а с детских лет. Главврача звали Надежда Илларионовна. Надежда Илларионовна быстренько выписала Сашу домой.
Но на протяжении следующего года Шнырова пролежала в стационаре Никольского еще три раза. В больнице ее знали и принимали неохотно, а затем, утомленные шныровским натиском, и вовсе придумали хитрость – отправили Шнырову в область, в кожное отделение. Вернувшись через две недели домой, Шнырова больничные марафоны разлюбила, в области лежать оказалось не весело и голодно.
А вот когда в больнице валялся я с подозрением на аппендицит, на меня смотрели с подозрением, как на земляка «той самой».
В десять лет Шнырова нашла возле школы телефон. Она позвонила по всем контактам и взволнованным голосом сообщила, что из передвижного цирка сбежали два льва и анаконда Маруся, если кто увидит – вознаграждение и абонемент на посещение бань.
В одиннадцать лет Саша подарила мне самодельного попугайчика. На Новый год. Собранного из разноцветных пластиковых бутылок, проволоки, и бисера. Нет, она, конечно, не подарила его в коробке или серебристом пакете, она его никак не обозначила, просто положила на перила. Но я знал, что это подарок Шныровой, ведь Дрондина в тот год подарила мне синюю шапочку. Я потом спрашивал, но Шнырова не призналась, сказала только, что я идиот.
Когда я прибежал к тополям, Шныровых уже не было видно. Они каким-то образом успели спуститься с холма и перебраться через реку. Исчезли, растворились по пути к мосту, который тоже недавно исчез.
Я смотрел на реку, на тропинку, на лес на другом берегу, раскинувшийся на сотни километров, на красные островки осин, на облака, поднимающиеся над далекой-далекой Волгой, на воздух, блестевший серебром.
Шныровой больше не было.
Я сел под дерево, снял бумагу со свертка.
Внутри обнаружился синий с белой каймой дорожный знак.
«Туманный Лог».
Мыши на дне
Жарка мышей довольно противное занятие.
Но придумал это не я, а Дрондина.
Да, именно Дрондина предложила для наживки жареную мышь, последние две недели плотно шла мышь. В августе у мышей то ли откочевка, то ли великий осенний поход, то ли еще что, не знаю, в один день мышей становится много, они лезут в дом, нагло роют в огороде норы, грызут мочалки в бане, жуют макароны, жуют провода. На этот случай у нас припасены алюминиевые бидоны – все съедобное и ценное прячем в герметичные емкости, вроде надежно.
– Я тебе говорю, так и надо, – Дрондина показала кулек с битыми мышами. – Дедушка всегда так делал. Надо взять старую сковородку, разогреть до дыма постное масло, а потом сразу высыпать. И чтобы припеклись хорошенько!
Дрондина потрясла кульком, я с сомнением посмотрел на мышей. Дрондина животных любит, кроме мышей. Ее в люльке, кажется, покусали.
– Точно говорю, – Дрондина протянула кулек. – Рыбы от этого с ума соскакивают, верное средство!
Я поморщился, потом вдруг вспомнил, что недавно читал про похожее – мужик поймал рекордного сома на жареного воробья. Возможно, Дрондина права, возможно, мыши помогут.
С отъезда Шныровых прошла почти неделя, шесть дней. Электричество так и не появилось, чем заняться мы особо не придумали, хотя погода стояла хорошая. Обычно в это время мы варим варенья и маринуем грибы, но в этом году не варилось и не мариновалось. Хотя всего для варенья полно наросло, даже вишня не перестояла, даже рябина набрала сахара. Да и для маринования. Но в этом году нет. Я спросил у мамы – почему не заготавливаем, мама ответила, что сахара мало, а варенье еще с того года нетронутое стоит. И грибы.
Это правда, в подполе еще и позапрошлогоднее имеется, смородина, например, загустело так, что ножом можно резать. И маслята, мама их в поллитровых пластиковых бутылках маринует, через год они спрессовываются и легко режутся шайбами вместе с бутылкой, а потом хорошо укропом посыпать…
Но не в этом году.
Дрондины тоже не варили. И не шили, у них машинка подскрипывает, а сейчас тихо.
Тихо, а потом Дрондина пришла и предложила на рыбалку сходить. Она зачитала английский рецепт окуневой запеканки: молодая картошка, паслен, лук, окуни (лучше ручьевые), и запекать в фольге и в глине. Я не против рыбалки, делать все равно нечего, я люблю рыбалку.
Ну, и сходили. Я взял спиннинги, себе и Дрондиной, достал коробку пестрых финских воблеров, и мы пробили берег от бывшего моста до глиняного плеса. Выяснилось, что время окуней закончилось, не брали, думаю, скатились вниз по течению, жировать к осени, да и к ямам ближе. Вместо окуней поднялся голавль, он гонял на перекатах уклейку, нагло пасся у берега, выскакивал из ям за мухой, и вообще буйствовал, но ни воблера, ни кузнечиков, ни горбушку хватать не спешил. Я голавля не очень, ловить его интересно, бодуч, но по вкусу так себе. Вот хариус вкуснее, но пока лишь мелочь клюет. Поэтому в следующий раз решили ловить язя. Копченый он неплох.
В августе язя лучше на донки. Я достал из сарая сумку с донками, проверил резинки и крючки, затем отправился к Шныровым.
