– Мать ногу сломала, – ответила ему Шнырова. – Ей что, на одной ноге сюда прыгать?!
Мужик отвернулся. Когда дошла очередь, Шнырова сняла пять тысяч. За нами раздраженно хмыкнула тетка с сумками, тогда Шнырова сняла еще пять. Вышли на улицу.
– На почту теперь? – спросил я.
– Да успеем на почту, давай погуляем.
– Ну, давай.
Мы направились к скверу Трегубова, где недавно отреставрировали Дом Культуры, а рядом открыли бассейн и поставили ативандальные скамейки со штырями на спинке и новенькими урнами в виде пингвинов.
– Ничего себе так, – Шнырова пнула урну и потрогала пальцем штырь. – Культурненько…
На Доме Культуры висел плакат, по-старинному нарисованный пером и гуашью. «Фонд Кино совместно с меценатом Игнатом Иголкой объявляют об открытии постоянного кинозала! Приходите! Новые блокбастеры «Человек-Паук и Стальная Стрекоза», «Отец-рептилоид», «Шкура реднэка» и «Беззаботные вертолетчицы».
– Отец-рептилоид… – задумчиво сказала Шнырова.
– Фильм ужасов, – предположил я.
– Комедия, – возразила Шнырова. – Чего ж тут ужасного? Подумаешь, рептилоид… Бывает и хуже. Кто такой рептилоид?
– Это с планеты Нибиру.
– Понятно, – Шнырова зевнула и почесалась.
– Да, здорово, – сказал я.
– Что отец рептилоид?
Шнырова огляделась, будто в поисках рептилоида или вертолетчиц.
– Здорово, что кино теперь показывают.
– А, – махнула рукой Шнырова. – Кому это теперь нужно? Сейчас интернет у всех, смотри, что хочешь. Надо было раньше кино, в третьем классе, мне сейчас их кино и даром… Ладно, пойдем.
– На почту?
Шнырова вздохнула. Мы отправились в сторону почты. Шнырова разглядывала вывески, хмурилась, пока не увидела магазин «Промтовары на Куконковых»
– Ага! – Шнырова тут же потащила меня в магазин. – Мне открывашку надо купить.
Я не успел ни за что ухватиться.
Внутри пахло нашатырем, железом и пластиком, вокруг продавалось все – от китайских игрушек, до цепей, от семян, до блестящих картин. Открывашки были широко представлены на отдельной витрине, рядом с чеснокодавами, штопорами и ситами, я указал на открывашку белорусского производства, а себе решил выбрать пиццерезку, но сама Шнырова осталась к кухонной принадлежности холодна, направилась к картинам. Ну и я.
Живопись была разная, на любой вкус: и фэнтези с небесными светилами, и милая с котиками, и пейзажи с красавицами, и оригинальные произведения, видимо, странные плоды вдохновения какого-то местного художника.
Шнырова изучала странную . У подножья затянутых снегом и льдом небоскребов Москва-Сити пришельцы-гиганты с недоумением разглядывали руины человеческой цивилизации. На заднем фоне уходил чудовищной скалой в небо их звездолет.
– Похож, – Шнырова указала пальцем на самого упитанного гуманоида с вертолетом в руке.
– На кого?
– Думаю, это Игнат Иголка. Меценат и любитель кинематографа.
– Почему он с вертолетом? – спросил я.
Шнырова не ответила, пожала плечами и достала деньги. Пять тысяч.
– Ты чего?! – удивился я.
– Как у «Анаболиков», – Шнырова указала на картину. – Песня «Последняя осень», помнишь?
Нет, сегодня Шнырова меня определенно удивляла. Хотя за все эти годы я должен был привыкнуть и удивляться мимо. Но к Шныровой привыкнуть нельзя.
– Хочу купить, – сказала Шнырова.
– Зачем?
– Нравится, – ответила Шнырова. – А что? Сам купить хочешь? Не, Графин, я первая увидела! Девушка! Дайте мне вот эту, с чертями!
Медленно подошла изможденная мухами продавщица.
– Мне вот эту картину и…
Шнырова оглядела предметы вокруг и указала пальцем.
– Вот еще эту штуку с ручкой!
– Вантуз? – уточнила продавщица.
– Вантуз, – кивнула Шнырова. – В переводе с английского означает «одинокий зуб», Графин, ты себе не хочешь?
Я отказался. Шнырова протянула деньги.
– Девочка, а твои родители знают? – спросила продавщица.
– Конечно, – уверенно заявила Шнырова. – Мой папа работает нефтяником, он приехал в отпуск, а я ему хочу подарок купить. Я сама заработала, почки березовые сдавала. Мой папа любит рыбалку.
Продавщица сверилась с картиной. Про рыбалку там ничего не было.
– Не продается что ли?
– Картина не через кассу, – пояснила продавщица. – Чека не будет…
– А мне и не надо. Давайте.
Продавщица взяла деньги, сняла со стены картину, вручила Шныровой. Отсчитала сдачу.
– Повесим в библиотеке, – Шнырова нюхала краску. – Красотища!
Мерзким мультяшным голосом запричитал телефон: «Папочка-папулечка доченьке звонит, папочка-папулечка доченьке звонит», – Шнырова улыбнулась.
– Подержи, – всучила мне картину и вантуз, выбежала на улицу.
– Если что – мы назад примем, – пообещала продавщица. – Это хозяин магазина рисует, – пояснила она. – Ерунда разная… Первый раз купили…
Я не знал что ответить, вспомнил ИЗО, сказал:
– Ван Гог тоже себе ухо отрезал.
И вышел с покупками.
