Осенние дали — страница 2 из 34

I

…Трамвай рос, угрожающе надвигался, водитель оглушительно звонил, а Люпаеву не хватало сил спрыгнуть с рельсов. Скорее, скорее, всего шаг вперед, один шаг — и спасен! Однако ноги отнялись, мертвящая тоска расслабила тело; казалось, вот-вот его сомнут, раздавят чугунные, безжалостные колеса — и Люпаев проснулся. Сердце тяжело колотилось, левая неловко подвернутая рука онемела: оказывается, во сне он придавил ее грудью.

Невидимый фонарь с улицы делал заметными потеки дождя на черном оконном стекле. За стеной у соседа тикали ходики. «Шаг вперед. Шаг вперед. Шаг вперед», — казалось, выговаривали они. Приснится ж такая дрянь! Время, наверно, часа три? Октябрьская ночь длинна.

Повернувшись на спину, Люпаев закрыл глаза и вдруг услышал звонок: резкий, продолжительный, настойчивый. Теперь он звучал наяву. К кому так поздно, да еще в непогоду? У противоположной стены на деревянной кроватке зашевелилась двухлетняя дочка. Не, «уплыла» ль? Может, простынку надо сменить?

Вновь послышались один за другим три звонка подряд — протяжные, зловещие в глухой ночной тишине. Значит, звонили к ним, Люпаевым. Чудно: кто бы это мог быть? Рядом неслышно посапывала жена Маруся, выделяясь на смутно белеющей подушке растрепавшимися волосами. Обычно она первая отзывалась на шум в квартире: как все семейные женщины, спала Маруся чутко. Но с вчерашнего дня она получила в своем ателье отпуск, собиралась с Лизонькой к отцу в деревню и, перед тем как уехать, устроила большую стирку. Лег вчера Люпаев, когда жена еще только начинала гладить. Поди, до часу ночи колготилась. В полусвете комнаты, озаренной снизу уличным фонарем, он легко нашел пиджак, брюки, повешенные на спинку стула, сунул ноги в растоптанные войлочные шлепанцы и вышел в общую переднюю. Запылившаяся двадцатисвечовая лампочка тускло горела здесь всю ночь.

— Кто там? — спросил Люпаев, подойдя к двери, однако не открывая английского замка.

— Это ты, Артем? — глуховато отозвались с лестничной площадки. — Открой.

Обращались именно к нему, Люпаеву, но голос был незнакомый.

— Что-то не признаю.

— Открой. Забогател? Свой.

Чей это голос? Артему Люпаеву показалось, будто он действительно где-то и когда-то слышал его, и ему вдруг стало неприятно. Где и когда? Да не новенький ли это слесарь с их завода? Может, начальник цеха прислал по какому делу? Телефона-то в квартире нет.

Он крутнул вертушку английского замка, откинул цепочку. В дверь тотчас протиснулся худой, согнутый мужчина без пальто или плаща, в кепке, глубоко насунутой на глаза. Состояние чего-то тягостного, тревожного еще сильнее охватило Артема Люпаева. Он удивленно отступил.

— Вы… ко мне?

Этого человека он раньше никогда не видел. Пришелец был выше среднего роста, жилистый, с широкими обвислыми плечами. Худым и невзрачным он показался лишь потому, что стоял насквозь мокрый, точно облизанный дождем. С козырька кепки капало, пропитанный влагой пиджак выглядел черным, хотя, как тут же увидел Люпаев, был серым, в мелкую красную клетку. Тяжелая, давно не бритая нижняя часть лица заросла рыжей щетиной.

— Все не узнаешь, Артем?

Человек приподнял кепку, обнажив шишковатую голову с коротко остриженными волосами.

— Ну, а теперь?

И Люпаев побледнел. Ему вдруг захотелось, чтобы ночной звонок, этот «гость» были только продолжением тяжелого сна. Да не бредит ли он в самом деле?

— Макса Зил? — воскликнул Люпаев.

— Долго ж ты, Казбек, меня узнавал, — усмехнулся пришелец.

— Я и в мыслях не имел… У тебя ведь срок был восемнадцать лет.

— Факт, что сейчас я на воле. Не рад? Может, и поздороваться не захочешь?

— Отчего ж…

И Артем нерешительно протянул ему крупную руку, с въевшимся под широкие ногти машинным маслом. Зил крепко стиснул ее, бегло оглядел голую переднюю с крашеным, стертым посредине полом, три двери, ведущие в разные комнаты, настороженно спросил:

— Сколько в этой ховире жильцов?

Слово «ховира» болезненно резануло Артема Люпаева, лишний раз напомнив ему всю затруднительность положения. Отбывая на Урале наказание за кражу, Артем научился там многим блатным словам. В колонии он познакомился и с Максимом Уразовым, по кличке Зил: они жили в одном бараке. Его, Артема, за высокий рост заключенные звали Казбек.

— Три семьи.

— Кто?

— В этой квартире техник Данилыч. Вот в той слесарь-наладчик. Дом ведомственный, заводской.

— Детишки есть?

Вопросы следовали один за другим; Люпаев, запинаясь, отвечал. Ошарашенный внезапным появлением человека из мира, который он старался забыть, Люпаев не мог собраться с мыслями, его била противная дрожь.

«Откуда взялся Зил? Чего хочет? Скажи, ведь сыскал меня».

Артем опасался, что вот-вот какой-нибудь сосед выйдет в уборную и увидит ночного посетителя. Вдруг догадается, кто он? От зорко наблюдавшего за ним Максима Уразова не ускользнула растерянность «дружка». Он решительно повернулся к входной двери, запер ее на цепочку, проговорил, по старой привычке беря покровительственный тон:

— Что ж, Артюша, пускай на ночевку: видишь, какая погода? — И, успокаивая, добавил: — Мне только до утра. В Пензу двину.

