– Это не Саша подожгла, – сказал я.
Отличный кекс.
– Да, понятно, что нет. Валентина ее из дома не отпускает, я знаю.
Надо сходить, орехов поискать, лещины, в правильный кекс нужно добавлять орехи. Тогда еще отличнее.
– И не Дрондина, она со мной гуляла. Мы желуди собирали…
– Зачем вам желуди?
– Дубы будем сажать, – ответил я.
– Дубы?
– Они улучшают ландшафт. На каждый квадратный километр должны расти как минимум три дуба. Тогда правильно. Мы с Дрондиной решили дубы… Так что она со мной была…
– Тогда кто поджег?
– Старуха шныровская. Бабушка то есть. Она курит, в психушке… В дурдоме то есть… Привыкла, короче. Пошла подымить к баням, бросила окурок… ну и вот и занялось…
– Может быть… Отец тоже дубы выращивать собирался, хотел самогон настаивать, чтобы коньяк получался…
Мама улыбнулась.
– На тебя похож, тоже все время выдумывал, – сказала она. – После армии хотел фермером сначала. Овраг запрудить для гусей и карпов. Потом червей для рыбаков разводить собирался, коровник бывший ремонтировал. Потом сыр варить…
Мама хихикнула. Видимо, с сыром было связано смешное. А с червями нет. У меня, кстати, про червей тоже была идея, как в Никольском в рыболовный магазин ни зайду, так черви влет уходят. Это раньше народ коров содержал, да свиней, а сейчас не найдешь, где накопать. Разводи, рассаживай по банкам, будь здоров.
– Грибоварню думал открыть… – продолжала мама.
Грибоварню я помнил немного, отец приволок трактором две огромные колоды, заполнил их опятами, замариновал. Но на грибной рынок отца не пустили, мы опята ели недели две, потом грибы протухли, завоняли и воняли во дворе до зимы, а зимой колоды лопнули, а весной по двору растеклась смердящая лужа.
Кузнецом хотел стать, устроился помощником.
Кузнечество я помню. Отец должен был собрать оградку для могилы, розочек железных навертеть, ангелочков с луками, сердечек, но отвлекся и сварил из могильного железа, цепей, старых шестерней и прочего металлолома Змея Горыныча. Отца тогда из кузницы попросили, но он еще некоторое время увлекался металлом, купил сварочный аппарат и всю зиму мастерил железных тварей. Сначала хотел их продать муниципалитету, но покупать треххвостого Горыныча, лешего с руками из коленвалов, двухголовую ржавую лягушку и других странных металлосуществ в Никольском отказались. Тогда отец предложил разместить свое творчество в городе бесплатно, для улучшения культурной атмосферы, но их и бесплатно взять никто не захотел. Так они у нас во дворе и стояли, наверное, с год. По весне отец загрустил и утащил горынычей из дома, некоторых поставил в поле, лешего воткнул у моста, а двуглавую лягушку у дороги. А летом все эти скульптуры сдали обратно, в металлолом.
– Мне нравилась, кстати, та лягушка. Ты помнишь? У нее такая еще морда хитрая получилась…
Мама отрезала горбушку от кекса, передала мне, горбушка самое вкусное.
Одна пенсионерка ехала в автобусе, увидела железную лягушку возле дороги, а потом рассказывала, что видела в лесу своего мужа, сорок лет как усопшего.
– Отец еще хотел пчел держать, – напомнил я.
И делать майский мед. Самый дорогой, самый целебный, самый вкусный.
– Ну да. Хорошо, что на пчел у отца аллергия оказалась. А то бы еще на ульи влетели.
– А может, не влетели бы, – возразил я. – Может, наоборот, приподнялись. Многие на меде приподнялись.
– Может, – согласилась мама.
Но случилась аллергия, отец взялся за ум и поехал работать на вахту.
Интересно, подумал я, что бы сказала пенсионерка, увидев в лесу Змей Горыныча?
– Пчелы были бы лучше, – сказал я. – Пчеловоды зарабатывают много, и не надо сидеть в снегу по макушку…
– Да, – сказала мама с сомнением. – Лучше.
А может, она и права. Если бы отец не уехал, он бы спился. Придумывал бы себе разные занятия, занятия эти обламывались бы одно за другим, и денег нет, затосковал бы наверняка. А за Полярным Кругом скучать некогда, работаешь в две смены на сварке, а вместо выходных подрабатываешь в гараже еще.
– Ладно, сходи, погуляй. А я… Поделаю… Поработаю.
– Хорошо, – сказал я.
Но не пошел гулять
Устроился возле окна. Я тут не люблю сидеть, это по-старушечьи, но это лучшее окно в нашем доме. То есть отсюда лучший вид. Не на тополя, а левее, на простор.
Двести лет назад здесь проходила дорога, Екатерининский тракт. И вдоль этого тракта сажали тополя. За эти двести лет старые тополя умерли, и их дети умерли, и внуки их, наверное, однако, правнуки проросли, и эту дорогу до сих пор видно. То тут, то там над темным еловым лесом поднимаются тополя, и они складываются в путь, ведущий на северо-запад. Забавно, если смотреть на спутниковые карты, то этого тракта нет, угол не тот, наверное. А если чуть сбоку, из окна, то ясно различим призрак старой дороги.
Я вспомнил про отцовские железяки и дурацкая идея в голову вдруг пришла. Что если все эти фигуры из бесполезного железа не черметчкики забрали? Что если они сами? Собрались в ржавую скрипучую банду, и отправились по призрачной дороге на север, в край островов, возвышающихся над топями, в углы болотного железа, в земли пугачевского клада.
