Когда допили обжигающие капли, Саулюс, помолчав, сказал:
— Иногда я по-хорошему завидую Аугустасу Ругянису: он скульптор, у него другие возможности. Сделает Мажвидаса — он будет стоять веками, прославляя Литву, напоминая всем о начале литовской грамоты.
— Аугустас хороший друг, искренний, — подхватила Дагна, положив голову на грудь Саулюсу. — Он к тебе внимателен.
— Мы недавно сблизились. Он один из тех китов, на которых держится наш мир искусства.
— Но Аугустас, без сомнения, видит, что один из сводов этого мира скоро будут подпирать твои плечи.
— Ты всегда хорошего мнения о своем неудачнике муже.
— Только не говори — всегда. Сам знаешь, как я беспощадна. Как и ваш мир искусства, в котором в одиночку пропадешь. Если некому будет тебя поддержать, подхватить… Помнишь, как сказал однажды Аугустас?..
— Хоть и горд, хоть ему на все наплевать, он такой же, как все.
— Толпой ломать лед легче.
— А когда продолбим прорубь, он нас — под лед, а сам — на берег. Герой!
Дагна подняла голову, внимательно посмотрела на Саулюса.
— Чушь ты несешь, — сказала она спокойно, решив, что Саулюс пошутил, и опять положила голову ему на грудь. — Ты не забыл, что через две недели мой день рождения?
— Как я могу, Дагна? Давай уедем куда-нибудь? К морю!
— И правда, стоит подумать, — ответила Дагна таким голосом, словно ей предложили сходить в кино.
Но Саулюс не заметил этого, его мысли уже витали над белыми дюнами и пенящимся прибоем. «Ей-богу, — думал он, — сделаю не один эскиз: сентябрьское море… последние сполохи лета… холодное солнце… сказка ветра…» Так явственно всплыли перед глазами эти картины, которые объединил образ Дагны с развевающимися волосами, что Саулюс, торопливо поцеловав жену, выкатился из кровати, набросил пижамную куртку и нырнул в свой кабинет… Он уже слышал порывы ветра и гул прибоя и знал: в гуле прибоя родится осенний цикл — ЖЕНЩИНА И МОРЕ. Досюда докатываются сейчас волны, может, это рокочет девятый вал. Он видит серебристые брызги и невесомую, словно щепка, ладью; видит Дагну, собирающую янтарики, выброшенные на берег волной… видит согбенные, бредущие по дюнам сосны…
Он откладывает лист, садится, но тут же отодвигает стул, шагает из угла в угол. Рывком распахивает балконную дверь, вдыхает ночную прохладу, снова бросается к столу. Поймать мгновение, перенести его на бумагу живым… живее живого… Но ведь ему будет позировать Дагна! Это будет Дагнин день, и свой цикл он назовет ДАГНА И МОРЕ.
Саулюс снова встает, топчется посреди комнаты, подходит к книжному шкафу, достает какой-то альбом репродукций, не раскрыв, засовывает обратно, нечаянно уронив крохотную пиалу — сувенир из Ташкента. Пиала разбивается.
Когда на огромный лист, словно лучи солнца, брызнули первые легкие линии, раздался дверной звонок. Саулюс вобрал голову в плечи, стиснул зубы.
Придерживая рукой халат на пышной груди, за дверью стояла женщина. Крохотные глазки из-под густо намазанных бровей впились в Саулюса.
— Который теперь час, сосед? — блеснули три золотых зуба.
Вопрос женщины показался таким странным, что он только пожал плечами:
— Не знаю. Надо бы посмотреть.
— А я скажу: два! Два часа ночи! — женщина почти визжала. — Я не потерплю, чтоб у меня над головой топтались да громыхали. И это не первый раз! Только ночь, и нету покоя. Нет, я буду жаловаться! В ЖЭК сообщу, в милицию. И не на таких управу находила!
Саулюс растерялся от неожиданности.
— Вы не кричите так… Ведь это ничего… совсем ничего…
— Ничего? Вы говорите, ничего? Я вам это еще припомню! — бесилась женщина. — Чтоб рабочий человек отдохнуть не мог из-за всяких!.. Ух, расплодились!.. Найду управу, я закон знаю…
Саулюс захлопнул дверь. Женщина, покричав еще минуту на площадке, замолкла.
Проснувшись какое-то время спустя, Дагна увидела, что Саулюс лежит на спине с открытыми глазами.
— Вроде слышала что-то сквозь сон… Или приснилось…
— Приснилось.
Жаркая рука коснулась его плеча, скользнула на грудь.
— Милый… — раздался шепот.
Саулюс, словно его ударили током, задрожал и лег ничком.
Две недели спустя день рождения Дагны отмечали в зеленом зале ресторана «Вильнюс». Так решили в последние дни, когда зарядили дожди.
— Знаешь, я даже довольна, — говорила Дагна перед зеркалом. — Соберутся твои приятели, проведем вечер в веселой компании. Ведь нельзя сторониться друзей, тогда они от нас отвернутся.
Саулюс понял, что она хотела сказать: «От тебя отвернутся…»
— Чтоб только тебе было хорошо, — сказал он.
— Застегни, — попросила Дагна, держа в поднятых руках тоненькую золотую цепочку.
Саулюс коснулся кончиков пальцев Дагны, поймал в зеркале теплый взгляд. Он любил смотреть, как Дагна прихорашивается, и всегда волновался, видя линии ее стройного тела, изящные ноги и тонкие руки, причесывающие коротко стриженные пушистые волосы.
— Это будет твой вечер, — добавил Саулюс.