От его мокрой одежды у ног образовалась лужица. Артем промолчал.

— Которая твоя квартира? Эта? — спросил Уразов, показывая на люпаевскую комнату. Дверь в нее была полуоткрыта.

— Эта, — тяжело вздохнул Артем.

В комнате Зил остановился, прислушиваясь к спокойному дыханию спящих. Подошел к окну, глянул вниз на освещенную фонарями темноту улицы. Он явно хотел получше освоить новое место. У таких людей, как Максим Зил, настороженность, казалось, была в крови. Вдруг засыпка? Знать, в какую сторону удобнее бежать, спасаться. Обстановка квартиры, немногочисленность ее жильцов, видимо, успокоили Уразова.

— Документы у тебя есть какие? — негромко, чтобы не разбудить домашних, спросил Артем. — Паспорт… или хоть освободительная.

Словно не расслышав его вопроса, Уразов сказал:

— Холостякам диванчик? Не возражаем.

Он снял мокрую кепку, пиджак, бросил в угол, опустился на диван, устало вытянул ноги и блаженно улыбнулся.

— Давно я так фартово не отдыхал!

— Чего же не отвечаешь? По амнистии ты или… как?

Вопросом о документах Артем совсем не собирался обидеть Уразова. Хотел получше выяснить его положение. Зил, начавший было расшнуровывать ботинок, поднял голову.

— Неужто сам не поймешь, Артем? — ответил он вдруг как-то резко, с желчью. — Кто меня освободит раньше срока? Конечно, сам вырвался.

Говорил Зил шепотом, а Люпаеву казалось, что он кричит.

— Иль, Казбек, у меня две жизни, чтобы в тюрьме погибать? Ты вот, гляжу, совсем стал работягой. Хочу и я завязать узелок с прошлым и зажить по-новому. Хватит судьбу испытывать. Оглядеться б мне только… На полсуток-то можешь уважить? Ну, а жене, соседям завтра скажешь, что я твой знакомец из… какого-то райцентра, Николаев Василий Иванович. Понял? — И, словно для убедительности, почти тут же еще раз сказал: — На прошлом крест. — Зил два раза наискось перечертил воздух. — Тюрьму не пересидишь.

Он вновь нагнулся, стал расшнуровывать ботинок. Шея его, мощный стриженый затылок налились кровью, в движениях крупных цепких рук сквозила настороженность: что ответит хозяин?

«Тюрьму не пересидишь» — старая, ходовая, воровская поговорка. Это Артем Люпаев хорошо знал. Что-то за нею скрывается? Искренне ли сейчас говорит Макса Зил? В зоне он, как заправский «вор-законник», избегал работы, открыто издевался над «трудягами», «мужиками». Может, изменился за последние годы? Ведь стал же другим сам он, Артем?!

— Промок я, — уже снова уверенно сказал Уразов. — Накрыться чем не найдешь?

— Да… найду.

Не зря, выходит, в передней, узнав Зила, Артем испытал тягостное чувство. Хоть в первую минуту Артем решил, что Зилу «пофартило», его освободили, он тем не менее сразу почувствовал неладное. Беглые преступники всегда избегают днем открыто появляться в общественных местах. Одно то, что Зил пришел среди ночи, не могло не вызвать тревоги. И вот это теперь подтвердилось: он был в «побегушках».

Вместо одеяла Артем принес Уразову женину шаль, под голову дал ватник. И Маруся, и дочка по-прежнему крепко, спокойно спали. «Вон как измоталась с бельем», — подумал Артем, глянув на жену. Когда Зил улегся, он так же тихо спросил:

— Скажи, Макса, почему ты… не в надежное место поехал? Почему в Суринск… ко мне?

В зоне для заключенных Артем и Уразов друзьями не были: просто жили в одном бараке. Когда кому-нибудь из уголовников удавалось бежать, что случалось весьма и весьма редко, он непременно скрывался в тот город, где еще до ареста у него имелись верные «кореша», которые тут же предоставляли ему надежную крышу, в случае нужды снабжали фальшивыми документами, деньгами, а то и оружием, находили «дело». Из осторожности опытный преступник ни за что бы не пришел к малознакомому человеку.

— Что тебе заливать зря? — серьезно ответил Уразов. — Правильно говоришь: никогда ты не был настоящим вором, «вором в законе», как раньше говорили, и не след бы мне приходить к тебе. Я и не думал, да осечка вышла. Приехал в Казань к верному дружку, а его тю-тю, розыск замел. Куда податься? Тут я и вспомнил о тебе, Казбек. Все-таки вместе в колонии житуху ломали.

— Как же ты меня нашел?

— Забыл, что рассказывал про свою мордву? К вам я приехал утренним «Казань — Харьков», отыскал тебя через справочное. Квартиру мне днем еще показали. Поднялся я на второй этаж, прочитал: «Люпаев А. Ф., звонить три раза». Переждал до ночи в удобном местечке… ну, и вот пришел. Так не забудь, меня Николаевым зовут.

Не ответив, Артем пошел к себе на кровать, улегся, тяжело заскрипев пружинами.

II

Густой туман залепил окно, казалось, утро еще не наступило. Артем проснулся от толчков.

— Что это нынче на тебя нашло? — будила его Маруся. — Никак не подыму.

Она тут же вышла из комнаты.

Разве уже на работу? Артему казалось, что он и глаз не сомкнул: всю ночь проворочался. Экая темнотища от этого тумана. Он, сопя, натянул штаны, вышел следом на кухню.

