– Понятно… – Дрондина почесала лоб. – Что-то такое припоминаю…
– Они были фанатами дуба. Помнишь – «У Лукоморья дуб зеленый»? Это он нарочно сочинил, для того, чтобы дубы сажали больше. Осина – дура, дуб – молодец.
– Хорошая идея, кстати, – сказала Дрондина. – Сажать дубы. Вроде как, куда не приедь – везде дуб сажай…
Дрондина остановилась.
– Это он что ли?
Указала пальцем.
Пришли.
Дуб был по-настоящему пушкинский. Такой как раз, каким его изображают в книжках и мультиках. Могучий. С низкими толстыми ветками, похожий на бочку.
Дрондина достала телефон, сфотографировала.
– Может, и нам дубы сажать? – спросила она. – Мы ведь учимся в лицее. А?
– Хорошая идея. Надо осенью предложить.
– Ага.
Подошли к дубу.
Дуб мне отец показал. Во втором классе мы мастерили поделки по «Литературному чтению», и там нужны были желуди для гномиков, вокруг дома дубов не росло, и тогда мы с отцом отправились в лес. Шагали к дубу час, я набрал полные карманы желудей и листьев для гербария, а отец взял отвалившуюся ветку и вырезал из нее чесалку для спины. Я спросил тогда, что это за дуб, а отец сказал, что фиг знает, вырос, да и все тут. Ураганом желудь занесло, ну и вот.
– Надо тут прибраться, – сказал я. – Слегонца…
Дрондина пожала плечами.
Растительности вокруг дуба было, впрочем, немного. Под кроной ничего почти, а дальше хиленькая, по колено, можжуха и несколько пней, поросших мхом. Я велел Дрондиной состригать можжевельник, а сам стал собирать валежник. С самого дуба сору нападало немного, с десяток веток, гораздо больше насыпалось с окрестных сосен. Я сгреб все опавшие ветки и оттащил их подальше. А Дрондина состригла все подростки, и сосновые, и можжевеловые. За полчаса управились.
– И зачем мы все это сделали? – спросила Дрондина.
– Ну мало ли… Вдруг кто-нибудь захочет на дуб Пушкина посмотреть, а тут бурелом. А теперь красиво все, порядок, уборка.
Дрондина пожала плечами.
– Можно желуди продавать, – сказал я. – Каждый захочет вырастить дуб от дуба Пушкина.
Дрондина подняла желудь.
– Убирали лес? Ты серьезно? Мы пошли в лес, три часа убирали лес, чтобы потом кто-то пришел – и посмотрел на дуб?
– Зато погуляли, – глупо сказал я.
– Есть охота, – сказала Дрондина. – Пойдем домой что ли…
– У меня бутерброды, – сказал я. – С сыром и колбасой. И морс. Будешь?
– Ага.
Я начал доставать из рюкзака термос и бокс с бутербродами.
– Давай на дуб залезем, – неожиданно предложила Дрондина.
Дуб был толст и стар, но в прошлое лето на нем наживилось тонких веточек.
– Давай, – согласился я.
У меня с лазаньем никаких проблем, да и Дрондина управилась, залезли метра на четыре, уселись в развилке. Но перекусить не получилось.
– Смотри, тут какие-то дырки… – Дрондина указала на ствол.
– Это короеды, – сказал я.
– Какие короеды, дырки с палец…
Дрондина сунула палец в кору. Я представил. Сейчас застрянет пальцем в дубе, и как мне ее добывать? А если Шнырова узнает и заснимет, то Дрондиной предстоит тяжелый школьный год: сначала в колоколе застряла, потом в дубе, осталось застрять в покрышке.
Но Дрондина не застряла.
– Там что-то круглое, – сказала Дрондина.
Я достал ножик и выковырял из ствола дуба слегка расплющенный свинцовый конус.
– Грузило, что ли? – спросила Дрондина.
– Это не грузило, – я подкинул свинец на ладони. – Это пуля.
Я выковырял из дерева еще две пули.
– Тут что, расстреляли кого-то? – негромко спросила Дрондина.
Я смотрел на пули на ладони. Похожие на снаряды от гаубицы.
– Да нет, – возразил я. – Как могли расстрелять? На такой высоте?
– Раньше дуб был пониже, – напомнила Дрондина.
Пули стали гораздо тяжелее.
– Ерунда, – сказал я. – Кто-то тренировался в стрельбе, вот и все.
– В дуб стреляли?
Не нравились мне эти пули.
– Ну, мало ли? Знаешь, мои прадедушки любили пострелять… Может, они тут тренировались?
– Странно, что они деревом не заросли, – сказала Дрондина. – Пули… они должны же затягиваться?
Я выкинул пули, размахнулся подальше и зашвырнул в лес. Мало ли. Неприятный осадок.
– Охотники, скорее всего, – сказал я. – Стреляли, попали в дуб…
Лес затих. Так случается летним днем, лес замолкает, словно смотрит себе в спину.
– День сегодня дурацкий, – сказала Дрондина. – Давление играет… А ты эту виде сегодня?
– Нет.
– Вот и я говорю… Пойдем домой, а?
– Пообедать же собирались…
– Неохота уже, – поморщилась Дрондина. – Пойдем?
– Ладно.
Я начал спускаться с дуба.
– Погоди! – Дрондина схватила меня за руку. – Мне кажется…
Она замолчала. Стала прислушиваться к лесу.
– Мне кажется, тут есть кто… Ты не чувствуешь?
– Это синдром лешего, – сказал я. – В лесу часто кажется… или водит…
Тихо.
– Мама говорит, что в лесу человека видела, – шепотом сказала Шнырова.
– Какого?