Шнырова под рябиной говорила по телефону. То есть молчала по телефону, смотрела под ноги. Потом отключилась, спрятала телефон, стояла, смотрела в землю. Ну, я чихнул. Шнырова опомнилась, подошла, улыбнулась и сказал:
– У меня идея.
– Что? – осторожно спросил я.
Шнырова посмотрела на вывеску букмекерской компании «Ставь Ка!» Я не испугался, я начинал понимать, что поездка в Никольское хорошим не закончится. Но отступать некуда, за уши же ее домой не потащишь?
– Да нет, не туда, – успокоила Шнырова. – Я хотела просто пиццу съесть.
Шнырова указала пальцем. Рядом со «Ставь Ка!» красовалась выполненная в такой же стилистике «Пиц Ца!»
– Не, если ты хочешь сыграть… – ухмыльнулась Шнырова.
Я схватил Шнырову за локоть и поспешил в пиццерию.
– А что, нельзя? – гундела Шнырова. – Мне усиленное питание полагается. Мне папка денег перекинул, я роллы, может, хочу! «Сяки мяки», «Филадельфия» и «Тобико краш»…
Внутри оказалось слишком прохладно, и роллов не подавали. Пиццу и вок. Воку Шнырова не доверяла, поэтому заказала большую «гавайскую» с морепродуктами и апельсиновый сок. Мне есть не очень-то хотелось, поэтому я заказал молочный коктейль и штрудель. Стали ждать.
Я смотрел телевизор, про фиш-туризм в Камбодже, Шнырова читала меню:
– Пицца кальцоне… ага, кальцоне… какое тут у них кальцоне, его в Москве-то делать не везде умеют, куда уж… Тирамису, как же. Печенье «Юбилейное» размочат в какао и сливками из баллончика зальют, а потом одна изжога… А на языке прыщи. Сэндвичи с семгой… Сэндвичи с семгой, ага, сэндвичи… Бутер с селедкой! Такое одни Дрондины могут есть, как нажрутся своей селедки, так даже у нас в доме не продохнуть…
Мужик по телевизору поймал пузатого сома с глупым рылом и толстым хвостом.
– Во! – немедленно воскликнула Шнырова. – Брата Дрондихи поймали! Пойдут жир откачивать!
Скоро с кухни довольно вкусно запахло пиццей, и у Шныровой забурчал живот. Мне принесли коктейль, а рыбак в Камбодже выловил костистую тварь, клыкастую и пучеглазую, напоминавшую глубоководную барракуду, надо признать весьма и весьма напоминавшую саму Сашу. Шнырова это сходство заметила, но тут же сказала:
– Точь-в-точь бабка Дрондиной. Они ее голодом заморили.
– Как? – спросил я.
– Да на спор. Слушай, эта та еще банда… – Шнырова вернулась к меню. – Ха-ха, смотри, у них тут паста с… чернилами каракатицы… они что, у Дрондиной их позаимствовали… Паста… Ма-ка-ро-хи! Макарохи у них, а не паста!
Шнырова приставила вантуз к кафельному полу и издала несколько булькающих звуков, после чего крикнула:
– Двойной удон мне!
Официантка посмотрела на нас с испугом. Я отрицательно помотал головой.
– Так, так, что там дальше, пельмени… не наелись еще пельменями, надо Дрондиной взять с улитками, она уважает… салаты, салаты… ага, пророщенная пшеница с руколой и моцареллой и микрозеленью… Графин, ты моцареллу любишь?
– С помидорами если, – ответил я.
– Да, нормально с помидорами. А вся эта микрозелень и микроплесень развод голимый, я что, Дрондина, снытью питаться…
И громко добавила:
– «Моцарелла» от слова «мацать»! Это по-испански означает «доить»!
Изучение меню продолжалось.
– Так, что тут еще у нас, закуска «Тотошка»…
Шнырова захихикала.
– «Тотошка»! – восхищенно повторила она. – Мне здесь нравится, Граф! И питание и культура!
Иногда мне кажется, что Шнырова меня никак не младше.
– Хочу «Тотошку»! Девушка, а можно еще «Тотошку»?!
Шнырова с воодушевлением хрюкнула вантузом. А иногда наоборот, кажется, что она третий класс еле окончила. Зачем я «Дельту» починил?
Принесли пиццу. Это была большая пицца и, к моему удивлению, действительно с морепродуктами и их не пожалели, я насчитал пять больших креветок, кальмарные кольца и сиреневого осьминога в центре.
Шнырова протянула мне телефон.
– Сними! – попросила она.
– Что?
– Как я буду осьминога хавать.
– Зачем?
– Ну, сними, тебе что, трудно?
Я взял у нее телефон, стал снимать. Шнырова взялась за осьминога, насадила его на вилку, разглядывала.
– Дрондиха будет обедать, а я ей по блютусу скину…
– Зачем? – осторожно спросил я.
Шнырова недобро сощурилась.
– Я не буду снимать, – я положил телефон на стол.
– Да ты чего! Мне отец позвонил, сказал, чтобы я самую дорогую пиццу взяла, я же должна ему отчитаться?
Я снова взял телефон.
– Осьминог – самое вкусное, тут одни питательные вещества, иди, Тотошка, к маме…
Осьминог был мелкий, маринованный, скорее всего, или из консервов, но все равно – съесть его за раз было довольно непросто. Но Шнырова не любила отступать, засунула в рот целиком и принялась жевать, надувая щеки.
Через минуту подавилась. А я подозревал.
Шнырова покраснела и выпучила глаза.
– Саша, перестань, – попросил я.
– Официантка! – прохрипела Шнырова. – Официантка! Сюда!
Подбежала официантка.
Шнырова пробормотала что-то невразумительное, сквозь сжатые губы выставилось щупальце.