На кухне горела лампочка, у газовой плиты хлопотали хозяйки. Сосед, техник Данилыч, низко наклонясь над раковиной и выставив розовую от напряжения лысину, смывал с шеи мыло, громко, фыркал, брызгался. Его дети-школьники еще не вставали. Третий жилец их коммунальной квартиры, молчаливый, тугой на ухо слесарь-наладчик, надевал у общей вешалки ватник: из дома он всегда уходил раньше всех.

Данилыч наскоро перекинул полотенце через плечо, скрылся в своей комнате. Артем не успел с ним даже поздороваться.

Открутив посильнее кран, Артем вымылся до пояса холодной водой. Маруся в ситцевом засаленном халатике, наскоро причесанная, с неровным крупитчатым румянцем на втянутых щеках, жарила на плите картошку, то и дело переворачивая ее ножом. Пахло комбижиром, помоями от трех ведер, стоявших в углу, в открытую форточку тянуло сыростью.

Когда Артем стал вытираться серым жестким полотенцем, Маруся, понизив голос, задала вопрос, который он ждал с ночи:

— Кто это к нам приехал?

Сказать правду Артем побоялся и долго потом корил себя.

— Один с Болдова. Николаев по фамилии. Ему только переночевать.

— Лицо у него… несимпатичное.

О том, что ее муж сидел в тюрьме, Маруся Люпаева давно знала, как знали об этом соседи, на заводе. Тайны из своего прошлого Артем не делал. Почему он сразу не рассказал жене о Максиме Уразове? Не хотел зря беспокоить? Маруся нервная, все близко принимает к сердцу. Разборчива в выборе друзей: старается подбирать рассудительных, непьющих. Зил отоспится и тронется дальше. В Пензу или еще куда — его дело. Конечно, придется помочь, дать тридцатку на дорогу, ну, да они, Люпаевы, от этого не обеднеют.

— Нет, он ничего мужик… Николаев, — не глядя на жену, ответил Артем. — Приехал ночным поездом, попал в дождь, вот и загрязнился малость. Пускай отдохнет. А встанет — покорми его.

— Неужто оставлю голодным? — возмутилась Маруся. — Когда уедет-то?

— Вернусь с работы, провожу.

— Иди скорей завтракай. Не опоздать бы на смену.

На кухне Люпаевы были одни, и Артем ласково погладил жену по щеке, полузакрытой прядью волос.

— Давай, давай, — сказала она с притворной озабоченностью. — Мне еще Лизоньку в садик вести.

Маруся принадлежала к тем людям, которые минуту не могут посидеть спокойно и всегда находят себе дело. Дочка у нее была вовремя накормлена, вовремя уложена спать. Мужа Маруся заставляла после бритья сбрызгиваться тройным одеколоном, в праздничные дни он никогда не надевал неглаженую рубаху. Жилье Люпаевых блистало порядком, пол был вымыт, и дома все ходили в тапочках.

В комнате на сковородке тихонько шипела подрумяненная картошка. Перед тем как сесть за стол, Артем с минуту задержался у дивана, еще раз внимательно посмотрел на незваного гостя. Максим Уразов спал. Худое крупное лицо его с выпуклыми надбровными дугами, низким лбом, несокрушимой, словно каменной, челюстью, заросшей рыжей щетиной, хранило следы загара, въевшейся грязи, закрытые веки казались серо-лиловыми. Правая сильная и волосатая рука лежала на груди поверх шали, и на ней чернела наколка, сделанная тушью: «Любовь — дым».

Маруся перехватила взгляд мужа:

— Я ему на стул щетку положу. Встанет, одежду почистит.

Наскоро позавтракав, Артем отправился на завод.

Стоя в цеху у многошпиндельного токарного полуавтомата, неотвязно в мыслях возвращаясь к Зилу, он окончательно понял, что ночью поступил грубо-опрометчиво, поддался минутной слабости. Зачем пустил? С прошлым покончено навсегда, и нечего перекидывать к нему мостик. Артем сам втоптал в грязь свою юность и теперь должен держаться начеку, чтобы вновь не скатиться в яму.

И следя за синеватой металлической стружкой, бегущей из-под резца, Артем мысленно восстановил свою жизнь, словно она была написана на стружке.

Вырос он в этом городе. Отец его, приземистый, чуть согнутый в широкой спине, с крупными прядями рано поседевших волос, работал грузчиком на пеньковом комбинате. Семья состояла из четырех человек; Артем и младшая сестренка учились в школе. В доме редкий день проходил без скандала. Отец, напившись, срывал со стола клеенку, бил худую, кашляющую мать, требуя у нее на опохмелку. Если денег не находилось, уносил на рынок занавески, простыню, а то и одежонку ребят. «Заела ты мне жизнь, кляча! — кричал он на безропотную жену. — Убирайся вон! Пришибу!» Мать убегала к соседям. В комнате было голо, часто не хватало рубля на хлеб, картошку.

Кончилось тем, что родители поделили скудные пожитки, мать забрала дочку и уехала к тетке в Яхрому, где поступила на текстильную фабрику. Артем в то время ходил в пятый класс. С месяц отец не брал в рот хмельного, целиком принес домой получку, купил сыну штапельную рубаху, а затем все пошло по-прежнему.

Под Октябрьские он привел в дом шумную, скуластую, ярко накрашенную женщину Серафиму. Она молодилась, любила плясать, часто визгливо хохотала и охотно показывала мужчинам красивые ноги в синих чулках. Теперь отец опорожнял бутылки вместе с новой женой, а когда нераздетый валился на кровать, она уходила и возвращалась за полночь, облизывая губы, будто кошка.

