Клетка не выдержала и развалилась, Дрондина плюнула на дом Шныровых, закинула колун в траву, пошагала прочь. Я догнал.
– Может, погуляем пока? – предложил я.
– Не. Я обещала ковер помочь помыть, мы его год не мыли…
– Ковер – это да, – согласился я.
Не знал, что больше сказать. Проводил до дома, по улице Волкова, три минуты.
– Сегодня, кстати, к Шныровой бабка приезжает, – сказала Дрондина. – Самая упоротая в их семействе. Вон, видишь?
Дрондина указала на дрова.
Возле дома Дрондиных гниют дрова. Две поленицы в виде стогов. Лет пять назад прошел слух, что дрова подорожают, и все запасались, как бешеные. Отец Дрондиной тогда в лесопилке работал, привез шесть машин. Но сжечь смогли всего четыре, остальные сложили в поленицы, а почему не использовали непонятно. На стогах поселились грибы, и выглядит все это живописно.
Дрондина привалилась к дровам.
– Вот эти дрова! Мы за них кучу денег заплатили, а Шныровская бабка туда нарочно плесневелое полено подбросила! И все загнило, теперь ими топить нельзя!
– Зачем она это сделала?
– Из зависти. Шныровские всегда нам завидовали. Потому что они все алкоголики, лодыри, ворье и в бане не моются. Как ты с ней вообще можешь дружить?
– Ну как, она же…
– А, ну да, ты же ее барин, – вспомнила Дрондина. – Она к тебе сердечна!
Надо было с мамой ехать, подумал я. Подальше. Чем дальше, тем лучше.
– Не мели ерунды, – сказал я.
– Да ладно, Граф, это же ясно…
Я хотел сказать, что это полная дурь. Что Шнырова никого не любит, и даром не нужна эта ее сердечность, от ее сердечности у меня аппетит разрушен и сны скоро станут сниться, я на тополе, а внизу волки.
– Ребята! Э-эй!
Позвала тетя Света.
Она чистила ковер во дворе дома. Развесила на сушилке, скребла щеткой. Знаменитый Дрондинский ковер, добытый в боях и вывезенный прадедушкой Дрондиной из Германии, украденный у эстонского инженера по версии Шныровой.
– Что там у вас опять? – спросила тетя Света настороженно.
– Шнырову гоняли, – опередила меня Дрондина.
– Что значит, гоняли?
– Ну, она бежит, а мы в нее камнями. Давай я ковер почищу…
Дрондина отобрала у матери щетку.
– Да нет, – успокоил я тетю Свету. – Мы не гоняли, мы ее вообще не видели.
Тетя Света покачала головой и удалилась в дом.
Дрондина стала чистить ковер, но особо не прикладывалась, так, чиркала слегонца да ругалась.
Я посидел немного рядом, а потом отправился к Сунже, маму встречать. Надо было сразу к реке идти, не связываться с этими. По улице Волкова, мимо тополей, мимо сосны ожидания, вниз по тропке.
Навстречу шагала бабка Шныровой. Такая же длинная, тощая, за плечами туристический рюкзак. Мощная, надо признать, старушка, рюкзак с нее ростом, а прет, не вспотела. Тощие старушки гораздо сильней упитанных старушек, подумал я. Рыхлая старушка себя еле таскает, а тут рюкзак еще…
– Здравствуйте, – сказал я, поравнявшись.
– Здравствуйте, – неприветливо буркнула старая Шнырова.
Больше ничего не сказала.
Я обернулся. На старухе Шныровой была длинная черная юбка, совершенно сухая. Как она без моста… Наверное, на метле перелетела.
Я спустился к реке, перебрался на другой берег, поел немного черники в перелеске, потом вышел к дороге.
Там, где отворот от дороги к мосту через Сунжу, сохранился довольно большой пятак асфальта, причем такого, старого, настоящего, с которого можно запустить ракету.
И скамейка есть, грибок, то есть, с крышей. Отсюда нас школьный автобус забирает, тут мы его дожидаемся. За все эти годы Шнырова грибок вдохновенно разрисовала. В основном изобразила про Дрондину, ее семью и общие наши перспективы. Дрондина пробовала бороться, соскребала написанное, писала сама, проиграла, в мастерстве письма на стенах Шныровой равных нет.
Табличку«Туманный Лог» давно уже сперли, теперь сперли и «2.5 км. →». Остался столбик. Мост увезли, и колею от дороги до Сунжи окончательно затянет травой и подлеском. Да и грибок подгнил, думаю, эту зиму не перестоит, завалится.
Надо нарисовать самому знак и поставить. Неплохая идея, нарисую… я стал думать, что нарисую. Придумывалось плохо, довели меня эти красавицы, мысли стали злые.
Просидел, наверное, полчаса, за это время по дороге прогремел рыжий УАЗик с дровяным прицепом, в прицепе вместо дров сидели старухи с сумками, одна старуха курила. За прицепом появилось такси, приехала мама. Она помахала рукой, я подбежал к машине, и мы выгрузили из багажника рюкзак и переносной дизельный генератор.
– Хорошая штука, – таксист закурил. – У меня такой у матери в Каменке, ее тоже отрезали.
– В каком смысле отрезали? – не понял я.
– В таком. Взяли и отрезали. Я в электросети ходил, ругался с начальством, обещали восстановить…
– И что?
– Купил генератор, – таксист похлопал по аппарату. – Главное, в доме его не запускай, а то угореть можно. Ладно, бывайте.
