Я стал быстро слезать по дубу, но не успел. Да и не втащил бы я ее при всем желании.
Дрондина разжала пальцы и упала в мох.
Получилось это у нее мешковато, вот если бы я набил дерюжный куль опилками и сбросил с тополя в траву. Хряп. Или хляп. И кости немного.
– На полметра отскочила, – с удовольствием сказала Шнырова.
Дрондина поднялась на ноги. Я торопился, съезжал по корявому дубу, царапал пузо.
– А-а-а! – заорала Дрондина.
Я не успел.
Дрондина побежала.
Она взяла резкий разгон и неслась на тощую Шнырову, как игрок в американский футбол на строй соперников. С намерением снести и затоптать.
Шнырова не торопилась спасаться, кривлялась, надувала щеки и подпрыгивала, как горилла, не забывая похрюкивать. Конечно же, в последний момент Шнырова увернулась бы, по-матадорски изящно сместившись в сторону. И Дрондина проскочила бы мимо, и пошла бы на второй заход, всхлипывая от ярости и обиды за свою неуклюжесть.
Но сегодня был день Дрондиной. Нет, не так. День Дрондиной, с большой буквы – Шнырова запнулась за корень и свалилась в траву и в мох.
Она успела подняться, но и только – успевшая развернуть вираж Дрондина тут же врезалась в нее, сбила с ног, да и сама не удержалась. Они покатились вместе и наткнулись на трухлявый сосновый пень, снесли его, разметав прелую кору, и подняв в воздух коричневую пыль.
Дрондина издала хищный победный вопль.
Некоторое время они боролись в этой рыжей трухе, дергая друг друга за волосы и бодаясь. Шнырова бешено сопротивлялась, но Дрондина давила массой и явно побеждала, я собрался их растащить во избежание повреждений, но тут…
Нет, сегодня все-таки был не день Дрондиной. Наверное, сегодня был мой день. Или день Расплаты За Глупость. Во пне обитали муравьи. Не мелкие черные, каких в лесу много, а крупные красные, редкие, отличающиеся повышенной свирепостью и мощностью челюстей муравьи. И Шнырова, и Дрондина извалялись в муравьях.
Обе завизжали, разбежались в стороны и принялись хлопать себя по бокам, ногам и плечам, подпрыгивать и чесаться.
Я сел под дуб и стал наблюдать. Муравьи были злые и шустрые и просто так на сдавались, так что Шныровой и Дрондиной пришлось хорошенько постараться. Пляска смерти продолжалась минут десять, потом они муравьев передавили и, немного отдышавшись, вернулись ко мне.
Я достал морс и бутерброды. Победительницы муравьев уселись рядом. Установилась тишина.
– Я тебе, Дрондина, когда-нибудь весь жир спущу, – устало пообещала Шнырова.
– Лечись в психушке, – ответила Дрондина.
– Ешьте, – сказал я. – Бутерброды с колбасой. И морсом запивайте.
Я поделил и раздал бутерброды. Стали есть. У меня в термосе всегда три стаканчика, а морс моя мама делает отличный. Я разлил.
– Тебя, Шнырова, будут электричеством лечить, – сообщила Дрондина.
– А у тебя жир будут три года откачивать, – пообещала Шнырова.
– Мне кажется, погода портится, – сказал я.
Да, похоже. Погода явно портилась. Нет, солнце по-прежнему светило и облаков не наблюдалось, но небо изменилось, слегка поменяло цвет. Стало чуть светлее и прозрачнее, а это верный признак.
После прогулки бутерброды зашли отлично, а морс оставался холодным, с ледяной крошкой. Ели с удовольствием. И молча. Пищевое перемирие. Кратковременное. Хорошо, когда они молчат.
– Погода портится…
Издалека прилетел глухой звук, похожий на удар в бубен.
– Что это? – спросила Дрондина.
– Это завод строят, – немедля ответила Шнырова.
– Какой завод? – попалась Дрондина.
– Жирокомбинат. Повышенной мощности.
Но Дрондина не растерялась.
– А я думала психушку, – сказала она. – А то в Никольском закрывается.
– Почему это?
Теперь попалась Шнырова.
– У врачей после тебя чесотка.
– Это гром, – сказал я.
Громыхнуло сильно ближе. За холмом гроза. Ее еще не видно было, но я чувствовал, как наполняется электричеством воздух, как становится легче и приятнее дышать.
Показалась туча.
– Не зря всю ночь лягушки квакали, – сказала Шнырова.
– Раньше люди были рыбами, – сказала Дрондина.
– Лучше бы нам домой, – сказал я. – Промокнуть можно.
Потому что туча, наползавшая со стороны Туманного Лога, была Большой Тучей.
У нас в Туманном Логе свой микроклимат. У нас тепло. У нас солнечно. И дожди редко. Они нашу гору обходят сторонами, проливаясь обычно в болота за Сунжей. Но где-то раз в пару месяцев приходит Большая Туча, настолько тяжелая и широкая, что зацепляется за холм и зависает. Надолго. На неделю, а случается и на две. Дожди идут, холм набирает влагу, а еще через неделю, когда возвращается сушь, у подножья открываются ключи. Но не простые, а минеральные, внутри холма много минералов, потому что наш холм и не холм вроде, а уникальная штука, когда миллионы лет назад здесь плескалось доисторическое море, то на месте нашего холма возвышался первобытный риф. Потом море ушло, риф оброс папоротниками, хвощами, а потом и деревами, и через миллион лет на месте рифа вырос горб. И все эти миллионы поколений трилобитов, мшанок, дунклеостеев, наутилусов и прочих белемнитов спрессовались своими жизнями и смертями, и образовали гору удобрений, поэтому у нас все так хорошо и растет. В большие дожди вода пропитывает холм, наполняет поры, пустоты и узкие пещеры, а потом, когда давление вышибает минеральные пробки, просыпаются ключи.