Еще при матери Артем каждый вечер старался улизнуть на улицу. Уроки делал наспех, пропускал занятия в классе, приучился врать в глаза. С переездом Серафимы Артем вообще норовил реже появляться дома. Когда отца вызывали в школу, грузчик молча и прямо сидел перед завучем на стуле, угрюмо сопел, а дома, так же сосредоточенно сопя, порол сына ремнем; это был его единственный педагогический прием.

Само собой случилось, что на улице Артем сошелся с такими же, как он, безнадзорными ребятами. Началось шатанье по кинотеатрам, драки, игра в карты; деньги, вместе с папиросами, парнишка ночью вынимал из кармана пьяного отца. Старшие ребята приучили его к пиву. В седьмом классе Артем остался на второй год; не перешел в восьмой и на следующий и, походив недели три, совсем бросил школу.

Случилось это в ту пору, когда отец прогнал Серафиму и привел новую жену — выше себя на голову, широкобедрую, с большими грудями, с большим ртом и глазами навыкате. Она была молчальница под стать мужу, на обед всегда готовила пустой суп с картошкой, «гуляла» лишь два раза в месяц «с получки», а выпив, подпирала кулаком щеку и пела басом, одна. Звали ее Эльза, и при ссорах она сама била пьяного мужа и выставляла за дверь, на лестничную площадку.

С полгода Артем околачивался без дела. Отец пытался определить его в вечернюю школу, еще ожесточеннее полосовал ремнем. Наконец плюнул: «Хоть в золотари ступай. Будешь лодырничать — из дому выгоню». Артем поступил на завод учеником токаря, однако работать ему было уже некогда. Он спутался с «теплой» компанией, стал поворовывать, кутить в ресторане. Весной — ему недавно исполнилось семнадцать лет — Артем с двумя парнями обокрал буфет в медицинском училище. Поймали их на следующий день, и все получили по восемь лет заключения.

Отбывать срок Артему пришлось на Урале. Времени для размышлений в колонии оказалось больше, чем ему хотелось бы. «Вот и достукался. Мои школьные дружки гуляют на свободе, а я сижу, как Полкан на цепи. Этак недолго и жизнь загубить». Артем не раз вспоминал полные отвращения, брезгливости взгляды публики, которые ловил на себе в зале суда, и ему всякий раз становилось стыдно. «Ладно, свалял дурака, пора за ум браться». Заключенные — зеки — валили лес в тайге, и он вкладывал в работу всю силу.

В их колонии имелась небольшая группа рецидивистов — «воров в законе». В ней числился и Максим Уразов, прозванный за большую физическую силу «грузовой Зил». «Законники» на работу не выходили, резались в самодельные карты и держали в страхе остальных, которых презрительно называли «мужиками». В получку воры отнимали у них часть зарплаты; брали они себе долю и с поступающих «мужикам» посылок от родных. Тех, кто не хотел делиться, жестоко избивали, увечили ножами, дубинами. И Зил, и другие долгосрочные рецидивисты пытались втянуть Артема в свою компанию. Его уважали за смелость, силу, за умение ловко сплясать; хотя камеры в бараках были большие, до ста двадцати человек, парня знали все. Артем не ленился услужить старшим: кому принесет обед из столовки, кому оттащит мокрые валенки в сушилку: за это подкармливали. Но к ворам не жался. Они высмеивали его старательность на работе в лесу, называли «ишаком»; он упорно перевыполнял трудовую норму. Это зачли, срок ему сократили, и не прошло пяти лет, как Артем вернулся в родной город.

Отец спился, лежал в больнице. Артем поразился происшедшей в нем перемене. Совсем старик: под глазами дряблые, в сеточку, мешки, рот перекосился, седая поредевшая щетина скрывает потемневшую нездоровую кожу. Хрипит, задыхается, то и дело сплевывает мокроту. На приветствие сына Люпаев-старший не ответил.

— Опять… воровать? — равнодушно спросил он, когда сын присел на белый табурет у кровати.

Артем понял: отец ему не верит. «Не жилец он на этом свете», — подумал Артем. Встреча тоже оставила его холодным.

— Где мать, сестра? — спросил он. — Есть какие вести?

Отец долго молчал, глядя в белый высокий потолок. Сплюнул мокроту, задыхаясь, хрипло, безучастно сказал:

— Замуж выскочила… твоя сестра. Здоровая уже… кобыла стала. На целине фершелицей работает. Мать до себя с Яхромы выписала.

— Адрес дадите?

Снова старик долго не отвечал.

— Был… адрес. Затерялось письмо. А может, сам им… печку растопил. Зачем оно… сдалось?

Больной грязно выругался. Когда-то здоровенный, легко носивший восьмипудовые мешки на комбинате, он страшно исхудал, почти не двигался под вытертым одеялом, и от него пахло погребом. С Артемом отец не простился, сказал: «Ступай», — отвернулся к стене.

На улице Артем с горечью понял, что остался совсем один. Куда идти? Кто ему дружески протянет руку? Даже Эльзы не было. После нее отец жил еще с одной женщиной и ту прогнал. Комнату захватили соседи, хоть на вокзале ночуй.

Помощь пришла оттуда, откуда Артем ее не ждал: из Управления милиции. Ему восстановили прописку, вернули комнату. Правда, из вещей остались продавленная кровать с трухлявым, сбитым в комья матрацем да скрипучий стол, но Артем обрадовался так, как редко радовался: есть право на жизнь в родном городе, крыша над головой. Удивительнее всего было то, что те самые «мильтоны», «легавые», которые поставили его перед столом судьи, теперь старались, чтобы он имел возможность честно заработать кусок хлеба.