– Незнакомого. Ходил…
– Грибник, наверное, – предположил я. – Из Никольского…
– Там что, своих грибов не хватает? Не, тут бродит кто-то…
– Да это Сашка, наверное, – предположил я. – Ей скучно, вот она и шастает.
– Мама говорит, что мужик.
Дрондина всматривалась в лес, и я всмотрелся. Бор как бор, никого, кроме дятла, проснулся, застучал вдалеке.
– Говорят, возле Мусатова мужика мертвого нашли, – сообщила Дрондина трагическим голосом.
– И лошадь, – добавил я.
– И лошадь?
– Ага, – подтвердил я. – Там ручей у них, на одном берегу мужика нашли, а чуть подальше лошадь.
Дрондина задумалась.
– А лошадь кто? – спросила она.
– А мужика?
Подумав еще немного, Дрондина сказала:
– Пойдем лучше…
В лесу хрустнула ветка.
Дрондина вздрогнула и едва не обрушилась с дуба.
– Там кто-то есть! – взвизгнула Дрондина. – Кто-то следит!
Дрондина впала в панику. Она не смотрела вниз, побледнела, вцепившись в кору, дрожала. Дятел затих.
– Да нет тут никого, – я попытался ее успокоить. – Аккуратно спускайся, потихоньку…
В щеку Дрондиной звонко хлопнула зеленая еловая шишка. Наташа ойкнула. А я все понял. Понял, что случится дальше.
– Что, Дрондиха?! – выкрикнула Шнырова, выступив из-за ближайшей сосны. – Получила?! Будешь знать!
Дежа вю. Я ощутил острый его приступ, все повторялось, все повторялось. Пожалуй, этим летом несколько подичее. Но ничего нового.
В спину Дрондиной ударила еще одна шишка.
– Ах ты… – захлебнулась от возмущения Дрондина.
И тут же на нее обрушился удар. Шнырова довольно метко обстреливала Дрондину еловыми шишками, Дрондина оказалась беззащитной, вжавшись в дуб, она лишь вздрагивала и терпела атаку. Шишки попадали в спину, в ноги, в шею, в голову.
Потом шишки у Шныровой кончились.
– Обстрел бегемота охотниками произведен успешно! – объявила Шнырова. – Шкура убитого хищника развешана сушиться на баобабе!
Дрондина прорычала проклятье. Я подумал – не прыгнуть ли? Отогнать Шнырову в бор, пока она еще каких каруселей не накрутила. Дрондина терпелива и спокойна, но любому спокойствию наступает предел. И, вообще-то, зелеными шишками больно.
– Наташа, слезай потихонечку, – сказал я. – Саша, не надо кидаться, не надо больше шишек…
– Не надо шишек, надо пушишек!
Шнырова подняла оставленные Дрондиной ножницы, щелкнула.
– Что, Дрондина, дубы постригаешь? – спросила она. – Правильно, надо запастись желудями. Будешь их хавать зимой с аппетитом!
– А ты в дурдоме зимой будешь! – ответила Дрондина, держась за дерево.
Шнырова нахмурилась и достала из кармана бумажку. Я подумал, что ничего из этой бумажки хорошего не развернется.
– Саша, прекрати, пожалуйста! – потребовал я.
Но Шнырова прекращать не собиралась.
Она развернула эту бумажку.
– Саша! – попросил я. – Саша, не надо!
– Иван Андреевич Крылов, – с выражением прочитала Шнырова. – «Свинья и дуб»…
– Заткнись! – крикнула Дрондина.
– Свинья под дубом вековым, наелась желудей досыта, до отвала, наевшись, выспалась под ним…
Я вспомнил басню, мы ее проходили. Картинка в книге была, признаться, гадкая, свинья свиньей, думаю, Дрондина тоже эту картинку вспомнила. Она издала мрачный звук и медленно поползла вниз. Шнырова продолжала взахлеб зачитывать.
–… Хоть век его не будь, ничуть не пожалею, лишь были б желуди, ведь я от них жирею…
Дрондина сорвалась и скобелем поехала по стволу, безуспешно пытаясь ухватиться за веточки, обламывая их, ойкая, хрустя. Дуб был коряв и наверняка болезнен.
– Внимание-внимание! – объявила Шнырова. – Атака сардельки-убийцы!
Дрондина стала спускаться быстрее. Мне захотелось мотодельтоплан. Нет, честно, я о нем давно мечтал – с нашего холма здорово взлетать на дельтаплане. Восходящие потоки у нас что надо. А если еще с мотором…
Дрондина зарычала. Дрондина тоже умеет – в этом рычании была целая гамма чувств, ярость, отчаянье, вдохновение что ли. Наташа собиралась с вдохновением спустить с Саши шкуру.
– Ты что, Дрондиха, классику не любишь?!
Дрондина затормозила и повисла на толстой нижней ветке.
– Висит туша, нельзя кушать, – прокомментировала Шнырова.
Повисла Дрондина невысоко, может, метра полтора до земли, но сама Наташа про это не знала – вниз она смотреть опасалась. Смотрела на меня. В глазах ужас. Такой настоящий ужас, живой. Страшно. И вдруг мне стало Дрондину жаль. И Шнырову жаль. И себя. Всех нас. На дубе и под дубом, и на холме.
– Цирк бегемотов снова с гастролями в нашем колхозе! – воскликнула Шнырова. – Второй билет бесплатно!
Шнырову жаль поменьше.
– Бегемотиха Таша на перекладине! Зрители первых рядов – будьте осторожны!
– Помоги! – попросила Дрондина.
– Наташа! – попытался убедить я. – Там невысоко! Прыгни аккуратно, ничего страшного!
– Помоги! – с отчаяньем воззвала Дрондина.