Вода в них чрезвычайно полезна для здоровья. Если у тебя язва, или внутренняя недостаточность, или кожные заболевания, то эта вода в самый раз и даже больше. Когда у меня в третьем классе случился фурункулез, отец натаскал минеральной воды, налил в бак из-под пороха, нагрел, посадил в бак меня и хорошенько проварил, и никаких чирьев на всю оставшуюся жизнь. А когда Дрондина стала заикаться, ее целый месяц минералкой отпаивали, и прошло. А у Шныровой желудок болел, она ничего твердого есть не могла, одни котлеты, или пюре, или кашу, так вот, Шнырова попила месяц минералки и желудок у нее стал как из титана и теперь Шнырова может есть кирпичи и сало.
Так что вода у нас тут отличная. Правда, ключи живут недолго, не дольше недели, потом закрываются снова. Если бы не это, можно было курорт открыть, как в Солигаличе. Или в бутылки разливать. Хотя не надо в бутылки, все быстро выпьют.
Дождей не было давно. В начале мая покапало, и все. Мы с Дрондиной шагали быстро, а Шнырова чуть отстала.
– Дрондина, а почему у тебя руки такие красные, а? – спрашивала она. – Ты что, в прачечную устроилась? Я слышала, есть такая группа – «Рука Прачки», так ты им пошли свою фотографию, они плакат напечатают. Как ты из колокола вылазишь, а руки красные!
– Так и сделаю. И тебе в дурдом пришлю.
– Меня в дурдом не положат, меня в «Артек» отправят…
– В смену юных медиков, чтоб не на собаках, а на тебе тренировались…
– Дрондина, а ты знаешь, что такое автожир?
Капли. Я почувствовал их на руках и шее. И как всегда сначала мне показалось, что это от нервов. Когда ты долго находишься близко от Шныровой и Дрондиной, у тебя нервы становятся чувствительными, шагаешь себе по лесу, а потом чувствуешь капли.
Но это были не нервы, это начинался дождь.
День тумана
Под утро крыша веранды не выдержала. Я проснулся от звонкого звука капели, и сразу понял про крышу. Быстренько побежал на кухню, собрал всю посуду, что смог: кастрюли, банки, тазики пластмассовые – и дернул на веранду.
Весной на веранде нарос ледяной козырек, и чтобы он по апрельскому теплу не стащил всю кровлю, мне пришлось лезть на крышу с пешней и подрубать лед. Немного перестарался, и в апреле, с первыми дождями крыша потекла. Тогда обошлось малой кровью, но на дальнейшее купили баннер. И, судя по звукам, дальше медлить было нельзя.
На веранде я обнаружил настоящий потоп. Текло, наверное, из двадцати мест, причем, протечек пять вполне себе в палец толщиной.
Я расставил посуду, надел сапоги, дождевик и отправился в сарай. Баннер валялся в углу, я с трудом закинул его на плечо и потащил на веранду. Минут пять провозился, баннер оказался тяжелым и скользким.
Я выбрался на крышу и оказался в дожде.
Небо над Туманным Логом прохудилось, дождь не очень сильный, утомительно равномерный и плотный, когда пространство между крупными каплями заполняется мелочью, водным туманом, и, если сильно махать руками, то можно почувствовать сопротивление воды.
Часов семь. Солнце давно взошло, но потерялось в воде, завязло в ней лучами, отчего небо на востоке еле заметно играло красным. А так вокруг висела серая удушливая мгла.
Я перерезал бечевки, пнул баннер, он развернулся по крыше, и повис над краем. Да уж…
Баннер покупал отец. И представлялось, что он не очень смотрел, что на нем напечатано, да кто на эти баннеры при покупке смотрит…
«Если ваша собака чешется – обращайтесь к нам!» – бодро призывал плакат и предлагал звонить по телефонам в клинику «Базилио».
На самом плакате изображался белозубый ветеринар с большой костной пилой в руках. Из-за спины ветеринара выглядывали, видимо, больные собаки, справа ротвейлер, слева пудель. Морды у псов, если честно, выглядели не очень счастливо, ротвейлер печально поглядывал на костную пилу, а пудель на мерзкого вида клеща, выставлявшегося с левого верхнего углу баннера.
Красиво, ничего не скажешь.
Баннер окончательно расправился. Дождь стучал по нему, как по барабану, гораздо громче, чем раньше по рубероиду. Я опустился на крышу и некоторое время сидел, глядя в дождь. Из водной мглы выступали великанами тополя, внизу под холмом собирался туман, он пытался подняться к дому, но его сбивал дождь, и за туманом не просматривалась ни поле, ни река, ни дорога, ни лес за ней, Туманный Лог стал похож на гору.
Дождь щелкал мне по голове и по плечам, шептал и убаюкивал, и я понял, что пора уходить, если сейчас не убраться, уснешь тут, и проспишь до воспаления легких. Я поднялся.
Стоило баннер хотя бы горбылем прижать, но я поступил по-другому – заправил верхний край под шифер и придавил старым сточным желобом. Спустился в сарай, вернулся в дом. Капель на веранде прекратилась, я собрал посуду и выплеснул воду из нее на крыльцо.