«Чудно́ все в жизни».

Беседовал с ним начальник отдела уголовного розыска майор Федотов. Подворотничок на его кителе был свежий и своей белизной, казалось, освещал желтую жилистую шею, строгое, сухое лицо. В редких, тщательно зачесанных волосах начальника сквозила седина, холодный взгляд небольших желтых глаз пронизывал насквозь, не упуская ни малейшего движения того, с кем он говорил. Артем напоминал себе крысу, перед которой, спрятав когти, сидит кот.

— Значит, все теперь у тебя в порядке, Люпаев?

— Все, гражданин начальник.

— Надеюсь, уголовному розыску не придется второй раз расследовать твои темные дела? Отзывы о тебе из колонии лестные, оправдай их. Комнату отхлопотали, теперь поступай на работу. Понятно?

— Чего тут не понять? — буркнул Артем.

Согнувшись на стуле и опустив стриженую голову, он вертел в руках новую кепку, купленную на заработанные в колонии деньги. Майор Федотов сидел в кресле по другую сторону стола, положив локти на красное сукно, и его потускневшие серебряные погоны с двумя голубыми просветами топорщились на приподнятых плечах.

— Живи, Люпаев, как все люди… нормально. В праздник можешь и за рюмочкой отдохнуть… Только не теряй головы, не тянись за чужой собственностью. Ты грамотный, небось знаешь, что к чему идет? Насчет коммунизма планируем. Что ж, думаешь, построим мы Ноев ковчег, как при потопе, погрузим всякой твари по паре и поплывем? Не-ет. Кое-кого и за бортом оставим, на сухую горку не высадим. Воров, расхитителей разных, хулиганов — не-ет…

Начальник сделал паузу, тихо и как-то особенно внушительно закруглил мысль:

— Когда переезжают на новую квартиру, старую грязь с собой не забирают.

Артем по-прежнему вертел кепку и не поднимал головы.

— Деньжонки есть? А то поможем. На пропитание.

— Остались еще.

— Не стесняйся. Голодный человек на всякую отчаянность готов, а тебе держаться надо. Крепко. Второй раз, смотри, в яму не падай. Народ надеется, что совесть у тебя осталась и ты пакость ему больше не сделаешь. Имей в виду: к тебе, как бывшему уголовнику, наверняка потянутся лодыри, выпивохи… а может, приплывет рыба и покрупнее. Так вот, если ты всерьез решил «завязать», не дай себя заглотать. Не дай. Наоборот. Помоги нам подсечь хищника на крючок.

«Ишь как мягко стелет!» Артем еще ниже опустил глаза, рот его передернулся. Вот этого-то разговора он и боялся, из-за него долго не шел в Управление милиции.

Еще парнем, связавшись с «теплой» компанией, Артем на всю жизнь усвоил главный закон воровского мира: будь верным товарищем, не продай. В тюрьме, в колонии он убедился: продашь — каждый имеет право сунуть тебе нож в грудную клетку, проломить голову. Хочешь воровство бросить? Твое дело.

— Раз решил жить по-честному, то по-честному и поступай, — полз в уши голос майора Федотова. — Не мне этим услугу окажешь — народу. Загладишь вину перед ним. Ясно, о чем говорю?

Не грубить же человеку, который тебе добро оказывает? Да еще когда он «главный легавый»!

— Ясно, гражданин начальник.

Майор Федотов неторопливо вышел из-за стола, остановился возле Артема.

— Во-первых, не «гражданин начальник», а «товарищ начальник»: ты теперь не обвиняемый. А во-вторых, помни: если потребуется наша помощь, обращайся смело. Правильно заживешь — всегда постараемся выручить. Ну… желаю тебе.

На прощанье он даже подал руку.

«Все вы одинаково поете, — размышлял Артем Люпаев, выйдя из Управления милиции и шагая домой. — «Если потребуется наша помощь, обращайся смело». Не потребуется. Можешь быть спокойным. За помощь спасибо, а с тем и до свидания. Благодетель! Только что и помог — вернуть собственную комнату. А прописка… Кто же ее и делает, как не милиция?!»

Снова Артем Люпаев получил все гражданские права; оставалось поступить на работу и забыть последние годы, опозорившие его жизнь.

Да одно дело то, что написано на бумаге, а другое то, что случается в будничной повседневности. Сколько объявлений висело в городе о найме токарей, слесарей, кассиров, дворников! В первом же заводоуправлении Артема ждала осечка: увидев в его паспорте отметку о заключении, работник отдела кадров, сразу изменившись в обращении, объявил, что у них нет мест.

Это же произошло и на другом заводе.

— Вам ведь нужны токаря, — сдерживая нервную дрожь, сказал Артем.

— Нужны. Но специалисты с высокими разрядами. А вы нам не подходите.

— Куда ж мне идти? Я по Конституции имею право на работу.

— Что вы повышаете тон, гражданин? — обиделся работник отдела кадров. — Вас никто тут не оскорбляет, а просто я вам заявляю, что вы для нашего завода не подходите.

Когда Артем побывал еще на трех заводах, в ремонтных мастерских, на железнодорожном складе, то окончательно убедился, что с такой «каиновой печатью» в паспорте его в рабочий коллектив нигде принимать не хотят.

Вот как в жизни оборачивается юношеская ошибка! Его выбрасывают на помойку, как дырявую калошу! Значит, или помирай с голоду, или снова иди на преступление?

