Уху меня папка варить научил, ничего сложного. Окунь рыба удобная, не очень, конечно, жирная, но зато чешую чистить не надо, потрошится ловко, и жабры легко вырезаются. Со всеми рыбинами минут за двадцать управился, зачерпнул в котелок воды, и насовал окуней хвостами вверх, чтоб поплотней стояли. В правильную уху надо еще пару луковиц кинуть, штуки три помидорины и зелени побольше, но на голодной рыбалке надо все по-честному. Рыба и соль.
Вырубил ножом из кустарника палку с развилкой, заострил конец и под углом воткнул в глину. Набрал сушняка на берегу, развел огонь и повесил котелок на рогулину.
Больше особо делать было нечего, я дождался, пока закипит вода, прибрал огонь и варил час, подкидывая мелкие дровинки.
Сам расстелил пенку и валялся с дымной стороны, чтоб комаров поменьше. Солнце поднималось медленно, становилось теплее, туман растаял. Рыба стала играть поменьше, птицы проснулись в кустах, а в лугу кузнечики. Я подумал, не пойти ли поймать пару кобылок – может, голавля зацепить на них получится. Но потом лень стало. Да и уха булькала на подходе, добавил соли, затушил в котелке головню и закрыл крышкой. Минут десять подождать. Костер тушить не стал, еще чай по программе.
Через десять минут достал из котелка пять окуней, разобрал и съел. Вкусно. То есть очень. Налил в крышку бульона. Вкусно, выхлебал и еще налил. И еще пять окуней. Остальное оставил на обед, окуни и холодные вполне себе ничего.
Занялся чаем.
Чайник у нас старинный, медный, такой в старых фильмах и на старых картинах встречается. Я набрал воды до половины, вода закипела быстро, и я закинул туда все, что собрал, кроме мяты, ее лучше в конце.
Чай был готов, налил в кружку, покрошил и мяты. Сладко, но не очень. Зато вкус. Смородина перебивает, само собой, но и иван-чай со зверобоем есть.
После чая делать больше нечего. Повалялся полчаса, попробовал воду. Вода обычно прогревается к обеду, но сегодня она показалась теплой, решил искупаться… Чуть попозже. От ухи, окуней и чая потянуло в сон, я растянулся на пенке, натянул пониже капюшон «горки», зевнул, и поплыл в солнце…
В кустах послышались шаги. То есть некто попросту ломился через ивняк. Хорошо бы лось, подумал я. Перебрался, бестолковый, через реку и шастает. Или кабан. Вывалился из леса, порыться на лугу. Или медведь, хотя откуда у нас тут медведь…
Но я прекрасно понимал, что никакой это не лось, и не кабан, и не медведь тем более. Так грузно и грустно продираться сквозь заросли могла лишь она.
Дрондина.
Чего уж, сегодня ее день. Впрочем, вряд ли она просто так меня разыскала. Наверняка стряслось что-то. Шнырова опять поймала зайца. Зайцев. Сто пятьдесят штук и устроила зайцедерню.
Я съежился, попробовал вжаться в землю, в кочки, в хвощ, но бесполезно.
Дрондина явно заметила меня, кусты затрещали целеноправленнее. Я решил не вставать, прикинуться спящим. Хотя зря все, понятно, что зря…
Через минуту Дрондина достигла цели.
– Граф, просыпайся! – громко зашептала Дрондина. – Граф!
Дрондина принялась трясти меня за плечо.
– Просыпайся, ты что, дыхнешь?
Дрондина понюхала воздух, затем брякнула котелком, снова понюхала. Кажется, окуня съела. Закрыла котелок, не удержалась и еще одного съела.
– Граф, просыпайся!
Некуда бежать. Я допустил ошибку, стоило спуститься по реке подальше, километра за четыре. И след оставил, протоптал в траве. Дрондина не следопыт, но нашла.
– Васькин, вставай, там Шнырова убежала.
Да. Все лучше, чем зайцедерня.
– Куда? – спросил я.
– А я откуда знаю? Ее бабка туда-сюда носится, головой бьется, кричит, что Сашенька сбежала, Сашенька сбежала…
– Так куда? – спросил я.
– В Москву, наверное. Слушай, лично мне плевать, куда, меня мама попросила. Старуха Шнырова в ногах каталась…
– Если она в Москву сбежала, то ее не догнать.
Заметил я.
– Ну да, не догнать. Это чай у тебя?
Я сел, открыл глаза. Дрондина глядела на чайник.
– Я попробую?
Дрондина налила чаю, стала пить. У нее в кармане оказались запасы леденцов, и Дрондина принялась ими хрустеть. И мне захотелось. Все равно голодная рыбалка просвистела.
– В нашем классе один пацан в прошлом году на Байкал удрал, – сказала Дрондина. – Так через три дня уже домой вернули. Так что ничего, далеко не убежит. А жаль. Но три дня тоже жизнь…
– Ладно, – я поднялся, залил костер и начал собирать вещи. – Пойдем, посмотрим.
– Да зачем ее искать?! – перепугалась Дрондина. – Что с ней сделается? Сама найдется как-нибудь, есть захочет – и прибежит. Ты же знаешь, как она пожрать любит. А ты знаешь, как ее тетка на свадьбе лопнула?