Небольшой зал гудел от разговоров, смеха, звона бокалов. Никто не забывал наградить комплиментом именинницу, отдали дань вежливости и Саулюсу. И когда в двенадцать ночи спели «Многие лета», захмелевшие мужчины устремились к Дагне, предлагая выпить брудершафт. Дагна сияла, сыпала остротами, каждому гостю уделяла одинаковое внимание, не забывая и Саулюса, который изредка заводил разговор об искусстве с соседями. Но лампы под потолком замигали, напоминая, что пора по домам. Еще по одной за Дагну, за ее красоту и молодость, и за Саулюса, чтоб стерег женушку, а то в наше время всеобщей конкуренции никогда не знаешь, откуда крадется опасность. Итак, ура! Вперед! Спасибо! И до следующей встречи!
На проспекте Саулюс поднял голову и сквозь поредевшую листву лип увидел золотистую полную луну, вспомнил море… Лунная дорожка на воде, по ней идет Дагна… ДАГНА И МОРЕ. Но это была лишь вспышка мысли, вроде блуждающего огонька во мраке. Прощаясь, мужчины пожимали ему руку, Дагна звала всех к ним домой продолжить праздник, но толпа стала редеть и с шумом удаляться. В остановившееся такси уселись только Саулюс с Дагной и Аугустас Ругянис с Альбертасом Бакисом — в этот вечер они были без жен, некому было тащить их домой, и они наслаждались свободой.
— Люблю тебя, Йотаута, — басил Ругянис, обращаясь к Саулюсу по фамилии; ко всем приятелям он обращался только по фамилии, поскольку, как он говорил, вся суть — в фамилии. — Хорош и Бакис… Ты не обижайся, Бакис, но ты, Йотаута, еще дашь всем прикурить. В тебе столько пороху… Нет, ты сам этого еще не знаешь, одна Дагна может это почуять. Чувствуешь в нем порох, Дагна? — и Аугустас через плечо водителя потянулся за рукой Дагны. Дагна повернулась к мужчинам, сидевшим сзади.
— Пардон, жена — единственно, кто может оценить запасы пороха мужа, — Альбертас Бакис попробовал обратить в шутку рассуждения Аугустаса.
Когда они оказались в гостиной и Дагна принесла кофе, Аугустас Ругянис продолжал разглагольствовать:
— Люблю тебя, Йотаута, черт знает за что, но люблю. А может, и знаю за что. Люблю всамделишных людей. Знаешь, что такое всамделишный человек? Не только справедливый, откровенный. Это человек — золотой самородок. И твердый как гранит. Ты такой, Йотаута, гад. Не завоображай, но я говорю от души. Ты, Бакис, не сердись, тебя я мало знаю. Йотаута — дело другое, мы с ним давнишние друзья. — И затянул высоким голосом:
Почему голова летит с плеч,
Почему реки крови текут?..
Дагна взяла со столика «Вечерние новости», открыла и подала Бакису. Альбертас уткнулся в газету, потом откинулся, по-детски просиявшими глазами посмотрел на приятелей.
— Ну и ну! Сегодняшняя? — спросил у Дагны.
— Вчерашняя.
— Выпьем за Альбертаса и его выставку, — предложил Саулюс. — Ура, Альбертас!
— Полюбуйся, Аугустас, — сказала Дагна. — Твои друзья набирают силу.
Аугустас покосился издалека на газету.
— Не интересуюсь.
— Фотография Альбертаса!
— Думал, американского президента.
Бакис опустил глаза, посидел еще немного, потом вспомнил, что обещал позвонить домой, и удалился в прихожую. Минуту спустя, просунув голову в гостиную, сказал:
— Экскьюз! Спокойной ночи.
— Альбертас! — Дагна выбежала в прихожую, но Бакис не поддавался на уговоры.
— Кто идет, пускай уходит, у каждого своя дорога, — философски сказал Аугустас, погрузив пальцы в буйную, сильно поседевшую гриву, падающую на высокий лоб. — Я тоже скоро пойду, хотя меня и никто не ждет.
— Жена.
— Думаешь, Йотаута, у меня есть жена? Ошибаешься.
— Аугустас любит пошутить, — вставила Дагна.
— Я слов на ветер не швыряю, Дагна. — Ругянис вонзил угрюмый, мутный взгляд в женщину, уставился, словно увидев ее впервые и не понимая, как сюда попал. — У тебя нет сестры, Дагна? — наконец спросил.
— Ты опять, Аугустас… Лучше выпьем.
— Правда, Аугустас, выпьем, — подхватил Саулюс; он уже ясно видел, что на этот раз не удастся поговорить с Ругянисом начистоту. Весь вечер готовился к этому разговору, но все откладывал — может, чувствовал себя неуверенно или боялся, что первое же насмешливое слово Аугустаса может все разрушить.
— Отвечай, раз спрашиваю: сестра есть?
— Нет, Аугустас, — добродушно рассмеялась Дагна. — Зачем она тебе? Девушек хватает.
— Если встретишь такую, как ты, скажи мне. Я ухожу, Йотаута.
Ни Саулюс, ни Дагна не просили его остаться, посидеть еще, потому что знали: раз Аугустас сказал — слова менять не будет. Но Дагна все-таки спросила:
— Может, такси заказать? Как это ты в такой час. Саулюс, позвони. Аугустас!
Аугустас, оставив дверь открытой, грузным шагом уже спускался с лестницы.
В гостиной они уселись за залитый кофе столик. Звенела тишина, город за окном замолк.
— Все похоже на спектакль. Неважные из нас актеры.
— Это твой вечер, — напомнил Саулюс.
— Ты доволен?
— Тобой?
— Ты все еще играешь.