Шныровский двор выложен толстыми досками из лиственницы, они почернели и вросли в землю, я подцеплял их фомкой и ловил червей. Выползков для донок найти легко – достаточно разгрести сор, оставшийся на берегу после весеннего разлива, но черви со шныровского двора толще и живучее, на них клюет охотнее, особенно если насадить сразу штуки три.
– Чего здесь делаешь?
Я обернулся. Дрондина. Скучно ей.
– Червей собираю.
Я вытянул из под доски длинного бледного владика толщиной в карандаш, закинул в банку.
– Теперь весь язь наш, – ухмыльнулась Дрондина. – Ничего удивительного, где Шнырова – там всегда всякая гадость… Королева червей…
Дрондина промолчала. Я продолжил переворачивать доски.
– Ее мать подбросила гадюку своему жениху, – сказала Дрондина. – Когда замуж за него передумала. А другому своему жениху за шиворот рака пустила, а он от неожиданности в штаны наделал… Реально наделал.
Дрондина хихикнула.
– Зачем рака-то? – не понял я.
– Опять передумала. Знаешь, Шныровы молодцы в женихах поковыряться… Да и шутки любят дурацкие, знаешь, типа, человек спит, а ему на лоб улитку сажают, она по голове ползет, и странные сны снятся… Смотри, Васькин, это у них наследственное, будь осторожен.
– А я при чем? – не понял я.
– Да так, мало ли… Знаешь, однажды одна Шнырова своего жениха…
Однажды одна Шнырова. Звучит, как начало сказки про грибников-неудачников.
Банка с червями заполнилась, я закрыл ее крышкой с дырками.
Дрондина замолчала. За спиной скрипнуло, я обернулся. Дверь в дом Шныровых была открыта. Дрондиной не видно. Ну, так.
– Так… – я оставил банку с червями.
Дрондина проникла в дом Шныровых. Первое, о чем я подумал – капкан. Шныровы вполне могли установить капкан, или секиру, или огнемет «Юля»…
Я взбежал на крыльцо, на веранду. Много перевернутых ведер и стульев, одни перевернутые ведра и стулья. Дверь в дом тоже оказалась приоткрыта.
– Граф, иди сюда! – послышался голос Дрондиной.
Не из капкана.
В доме у Шныровых я никогда не бывал. И желаний особых гоститься не возникало. Дрондина уверяла, что дом Шныровых похож на черную дыру – тараканы, немытая посуда, бутылки, мебель из пней, краденый мотор от «ИЖ-Планеты 4», череп лося. Я шагнул в прихожую и ничего этого не обнаружил. У Шныровых оказалось почти как у нас. В прихожую выходила большая беленая печь, на полу блестел линолеум, в углу стоял диван, на стене телевизор, журнальный столик и «Жизненные истории», целая пачка. Ничего необычного. Люстра старая, похожая на белую треугольную тарелку.
Из прихожей вели три двери, на кухню, в зал и левая, приоткрытая.
– Графин, ты где?
Я толкнул левую дверь. Дрондина стояла посреди комнаты. Видимо, это была комната Шныровой.
– Откуда у тебя ключи?
На комнату Шныровой это не походило.
– А, ерунда. Ее мать моей маме ключи оставила. На всякий случай… Похоже, что ее все-таки в подвале держали…
Дрондина была явно разочарована. Обычная комната. Как у самой Дрондиной. Койка. Письменный стол с полкой для принтера. Зеркало на стене в раме с блестками. Розовый пластиковый комод с дельфинами. На нем плюшевый слон, вата в слоне осела, и слон осел, стал похож на китайца, страдающего ожирением.
– У тебя, кажется, такой же, – я указал на слона.
Дрондина меня в гости приглашала, я иногда заглядывал. Мама Дрондиной отлично делала сахарных петушков и варила козинаки. Да и библиотека у них ничего, а я иногда почитывал, особенно зимой.
– Я выкинула давно, – поморщилась Дрондина. – В нем блохи завелись…
– Зачем ты сюда забралась?
Дрондина дернула слона за хобот. Хобот оторвался.
– А что? – Дрондина принялась вертеть хоботом над головой. – Она ко мне сто раз забиралась, а мне нельзя? Подумаешь… Может, я тоже ей в кружку хочу плюнуть?!
Дрондина огляделась, видимо, в поисках подходящей кружки, но такой не нашлось, а плюнуть на пол она не решилась.
– Ладно, пойдем отсюда, – сказал я.
– Погоди…
Дрондина подошла к кровати, заступила на пружинную сетку, стала прыгать. С лязганьем и грохотом, приговаривая и размахивая хоботом.
– Шура Шнырова была пронырою! А Шныра Шурова – дура дурою!
Самодельные обидные частушки.
– У Шуры Шныровой гланды вырвали. А у Шнуры Шыровой – нос пупырою!
Дрондина не рассчитала и приложилась о низкий потолок. Заверещала, бухнулась в койку, отпружинила на комод. Как-то она очень неудачно упала на этот комод – он развалился на части, и из него взрывом разлетелись маленькие фигурки из шоколадных яиц, штук сто крокодильчиков, грузовичков и трещалок.
Дрондина, потирая затылок хоботом, принялась чинить комод, я собирал фигурки.
– Тут все Шныровой пропиталось, – объявила Дрондина. – Тут все отравлено.
– Пойдем, лучше, – я высыпал фигурки в ящик. – Пойдем, Наташ.
– Сейчас, крышу поправлю…
Я заметил на полу лист бумаги, потянулся, но Дрондина опередила.