И пока я собирал вещи, Наташа рассказала про то, как у троюродной тетки Шныровой случилась свадьба и на нее пригласили всю родню, в том числе и здешнюю, и приехала одна двоюродная тетка из Усть-Каменогорска, все сели за стол, стали есть-пить, а эта тетка поспорила с соседом, что может за раз убрать трехлитровую банку кабачковой икры, а сосед не дурак, сбегал через дорогу в магазин, да и закупился, а двоюродная тетка пустилась лопать, а чтоб вкуснее, пирогами заедала, как последнюю икру доела, так в животе замкнуло, сразу на «скорую» и в больницу, и все они…
– …сволочи, как не крути, – закончила Дрондина. – У них психическое обжорство, сытости не понимают, сколько не положи – все схомячят.
– У многих бывает, – сказал я.
– Нет, не у многих, – не согласилась Дрондина. – У этой тетки шныровской как кишки зашили, так она сразу на конкурс поедателей яиц записалась. И победила! Порода такая…
Предателей яиц, послышалось. Она записалась на конкурс предателей яиц, и у нее залипли кишки.
– Ладно, пойдем.
– Да не хочу я ее искать, – отмахнулась Дрондина. – Сама себя пусть ищет. Пусть ее коза ищет. Одна коза другую кОзу!
Дрондина налила себе еще чаю.
– А зачем ты пришла тогда? – не понял я. – Я хотел отдохнуть…
– Мама попросила, – пояснила Дрондина, огляделась и добавила шепотом. – Мама боится, что Шнырова повесится. Ну, или утопится. Сам знаешь, какая она дура, а мы потом отвечай…
Дрондина покраснела. Кажется, стыдно ей было.
– Лично я думаю, что ни фига она не утопится, – заявила Дрондина. – Она только врать умеет, спряталась, наверное, на чердаке, семечки клюет, да смотрит, как бабка бесится….
– Пойдем, поищем все-таки.
Дрондина скривилась.
– Сам говоришь, если она в Москву рванула, то не догнать.
Я покачал головой.
– Шнырова не дура, – сказал я. – В Москву-то зачем?
– К папочке. Она ведь давно в Москву собиралась, папочка у ней там стройбашит…
– Она отца теперь ненавидит, – сказал я. – Так что не в Москву.
– Она могла и просто так сбежать, – продолжала спорить Дрондина. – Для удовольствия. Побегать. Кому в дурдоме жить хочется?
Надоело с ней пререкаться. Шнырову лучше найти. Психика у ней вскипела, похоже, с этим не шутят.
– Хорошо, Наташ, я понял, – сказал я. – Ты тогда домой иди, скажи бабке Шныровой, что я пойду искать.
Я надел рюкзак и отправился искать Шнырову. Я примерно представлял, где она.
Через холм возвращаться не хотелось, двинул вокруг, в обход с южной стороны. Дрондина, само собой, следом потащилась. Догнала, взяла котелок с остатками ухи и окунями.
Пусть и Дрондина, мало ли что, может и пригодиться.
С южной стороны склон переходит в долгое поле, тянущееся километра на три и с запада упирающееся в лес. Лес постепенно подъедает поле елками, елки небольшие, метра в полтора, красивые, я тут на Новый год всегда выбираю. Дрондина не отставала, ругалась, что вместо того, чтобы вышивать крестиком водопад Виктории, она ищет в полях всяких ненормальных, лишь ненормальные ищут в полях ненормальных.
– Но мы ее все равно не найдем, – приговаривала Дрондина. – Тут хоть летучую тарелку можно спрятать. Шнырова пропала… Нет! Вот как было!
Ничего таинственного, Шнырова взяла лопату и стала ее точить. Бабушка спросила – зачем ты лопату точишь, а Шнырова так расхохоталась – ха-ха-ха – ха-ха-ха, зловеще, короче, так что старуха все поняла – чердак поехал. Бабка не стала время тянуть, достала психическую рубашку…
– Смирительную, – машинально поправил я.
Да-да, смирительную, она ее всегда с собой на всякий случай возит, привычки сложно побороть. Так вот, едва дурдом-старуха достала смирительную рубашку, Шнырова все просекла и ударилась в бега.
– И теперь мы ее ищем. Зачем? Комары заедят – вернется.
Сказала Дрондина и понюхала котелок.
– Слушай, Граф, давай я с тобой тоже на рыбалку схожу как-нибудь? Мы с папкой зимой раньше ходили. Щук на жерлицы ловили.
– Можно и сходить…
– Но Шнырову не бери. Она всю рыбу распугает.
Это точно. Это понятно.
С южной стороны Туманный Холм выглядит особенно красиво. Если отойти в поле подальше, то возникает забавная иллюзия – поле начинает казаться дорогой, ведущей вверх. Вокруг все словно исчезает, только поле, только гора, тополя на горизонте. Если разогнаться хорошенько, то можно взлететь.
Раньше здесь рожь сеяли, и было еще красивее, сейчас пустая трава с елками, но впечатление производит. Туманный Лог разный со всех сторон и разный в каждое время года. Когда обходишь вокруг холма, словно путешествие кругосветное совершаешь.
Я остановился посмотреть, и Дрондина, но не смотрела, а окуня слопала.
– Шныровские всегда семью бросали, – сказала Дрондина, ковыряясь в зубах костью. – Бессовестные люди. Их всегда на ярмарках буцкали.
– На ярмарках?
– Угу. На ярмарках, кино когда привозили, на проводах зимы, в день урожая. Шелупонцы шныровские. У них и фамилия от этого происходит – «шмырить», это значит «пинками прогонять». А ты знаешь, что они саму Шнырову в детдом сдавали?
– Вранье, – возразил я.
– Да точно, – заверила Дрондина. – Семь лет назад, когда их папаша забухал, они сдали Шнырову в интернат. А потом ее бабка забрала и на себя оформила, чтобы пособие получать. Они только и ждут, где государство обобрать.