Таксист развернулся и укатил.
Я выломал в лесу две толстые жерди, мы поддели генератор под поручни и понесли к реке. Тринадцать килограмм, на двоих не так уж много. Я еще рюкзак надел.
– Отцу позвонила, – рассказывала мама. – У него там все в порядке, работают сверхурочно, как обычно… Он сказал, чтобы мы были осторожнее.
– В каком смысле?
– В смысле, что ворье всякое шастает, вот что сказал.
– Мы и так осторожно, – сказал я. – Что, и на улицу уж не выходить?
Вышли к броду.
Сунжа слегка обмелела, вода, накопившаяся за время дождя и тумана, сходила, и на течении оголились белые камни.
– Ты, если что, знаешь, где ключ?
– Знаю…
Я немного растерялся. Ключ – это от сейфа ключ. А сейфе у нас ИЖ-27 и сорок патронов. Вот так.
– Так что вот, – сказала мама. – Если вдруг что, стрельнешь в воздух.
– Да, папа учил.
– Но это так, на крайняк. Пойдем, я сегодня еще поработать хочу.
Через реку в этот раз перебирались без приключений, ну, пескари немного покусали за ноги, но это, скорее, приятно.
– Я в милицию заявление написала, – сказала мама на берегу. – Про мост и про провода. Сказали, что будут искать.
Опустили генератор на землю, отдыхали.
– Да, рельсы сложно найти, они же как иголка, – сказал я. – Поезжай в ближайший пункт приема и забирай!
– Вряд ли они здесь сдавать станут, – возразила мама. – Скорее всего, разрезали и увезли подальше. Так что… Электричество кончилось.
Мы потащили генератор в гору. Неожиданно это оказалось непросто, аппарат все время съезжал по жердям, так что я в конце концов плюнул, и взялся сам. Мама ругалась, говорила, что я надорвусь, но с тринадцатью килограммами я не надорвусь.
– Отец в августе приедет?
– Не знаю, – отвечала мама. – У них смена вахты, может, предложат сверхурочные…
Не знаю, показалось, или нет, я услышал в голосе мамы… сомнение что ли. Отец уже пару раз оставался на сверхурочные, там действительно платят больше. Но… как-то раз его не почти полгода не было.
– Что-то не так? – спросил я.
– Нет, все нормально. А у вас тут как? Как Саша?
– Шнырова-то? Да чего с ней сделается?
Я чуть оступился, мама поддержала.
– А мама Саши? Уехала?
– Ну да… А бабка ее приехала.
– А Наташа как? – спросила мама.
– Да нормально… А что?
– Ничего-ничего, просто спрашиваю, – суетливо ответила мама.
– Все как обычно, – сказал я.
– Кто-то у кого-то украл топор?
– Зайцы.
Ответил я, перехватился поудобнее.
– Зайцы?
– Они хотели дрессировать зайца и записывать об этом ролики. Нет, сначала они хотели дрессировать бобра – знаешь, бобр – это семейный зверь Дрондиных…
Шнырова и Дрондина решили дрессировать бобра, но бобра поймать не так уж легко, к тому же они плохо поддаются дрессировке. Зайцы же к Шныровой наоборот – притягиваются, как магнитом. А тут как раз Бредик принес зайца…
Мама смеялась. Я тащил генератор.
– Тогда Шнырова решила применить взбучку…
Думаю, у себя в доме икала Саша.
–… А Дрондина сказала, что она это нарочно подстроила, подговорила зайца, чтобы он набросился и взбесился…
Обоим им обикаться.
Я рассказывал, мама смеялась, так до дому и добрались. Мама затопила летнюю печку, а я занялся генератором.
Генератор не очень мощный, полтора киловатта. Машинку швейную запустить хватит, телевизор нет. Но телефоны заряжать можно. А телевизор вечером и старый.
Завел генератор, подключил телефоны, пока заряжались, мама пожарила картошку и нарубила салат. Я быстренько поел и отправился с телефоном к тополям.
Залез, устроился в кресле. Думал по Интернету поползать, но сегодня сеть ловилась плохо, шалила и капризничала, так что я плюнул, сидел и смотрел поверх леса.
Часов в шесть явилась Дрондина с пластиковой бабайкой.
– Привет, Наташ, – сказал я. – Погоди, сейчас слезу.
Слезать не хотелось, подозревал, что в бабайке этой у Дрондиной сало. Толстыми ломтиками порезанное, натертое чесноком, с самопечным черным хлебом. Я сала не особый любитель, разве что зимой с жареной картошкой. А летом…
Но обошлось, я спустился с тополя, и оказалось, что в бабайке у Дрондиной шарлотка.
– Мама печку затопила, – пояснила Наташа. – Вот, испекла.
Шарлотка оказалась на высоте, как я люблю, не очень сладкая, с кислинкой.
Дрондина уселась под тополь, молчала.
– Видала Дрондинскую бабку? – спросил я.
– Ту, что в дурдоме работает?
– Ну да…
– Приехала Шныриху в психушку забирать, – с удовольствием сказала Дрондина. – Хочешь еще?
Я не стал отказываться, шарлотка вкусная, взял и второй кусок. Сама Дрондина шарлотку не ела. Похудеть, что ли решила?
– Может, не в психушку, – возразил я.
– А куда еще? У ее бабки квартира при психбольнице, она там старейший работник. Раньше в этой квартире доктора жили, потом не выдержали.
– Почему? – спросил я, жуя.
Дрондина выразительно постучала согнутым пальцем по лбу.