Выход оставался один — Управление милиции, хоть Артему и очень не хотелось туда обращаться. Начальник уголовного розыска не удивился, вновь увидев Люпаева.

— Что же сразу не пришел? — сказал он. — Ты где до осуждения работал?

— На «Электровыпрямителе».

— Не против туда поступить? С него и начнем.

Майор тут же стал звонить в заводоуправление.

Артема поразили его терпение и доброжелательность. Вон какими бывают «легавые». Может, сам из рабочих? С чего это в первое посещение он, Артем, взял, что у майора Федотова строгое, сухое лицо, холодный взгляд? Гляди, как спокойно разговаривает с отделом кадров. Разъясняет, настаивает, ни разу не повысил голос. Взгляд у него в самом деле испытующий, но совсем не злой. И даже сапоги яловые носит, только зеркально начищены и от этого выглядят как хромовые.

Положив на рычажок телефонную трубку, майор своим негромким голосом сказал Люпаеву:

— Сейчас зава отделом кадров нету. Я завтра сам подъеду на завод и договорюсь. В партком, наверно, придется толкнуться. Потерпишь пяток деньков?

— Потерплю, — с неожиданной для себя готовностью сказал Артем. Он почему-то встал со стула, держал руки вытянутыми.

— Пробьем, не беспокойся. Я попрошу, чтобы они тебе сразу дали аванс.

Задумавшись, словно размышляя вслух, майор подытожил:

— Кто виноват, что так получается? Сам ваш брат, бывший заключенный, виноват. Те, кто крепко «завязал» с прошлым, стараются. Даже премии получают. Но есть такие, каким надо лишь «устроиться», добыть чистые документы. Работают они плохо, выпивают, а потом начинают тянуть инструмент, поделки, а то и кассу. Они-то и кладут пятно. Предприятию же надо план выполнять, на него обижаться нельзя. Кто желает себе худа? Вот отдел кадров и набирает незапятнанных. Это понимать надо.

Артем уже смело, с интересом разглядывал начальника уголовного розыска.

— Как же быть? — спросил он вдруг.

Майор Федотов, как и в первый раз, вышел из-за стола: видно, так всегда провожал посетителей.

— Людям всегда надо давать работу, — убежденно подчеркнул он слово «всегда». — У человека только один путь исправиться — работать. И хоть от этого иногда убыток предприятию, надо идти на убыток.

Выходя из управления, Артем совсем по-другому подумал о майоре: «Видать, не совсем здоровый — кожа желтая».

Он от души посочувствовал майору, а потом сам удивился. За кого болеет душой? За «легавого».

Дома Артем перевесил осевшую дверь, начисто вымыл, выскреб пол в квартире, как нередко делал в бараке. Им овладела уверенность, что теперь все наконец наладится. И в этом состоянии подъема, душевной ясности сама собой пришла мысль, которая раньше для него была бы невозможна.

«Конечно, Федотов «легавый»: это его работа. Так же, как и я раньше был вором: то была моя работа. Федотов хочет получить доверие хозяина управления. К тому же, наверно, коммунист и верит, что преступность можно уничтожить. Тянет не за одну зарплату. Ведь не будь таких, как я, не было бы и Федотовых. Тут ясно. Мое же дело — не поддаться ему. Кто меня силком принудит? Но все-таки этот начальник — человек».

В конце недели Артем был принят на «Электровыпрямитель». Он позвонил из телефона-автомата в уголовный розыск, поблагодарил майора Федотова. Сам заходить не стал: хоть майор и «человек», да все-таки ну его к ляду. Ишачить на управление он, Артем, не собирается. Скорее забыть прошлое — вот чего ему хочется.

На заводе Артему Люпаеву пришлось начинать с того, на чем кончил шесть лет назад: с ученика токаря. Мастер, хмуро усмехнувшись, буркнул:

— Прикреплю тебя к Зубареву. Он член профкома, нагрузочка ему будет.

«Попадется какой-нибудь старикан вроде отца», — угрюмо подумал Артем, идя за мастером в конец цеха.

Учитель оказался молодым, ровесником, в синей, будто вчера полученной спецовке, в кожаной кепке-восьмиклинке. Из-под козырька на лоб Владимира Зубарева падал светлый чубик, щеки были по-девичьи розовые, с шелковистой кожей. Сам высокий, тонкий, даже плечи от этого казались узкими.

— Ты не в семнадцатой школе учился? — спросил Зубарев Артема, когда они остались одни.

— В семнадцатой.

— Я тебя помню.

Теперь и Люпаев вспомнил токаря. Владимир Зубарев учился в параллельном с ним классе, потом, когда Артем плотно засел во «второгодниках, перегнал его. Паренек он был скромный, всегда вертелся возле ботаника и собрал лучшую в школе коллекцию бабочек. Девочки заигрывали с ним; Володя Зубарев краснел. Может, он гулял с ними в старших классах? Артем тогда уже бросил школу и «загудел» в колонию.

«Давно бы и я был таким спецом-токарем, как Зубарь», — подумал Артем. Он ожидал, что «старшой» начнет расспрашивать его о давней краже, судимости, и заранее замкнулся, готовясь отвечать как можно короче. Зубарев вытер ветошными «концами» руки, пригласил поближе к станку.

— Видишь, Артем, как идет стружка из-под резца? — заговорил он. — По ней определяй работу полуавтомата. Стружка не должна лететь или завиваться спиралью, а должна течь сплошной, ровной лентой… и лишь на полу сворачиваться в клубок. Ну, а сейчас я тебе объясню устройство станка.

