидесятилетнего или шестидесятилетнего юбилея), но еще полгода спустя, валяясь на диване, услышал телефонный звонок. Наверное, кто-нибудь из приятелей. После ночного кутежа самочувствие было хуже некуда. «Нет, нет!» — потряс головой Саулюс, взяв бутылку белого вина, налил остаток в бокал, выпил и снова повалился на спину. «Безумие! Самоубийство! Подонки!» — цедил сквозь зубы, кляня себя, приятелей и весь мир. Несколько минут спустя телефон снова затрезвонил, и Саулюс решил вылить свою ярость хотя бы на голову ближайшего друга. Но это была Дагна.
— Какая еще Дагна? — грубо спросил, думая о вчерашних подружках.
— Дагна из Каунаса.
Замаячил овал лица, замелькали четкие буквы: «Нет тайны…» «Пусть катится к черту! Этого еще не хватало, чтоб я… К черту!»
— Знаешь что, Дагна…
— Вы, наверное, забыли…
Дагна была, быть может, на краю города, но Саулюс видел ее отчетливо, не мог оторвать глаз, даже протянул к ней руку.
— Знаешь, как ехать? — спросил Саулюс. — Давай живо сюда!
Разбросанные на полу пустые бутылки ногой закатил под диван, швырнул в угол скомканные бумаги, высыпал в мусорное ведро окурки из пепельниц и вдруг рассердился на себя: «Какого черта я так стараюсь, навожу чистоту? Наконец, зачем надо было приглашать какую-то Дагну? «Нет тайны…» Нахальная девчонка, грубиянка, изображающая умницу. А если она на что-то надеется?.. Нет, нет, я не собираюсь связываться с каждой, какими бы ни были у нее глазки. Нет! Дагна из Каунаса. Как-то дико звучит. Как из старинного альбома, Дагна из старинного альбома… Ведь, ей-богу, интересно — Дагна из старинного альбома. А почему нельзя сделать триптих, а то и целый цикл «Из старого альбома»? Степенный старик с трубочкой в руке, женщина, улыбающаяся кому-то, сыновья, снохи… И лицо Дагны, — правда, это может быть последний лист цикла, олицетворение юности и красоты».
Ожив, Саулюс торопливо заходил по мастерской, ему уже хотелось тут же сесть и сделать несколько набросков.
Осенней прохладой повеяло от пальто Дагны, обтягивавшего стройный стан, от ее темных волос и лица. Сложенный зонтик она поставила у двери. Сняла серые перчатки.
— Моросит… — мягко произнесла она, оглядевшись по сторонам и как будто удивляясь тому, что оказалась здесь, в этой странно захламленной комнате.
День был сумрачный. Надо бы свет включить, подумал Саулюс.
— Я по делу приехала, отчеты в министерство привезла. Стеснялась звонить и все-таки… Хочу еще раз извиниться перед вами.
— Передо мной? Почему? — Он смотрел на девушку, как на экспонат, видел не ее, а только ее изображение.
— Я тогда так по-детски, развязно написала…
— Садитесь. Садитесь вот сюда, на стул. В пальто. Пожалуй, расстегните. У окна сядьте.
Саулюс спешил. Хотел догнать улетающую мысль, остановить пляшущие образы; казалось, настал долгожданный час: все, что было до той поры, уплыло куда-то, исчезло, растаяло без следа и угрызений совести.
— Вы говорите, вы можете говорить, — через минуту сказал Саулюс, чуть-чуть набросав овал лица, контуры глаз и щек.
Дагна глядела в сторону, как велел ей Саулюс, но украдкой следила за каждым движением его руки, поворотом головы.
— Почему вы молчите? Мы можем разговаривать, — снова напомнил Саулюс.
— Я забежала только на минутку, только извиниться. В четыре уходит поезд.
— Вам обязательно этим поездом?
— Меня будут встречать. Я так обещала.
— Хорошо, что вас встречают. Кто же вас встречает?
— Мама.
— Вы довольны своей работой?
— Нет. Но работать надо.
— Значит, ошиблись, когда выбирали профессию? А может, мама вам так посоветовала?
— Это длинная история.
— И вы не успеете рассказать мне до четырех?
Их разговор напоминал игру. Связь и смысл сказанных вполголоса слов не всегда доходили до сознания Саулюса, да и он сам не всегда понимал то, что говорил. От напряжения гудела голова, и словно сквозь порывы ветра доносился до него голос девушки: родилась она в Каунасе перед самой войной, родители ребенком увезли ее во Францию, росла и училась она в Западной Германии, а восемь лет назад с матерью вернулась в Литву.
— Вот и вся моя автобиография.
— Чепуха! — буркнул Саулюс.
Дагна съежилась, посмотрела с опаской.
— Сначала, все начнем сначала.
