– Наташа…
Могильным шепотом.
– Наташа…
Продолжала шипеть Шнырова страшным голосом.
– Замолчи! – не выдержала Дрондина.
– Я вижу твое сердце, Наташа…
Дрондина не выдержала, подхватила камень, запустила в сторону голоса. Попала. В тумане ойкнули.
– Вот дура то…
Из тумана послышалось сопение, потом, хромая, показалась Шнырова.
–Ты чего камнями кидаешься, дура?!
Дрондина подняла еще камень.
– Совсем озверела… – Шнырова потерла колено. – Ты мне кость раздробила…
– И башку раздроблю! – пообещала Дрондина.
Шнырова сместилась поближе к тополю.
– Вот какое с ней перемирие, Граф?! – спросила она. – Я с ней как с человеком, а она булдырями! Подумаешь, в штаны наложила…
Дрондина швырнула еще. Шнырова вильнула за тополь. Камень ударил по стволу.
– Мимо!
Тополь вздрогнул. Вряд ли от удара камня, наверное, кит, задел под землей хвостом. Тополь вздрогнул, в кроне зашелестело, и на нас обрушился водный удар.
Не дождь, а словно мы в воду прыгнули, а не она на нас пролилась. Промокли за секунду.
Шнырова стала похожа на тощую ощипанную курицу. Дрондина стала похожа на колбасу. Себя я со стороны не видел.
Шнырова расхохоталась, указывая пальцем на Дрондину. А Дрондина и сама поняла, что стала как колбаса, перетянутая ремешками.
Она вытерла лицо, поглядела на меня. А я ничего почему-то не сказал, что надо, а сказал глупость:
– Давай я тебя провожу…
– Сама дойду!
И Дрондина шагнула в туман.
Остались мы со Шныровой.
– Я тоже пойду, – сказала Шнырова. – Холодно.
Я остался под тополями один. И замерз.
В этот день электричества так и не дали.
Я вернулся домой, переоделся в сухое, лег на диван, накрылся пледом.
Вечером туман светился розовым.
Вечером туман светился розовым, ночью синим, утром же золотистым. На сундуке сидела одежда. Я хотел выйти в ночь, в синеву, но не решился. То ли шаги слышались вокруг, то ли звуки во мгле, да ну, я туманы никогда особо не любил.
Наступило утро. Утром в золотистом тумане явилась Шнырова. Кажется, я забыл закрыть дверь, потому что явилась Шнырова. И сидела напротив на сундуке, рядом с одеждой. А на журнальном столике стояла белая пластиковая ванна, судя по инею, с мороженым.
Шнырова спала, видимо, она пробралась в мою комнату рано, хотела устроить неприятный сюрприз, но уснула. Тогда я решил устроить сюрприз ей. Придумать что-то оригинальное не получилось, взял будильник, завел, поставил рядом со Шныровой на сундук.
Будильник зазвонил, но Шнырова не проснулась. Так и сидела. Я потрогал за ногу. Шнырова не просыпалась.
Я понял, шутка такая, опять мертвой прикидывается. Взял с подоконника банку, выкинул засохшие незабудки, а оставшийся цветочный бульон вылил Шныровой за ворот.
Шнырова не пошевелилась.
Я ухмыльнулся, взял Шнырову за запястья. Пульса не было. А ну ее нафиг, достали, побежал за мамой, разбудил, притащил. Мама, позевывая, осмотрела комнату.
– Саша принесла мороженое и лежит как мертвая? – переспросила она.
– Под кроватью спряталась…
Под кроватью Шныровой не оказалось. Шутка. С утра плохо соображаю.
– Иван, мне кажется, тебе надо… Чем-нибудь заняться. А то ты дурить начинаешь от безделья.
– Да она тут сидела! Она же бадью с мороженым оставила… – указал я.
Но никакой бадьи с мороженым на столе не было. Мама покачала головой и отправилась к себе.
– Ну и зачем? – спросил я громко.
– Да низачем, – Шнырова показалась в окне. – Чтобы весело. С добрым утром, короче.
Она неловко закинула на подоконник бадью, залезла сама. Мороженого килограмма три.
– Ложки принеси, – попросила Шнырова.
Я принес две чайных.
– Ты чего такая щедрая?
– Все равно пропадет, – пояснила Шнырова. – Морозилка остановилась, надо есть, а то растает.
Шнырова поставила бадью на стол.
– Папка еще тогда привез две банки, ванильное и крем-брюле. Ванильное съела, эту на июль оставила, а электричества нет.
– Не жалко? – спросил я.
– Папка через две недели приедет, еще привезет, – отмахнулась Шнырова и зачерпнула большую ложку
– Ладно, – вздохнула Шнырова, облизав ложку. – Ладно, давай позовем эту. Не выкидывать же… Сбегай за жирухой.
Я отправился к Дрондиным, далеко не успел, Дрондина сама шагала навстречу, они чуют, точно чуют.
– Игра цела? – неприятно спросила она.
– Да, все нормально, убрал. Слушай, там Саша мороженое принесла…
– Так она туда сто процентов наплевала, – перебила Дрондина. – Выкидывать жалко, тебе отдали, ну и наплевали заодно…
– Наташ…
– Они по-человечески не могут, везде плюют!
– Крем-брюле, – сказал я. – Три килограмма крем-брюле.
Против крем-брюле Дрондина устоять не могла, очень его любила.
– Ладно…
Шнырова успела проесть в мороженом неслабый карьер, все, чтобы неприятельнице досталось меньше. Когда появилась Дрондина, Шнырова отодвинула мороженое, засела на сундук и стала свистеть.