О прошлой тюремной жизни Артем сам рассказал своему учителю-токарю четыре месяца спустя, когда они вдвоем возвращались с завода. Таяло, под ногами хлюпал рыже-шоколадный снег, взбитый бесконечными самосвалами, грузовыми машинами, которые то и дело проносились мимо, брызгая жижей.

— Дорого ты заплатил за бутерброды в буфете! — безобидно смеясь, сказал Зубарев. — Подумать: во-семь лет! На первый раз и полгода за глаза хватило бы.

— Тут что различают? Частное лицо ты обокрал или государство. За государственное добро срок больше. Еще смотрят: один был или «теплая» компания. Раз групповое, значит, строгую статью. Мы тогда в медучилище полезли трое. Шайка. Вот ведь как судят.

— Во-осемь лет! — все думая о своем, воскликнул Владимир Зубарев. — Тебя не тянет опять?

— Нет.

Шагал Артем широко, такой же высокий, как и Зубарев, только потяжелей в плечах и костью пошире.

— Нет, — повторил он еще убежденнее. — Большинство колонистов хочет нормальной жизни. И я такой. Скажу прямо: прежде чем оформили крышу над головой, старую мою крышу, дали работенку на заводе, не раз с головкой окунули в лужу. И вот это обидно. Не понимают люди, что себя переломил, вернулся из зоны с открытой душой. И когда косо смотрят, упрекают, не верят, хочется в отместку забурунить, обокрасть.

Голос Артема дрожал, рот недобро кривился. Знакомые часто заговаривали с ним о прошлом, всегда поддакивали ему. «Ошибся парень, а его сразу бревном по голове». И Артем привык к общему сочувствию.

— Неправ ты, — просто и твердо сказал Владимир. — Неправ! Кто кого первый обманул? Ты людей или люди тебя? Почему только с одной стороны требуешь понимания? Сперва сумей сам заслужить, чтобы тебе поверили.

Друзья вышли к автобусной остановке, Владимир Зубарев пригласил ученика зайти к нему домой, пообедать. Артем отказался.

«Вижу, что обиделся, — сказал взгляд Зубарева. — Подумай еще над моими словами и увидишь, что я прав».

Неделю спустя Артем сам назвался к Зубареву, принес бутылку портвейна. Владимир научил его играть в «двенадцать королей», и они долго сидели за шашечной доской.

С этой поры Артем стал частым гостем своего учителя. Одному нудно было в голой комнате, человек не может жить без друзей. Его ж теперь потянуло не к тем, кто ему поддакивал, а кто открыто говорил то, что думал.

Три месяца спустя Артему Люпаеву присвоили первый разряд. Зубарев перестал над ним шефствовать, но, как и прежде, помогал опытом, советом, налаживал станок, когда заедало, показал свой способ укреплять резцы в суппорте.

Вскоре после смерти отца Артем женился на молоденькой закройщице из пошивочного ателье Марусе Куляскиной. Супруги деятельно стали обставлять квартиру, приобретать мебель, одежду. Маруся оказалась хлопотуньей, чистюхой. Она без конца скребла, мыла, подбеливала, начищала и ходила то с щеткой, то с тряпкой. Когда Артем приводил гостя, ставил на стол бутылку, ловкие руки Маруси аккуратно нарезали закуску на тарелочки, вынимали из шкафчика лафитнички, хлебницу, накрытую салфеткой, чтобы пирушка выглядела «прилично, по-семейному». Если муж нарушал порядок, она принималась его упрекать, выговаривать. Потом родилась дочка, забот прибавилось.

Понимая, что Маруся старается для дома, Артем терпел ее ворчание. Молодые жили дружно, копили деньги на телевизор. В этот-то период к ним и нагрянул неожиданно гость из уральской колонии.

III

Дома Артем застал жену и дочку. Маруся сказала, что Николаев решил посмотреть город, ушел сразу после завтрака и до сих пор не возвращался.

— Как он тут? — спросил Артем. — Ничего?

Он чувствовал, что Маруся с трудом переносит гостя, и в душе вполне был с ней согласен. Показывать этого не хотел: ей только поддайся — растрещится. Пусть уважает его авторитет как мужа и главы семьи.

— Да ничего, — отвечала Маруся без всякого одобрения. — Осмотрел шифоньер наш, комод. «Барахлишком обзаводитесь?» Я говорю: «В семье без этого нельзя». Ты не обижайся, Артюша: не нравится он мне. Глаза бесстыжие, уставит — не сморгнет.

Обедали без гостя.

В колонии Артем обучился разному мастерству и мелкие починки по дому справлял сам. У Маруси прохудилась кастрюля, и он решил ее залудить, да не оказалось олова. Зашел к технику-соседу:

— У тебя не разживусь, Данилыч?

Олово у Данилыча нашлось. Передавая его, спросил:

— Вроде, Артем, шум был ночью. Звонили. К тебе?

— Знакомый один с района.

— Я так и думал: к вам. Проснулся, слышу, звонят и звонят. Три звонка: не к нам, стало быть. «Это к Люпаевым». И Настасья Павловна проснулась, — кивнул он на дородную жену, сидевшую с вязаньем на диване. — Говорю ей: «Не слышат. Встану, открою». Моя: «Что ты! Что ты! Вдруг пьяный, хулиган какой». Она у меня трусиха. К тебе, стало ть. С ночевкой?

— Случайно заехал… с Болдова. Нынче уезжает.

Поблагодарив за олово, Артем поспешил выйти. Данилыч девятнадцать лет проработал на «Электровыпрямителе», был членом профкома, записным оратором: любил длинно выступить на собрании и мог разными байками добрый час продержать у порога.