Саулюс разложил на толстом картоне новый лист, прикрепил кнопками и легкой рукой уверенно водил карандашом. Да, мелькнула мысль, фоном он набросает небоскребы, накренившиеся небоскребы с обеих сторон портрета, как бы придавившие молодость… Нет, они будут как бы вырастать из памяти девушки, словно кошмар. И внизу надпись: «Реэмигрантка». Успех на выставке обеспечен. Может, даже «Литературка» на первой странице оттиснет большим тиражом.
— Вы не устали? — спросил он, когда ему показалось, что уже «уловил тайну».
— Нет. Я просто вспомнила уличных художников. Там за пять марок каждый, кому не лень посидеть десять минут, может получить свой портрет.
Рука Саулюса дрогнула. Во взгляде Дагны, устремленном на вазу с пыльными вербами, он не разглядел ни малейшей иронии. Вся она была на диво естественна, может, простодушна не по годам (родилась-то все-таки еще перед войной).
— Вы сравнили меня с уличным художником?
— Я не хотела…
— Вы увидите… увидите… Еще немножечко терпения, и увидите…
На лбу Саулюса заблестела холодная испарина.
Десять минут спустя он оттолкнул от себя лист картона, вгляделся. Насупленные брови его спрятали глаза — поблескивали только узкие щелки.
— Уже кончили? — спросила Дагна. — Мне пора на вокзал.
Саулюс сидел по-прежнему, положив левую руку на картон…
— Можно посмотреть? — Дагна встала.
Встал и Саулюс, отодрал кнопки, поставил у стены картон, и квадрат белой бумаги вдруг решительным жестом разорвал пополам. Сложил оба куска, рванул еще раз и швырнул на пол.
— Все, — сказал глухо и устало.
Дагна стояла, потеряв дар речи; Саулюс отвернулся к стене.
— Все! — крикнул.
Когда обернулся, Дагны в комнате уже не было.
Он валялся на диване, заложив руки под голову и зажмурившись, казалось, плыл сквозь черную мглу или густой туман; он задыхался, в груди стало тесно. Это была катастрофа, первая такая ужасная, и Дагна, ее целомудренная близость были здесь действительно ни при чем. Ведь сколько девушек перебывало в его мастерской, сколько позировало, и Саулюс всегда чувствовал, что восседает на троне, всегда оставался высокомерным победителем. Почему сегодня, едва в мастерскую вошла Дагна, с ним что-то случилось? А может, уже тогда, в художественном салоне?..
Саулюс вскочил, набросил пальто и выбежал в дверь. Когда, остановив такси, примчался на вокзал, поезд уже успел уехать. Поглазев на уходящие вдаль рельсы, решился на новый шаг.
Таксист оправдывался, что дорога мокрая и он не может ехать быстро, а главное — не желает иметь дело с гаишниками, но когда Саулюс сунул ему в ладонь крупную купюру и сказал, что это только аванс, стрелка спидометра сразу легла набок.
На перрон Каунасского вокзала Саулюс вбежал в ту минуту, когда из громкоговорителя раздался простуженный женский голос: «Пассажирский поезд Вильнюс — Каунас прибыл…» Посыпались люди, в толчее мелькали лица. Саулюс озирался, привстав на цыпочки, бросался из стороны в сторону. И лишь когда толпа поредела, он увидел такую знакомую фигуру и легкую походку.
— Дагна!
Она, словно ждала, что он будет ее здесь встречать, подняла на него прозрачные и открытые глаза.
— Дагна, — повторил Саулюс.
…Невидимая рука срывает с глаз повязку, и Саулюс осматривается, взгляд утыкается в почтовый индекс, крупно написанный на стене.
— Почему не соединяете? — облокачивается на дощатую перегородку. — Я же просил срочно.
Женщина дописывает на голубом графленом листе какие-то цифры, аккуратно откладывает в сторону папку, сдувает со стекла крошки резинки.
— Сейчас наведем справки.
Она набирает номер, ждет минутку, дзинькает аппарат, опять набирает.
— Человек уже полчаса ждет, — напоминает она.
— Сорок минут, — уточняет Саулюс.
— Соединяют, ждите.
Наверное, в этот миг звонит телефон в гостиной, Дагна подбегает и снимает трубку. Она давно ждала этого звонка, думала о нем, пребывая в неопределенности. Может, даже приятелей обзвонила, искала. «С вами говорит Пренай…» — слышит она в трубке, придвигает кресло и садится на ручку, потому что трудно ждать стоя. Ведь всегда приходится ждать, хотя и сообщили, что соединяют. В век техники вечные неполадки с техникой. Она кричит: «Алло! Алло!» Саулюсу чудится, что он уже слышит ее далекий голос. Он ответит. Это я, скажет, я сейчас вернусь, Дагна… Автобус уходит… Когда же уходит автобус? Он проезжает здесь под вечер… Сбегать бы на другую сторону улицы и посмотреть… Нет, он должен ждать. Сегодня вечером я буду дома, скажет. И все. Хоть бы пешком пришлось идти, в этот вечер он будет в Вильнюсе, возьмет Дагнины руки в свои и скажет негромко: «Я-то знал…»