– Проходи, Наташ, – я указал Дрондиной на кресло. – Устраивайся.
Дрондина села. Я наковырял ей мороженого в чашку, воткнул ложку.
– Ага, – кивнула Дрондина. – Я как бы крем-брюле не очень, но выкидывать жаль…
Дрондина скептически посмотрела на чашку и подтянула к себе бадью. А чашку подвинула мне.
– Приятного аппетита, – скрипучим голосом пожелала Шнырова.
Мы с Наташей стали есть. Шнырова пинала сундук каблуком, свистела через зуб.
– Так себе мороженое, – Дрондина облизала ложку. – Аспирином пахнет…
– Говорят, со следующего года всех толстых будут в школу за отдельную плату пускать, – сказала с сундука Шнырова.
Дрондина отломила от мороженого айсберга большой кусок, закинула в рот, жевала, как картошку.
– А то что получается – приходит жиробас в класс – и занимает целых два места за столом, а нормальным людям учиться не хватает, – продолжала Шнырова. – Вот и пусть их родители отдельно приплачивают, а не оформляются, как малоимущие. А то никакой справедливости – и два места за партой, и бесплатное питание?!
Дрондина всегда действительно сидела одна, но не потому, что не влезала за парту, просто в четвертом классе ее да – побило вшами, мама травила Дрондину керосином и дегтем, керосин спалил волосы, а деготь придал им необычайный пегий цвет. Так что пришлось ее в итоге постричь в ноль. Без волос Дрондина выглядела уголовно, и сидеть с ней остальные дети боялись. А скоро ей и самой одной понравилось.
– Странное все-таки мороженое, – Дрондина поморщилась. – Пальмовым маслом отдает…
Дрондина явно собиралась нанести ответный удар.
– Просроченное, наверное, на распродаже для бездомных купили, – сказала Дрондина.
И добавила:
– А может, его и бесплатно раздавали. Или в дурдоме списано…
Некоторое время мы ели мороженное молча, но не в тишине – Шнырова стучала пяткой.
– Да, – сказала Дрондина минут через пять. – В школе много изменений в программе. Не всякие смогут осилить. А зачем дураков учить? Незачем…
Шнырова стала стучать противнее.
– Дураков надо гнать в деревяшку, учиться на швей-мотористок, – сказала Дрондина.
– Я не пойду в деревяшку.
– Пойдешь-пойдешь! – заверила Дрондина. – Там для тебя место возле батареи припасено.
– Почему возле батареи? – не понял я.
– Привязывать удобнее.
Шнырова не выдержала.
– Сама возле батареи в дурдоме будешь! – она соскочила с сундука. – А мы в Москву скоро едем!
– Я наелась, – Дрондина отодвинула бадью. – Спасибо.
– Еще бы не наелась, – ухмыльнулась Шнырова. – Ничего в бабайке не осталось, все убегемотила…
В этом месте Дрондина кинулась на Шнырову, и они некоторое время бегали вокруг стола и сундука, задевая мебель. Под окном, выражая солидарность с хозяйкой, лаял Бредик. Потом Дрондина потерпела поражение – запнулась большим пальцем за ножку стола, заверещала, запрыгала на одной ноге, подвернулась и упала на сундук.
Бредик завыл, словно это он ушибся.
Шнырова еще что-то хотела сказать, думаю в духе «а нечего тут свои пальцы гигантские растопыривать» или «сундук свалился на сундук, в лесу родился бурундук», но я показал ей кулак, Шнырова отвернулась. А я подал Дрондиной гирю от старых ходиков для прикладывания к повреждениям. И она, всхлипывая, поправляла палец чугунной шишкой, а Бредик угрожающе скреб стену, а Шнырова, чтобы добавить ему мучений, скребла ногтями по крышке сундука, я сказал:
– Надо проверить, почему нет электричества. Может, дерево на провода упало.
– Да, дерево может и упасть, – сказала Шнырова, глядя на Дрондину. – Осина может, или там, баобаб…
– Пойдемте, проверим, – предложил я. – Если дерево упало, надо в Никольское звонить, пусть приезжают налаживать. А то мы тут сто лет без света проторчим.
– Пойдем, посмотрим. Сегодня сериал вечером, мама смотреть хотела…
Дрондина положила гирю на сундук.
– Да, надо проверить, – согласилась Шнырова. – А то, если Дрондины не посмотрят вечером телевизор, они умрут от умственного истощения.
Дрондина подняла гирю с сундука.
– Молчать! – приказал я. – Полчаса молчать!
Пришлось взять Дрондину за руку, и Шнырову за шиворот, так я их на улицу и вытащил. Бредик угрюмо ожидал у крыльца, при виде Шныровой он зарычал и сделал вид, что сейчас кинется. Шнырова пролаяла в ответ. Затем мы отправились к ЛЭП в тумане.
Линия у нас не капитальная. Раньше консервный цех был, из яблок повидло варили, мощности требовалось. И домов полсотни как никак, и мельница электрическая, и мелиораторы с южной стороны, гараж их. А сейчас три дома, две мультиварки. Так что линию демонтировали, поставили обычную, столбяную, нам хватает.
Электричество тянется по улице Волкова, затем параллельно с рекой, и километрах в десяти цепляется к магистральной ЛЭП.
Мы прошли вдоль столбов километра полтора. Туман стал прозрачнее, но не рассеялся, предметы в нем округлились, горизонт слипся, и мы шагали внутри огромного шара.