И добрались.
Давно собирался пройти по тополям, наметить по компасу азимут, и двинуть километров на пятьдесят по тракту… Не получится. Я не настолько дурень, чтобы в лес сунуться на пятьдесят километров в одиночку, это не по окрестностям шастать. Может, когда отец приедет…
Появилась Дрондина. От нее сильно несло валерьянкой, я поморщился.
– Да все нормально, – успокоила Дрондина. – Я телефоны занесла. Зарядить можно?
Дрондина протянула в окно два телефона. Я сбегал на веранду, подключил смарты к удлинителю. Дрондина поджидала возле дома.
– Что делаешь? – спросила она.
Я не ответил.
– Пойдем, рыбу половим, – предложила Дрондина.
– Лень, – отмахнулся я.
– Ну, давай на болото тогда, клюкву посмотрим.
– Поздно. Да и ходили в лес сегодня.
– Ничего не поздно, часа еще нет, – возразила Дрондина. – Слушай, если мы тут сидеть будем, то рехнемся. Тихо, как… У вас хоть мотор шумит, а у нас глушь. Пойдем, Граф?
Это точно, рехнемся.
– Хорошо, у тополей через пятнадцать минут.
Дрондина побежала собираться. А я заглянул к маме. Она сидела за столом, шила трусы из материи с красными кленовыми листьями.
– Мы с Наташей прогуляться решили.
– Куда? – мама остановила машинку.
– На Тишкино болото. Клюкву проверить.
– Зачем нам клюква? – спросила мама.
– Как зачем? Всегда же собирали… Сдавать потом будем…
Мама постукивала пальцами по столу.
– Да и делать особо нечего, а дома сидеть… с ума тут сойдешь…
Мама повернулась, сделала взгляд «а теперь поговорим серьезно».
– Ваня, скажи мне правду – кто поджег шины?
– Я же говорил – старая Шнырова. Курильщица. Мы не поджигали, ни я, ни девчонки, мне пять лет что ли?
– Ты никого у нас не видел? Вокруг? Чужого, я имею в виду?
– Чужой в овраге лошадь доедает, – ответил я.
Мама покачала головой.
– Если ты вдруг…
– Да черметчики это, – перебил я. – Рельсы украли, провода срезали, обычное дело. Как бы колокол не сперли, может его закопать, а?
– Да, закопай… Ваня, пообещай – если увидишь чужого…
Разволновавшись, мама нажала рычажок, машинка пробила на трусах длинную косую строку.
– Пришить что ли? – не понял я.
– Бежать… – мама тщательно изучала трусы на просвет. – Быстро бежать домой…
– Да все нормально, ма, все продумано. Главное не быстро бежать, главное, бежать быстрее Дрондиной. Пока чужой будет лопать Дрондину, я оторвусь…
– Да-да…
Мама ругнулась и стала распарывать бракованный стежок. Я потихонечку свалил. Долил в генератор солярки, проверил контакты. Встретил возле тополей Дрондину, она явилась с корзиной.
– Куда пойдем? – спросил я. – На Тишкино, или на Долгое?
– На Тишкино, – ответила Дрондина. – Или на Долгое. Лишь бы подальше…
Она кивнула на Лог.
– Это не Шнырова подожгла, – сказал я.
– Да плевать. Пойдем.
Дрондина пошагала вниз, к реке. Я за ней.
– Помнишь, мой отец из металлолома разные фигуры сваривал?
– Ну.
– А потом они все пропали?
– Да это…
Думаю, она хотела сказать, что это отец Шныровой сдал скульптуры в лом, но не сказала.
– Да, пропали, помню. Там еще лягушка была… такая…
Дрондина надела на голову круглую корзинку, приложила растопыренные ладони. Похоже. Я вдруг осторожно подумал, что папа мой сваял лягушку с определенного образца. И Змей Горыныча понятно с кого слепил.
– Ну и что с этой лягушкой? – спросила Дрондина. – Ее продали в интернете за сто тысяч?
– Нет пока. Один рафтер сплавлялся по речкам, впадающим в Сунжу, и нашел. И лягушку, и остальных. Там, на востоке.
Я указал на восток.
– Они стояли на небольшой поляне, глядя в одну сторону.
– И что? – спросила Дрондина.
– Это было в глухом лесу, за тридцать километров от дороги.
– Мало ли? Какой-нибудь псих притащил и расставил. Чего в лесу не найдешь, психи по лесам шастают…
Но на всякий случай Дрондина потрогала дубинку.
– Они словно сами туда пришли, своим ходом, там следы…
– Врешь ты все, – перебила Дрондина. – Очередные сказочки. Тебе сказки сочинять, Васькин. Васькин-Перро. Пролил волшебный дождь, железные фигуры ожили и отправились гулять по лесам! А потом волшебная сила протухла, и они застряли… Так?
– Волшебный дождь, это ты хорошо придумала. Все это…
Я остановился.
– Что опять? – насторожилась Дрондина.
– Забыли желуди.
Действительно, желуди Пушкина. Позабыли на другой стороне холма. Из башки выскочило.
– Только давай сейчас за желудями не пойдем, хорошо? – попросила Дрондина.
Ну да, опять в гору подниматься мне тоже лень. Никто их не возьмет, кому в наши дни нужны желуди Пушкина.
– Пойдем в Тишкино, – предложил я.