Вернулся Максим Уразов поздними сумерками. От него слегка попахивало вином. Он повесил кепку на гвоздь, достал из кармана бутылку водки, четверть головки костромского сыра, жестяную коробку леча.

— Зачем тратитесь? — укоризненно сказала Маруся, и крупитчатый румянец ярче выступил на ее худых щеках.

— Нельзя иначе, хозяюшка, — снисходительно улыбнулся Уразов. — Порядок требует.

— Надумали в будний день, — не унималась Маруся. — Завтра на работу, голова будет болеть. Уж, понимаю, под праздник бы.

Максим Уразов ничего не сказал, потер большие озябшие волосатые руки, погладил тяжелый, гладко выбритый подбородок. Пиджак его, брюки высохли и, хотя имели изжеванный вид, не могли теперь скрыть могучие, обвисшие плечи, сильные формы жилистого, словно литого тела. Воротничок рубахи был очень грязен, и на нем не хватало пуговицы.

— Что ж, Маруся, приготовь закуску, — обратился Артем к жене.

Человек уезжает, неудобно отказаться. Зачем только Зил, в самом деле, зря тратит деньги! И так могли бы проводить. Сам Артем выпивал редко: боялся втянуться. А оказывается, у Максы кое-какие рублишки шевелятся в кармане? Откуда раздобыл? Обокрал кого по дороге? Или «свои» дали? Когда «вор-законник» освобождался или шел в побег, его из «общага» — коллективного котла — снабжали изрядной суммой.

На столе появились соленые грузди, собственные помидоры с участка за городом: они у Люпаевых дозревали на окне. Все это вместе с уразовским сыром, лечом было аккуратно уложено на тарелочки. Маруся выпила только полрюмки и наотрез отказалась продолжить «веселье». Она стала одевать дочку, говоря, что полчасика погуляет с ней в сквере: пусть тут уберут со стола и не сорят. Продолжая неслышно ворчать, Маруся вышла, кинув сердитый взгляд на мужа и гостя.

Мужчины остались одни. Абажур из красной бумаги бросал отблески на скатерть, тарелки. Окно с улицы занавесила тьма.

— На поезд не опоздаешь? — прожевывая груздь, спросил Артем.

Уразов наполнил оба лафитника.

— Вот что, друг, — сказал он, когда выпили. — Выручил ты меня, и я по гроб не забуду. Принял как брата. Но уж теперь выручай до конца. Понимаешь, без документов нету мне жизни. Приди на завод, сразу спросят: ваш паспорток? Верно?

— Чем же я тебе могу помочь? — недоуменно поднял брови Артем.

— Ничем особым. Дай только перебыть пару деньков.

Уразов сделал вид, будто не заметил, как помрачнел хозяин, и, наклонившись к нему, держа у груди растопыренную руку, с жаром продолжал объяснять:

— По дороге из колонии я достал паспорт. Не буду трепаться, что нашел: тряхнул одного пьяного. Теперь мне надо только прописаться. Понял? Прописаться, и все. Нынче в ресторане я с одним жучком познакомился. У него есть дружок-домоуправ, закладывает за воротник, за сотнягу-другую что хочешь сделает. Фотокарточку я переменил, печать подрисую. А потом «потеряю» паспорт, внесу штраф и получу новенький. Понял? Без этого петля.

— Неудобно мне тебя держать, — подумав, сказал Артем. — Домоуправ у нас въедливый. Разговоры пойдут. Как бы кто не прознал. Разве тебе это надо?

Небольшие, прицельные глаза Уразова, казалось, пробили его насквозь, широкий рот перекосился, и он шутливо, как бы подсмеиваясь, сказал:

— Скажи уж правду: жинки сдрейфил?

— При чем тут жена? «Сдрейфил»!

— Чего там, — по-прежнему незлобиво подсмеиваясь, говорил Уразов. — Под каблуком сидишь.

— Ну… мое дело.

Решительно отодвинув лафитник, Артем тяжело оперся о стол. Водка лишь чуть-чуть замутила ему разум. Он действительно не хотел расстраивать Марусю, но не это заставило его отказать однокашнику. В ушах словно бы зазвучали слова начальника уголовного розыска майора Федотова: «Первое время к тебе потянутся хулиганы, выпивохи. А может, приплывет и хищная рыба, помоги нам подсечь ее на крючок». Зачем ему впутываться в каверзное дело? Эти четыре года по выходе из заключения Артем жил нормально, как все заводские рабочие. По воскресеньям ходил с Марусей в кино, в большие праздники принимал у себя Зубарева с молоденькой женой, преподавательницей английского языка, других товарищей по цеху или сам отправлялся к ним в гости. Постепенно притуплялась горечь воспоминаний о суде, о зоне, бараках с колючей проволокой, часовыми на вышках. Если Зила «застукают» в их квартире — привлекут и его, Люпаева, к ответственности. Хватит: он прошлым сыт по горло. Выдать же беглого органам милиции он совершенно не собирался. Здо́рово нужно! Пускай ищейку себе в-другом месте подбирают.

— Уговор был на одну ночь, Макса. Я пустил. Больше не обессудь. — И, видя, что Уразов молчит, заговорил вновь:

— Я тебя понимаю, Зил. Ты вор, «законник»! В колонии такие, как ты, составляли верхушку. Не работали, а жратвы хоть завались, и немалой деньгой ворочали. «Мужики» за вас и норму в лесу выполняли, и несли в зубах свой потом заработанный рубль. Иначе вы могли на сходках любого осудить и выпустить кишки. А то в карты проиграть. Знаю. То, что ты ко мне приехал, за честь принимать должен. Доверил. Просить тебе у меня угол нелегко: Кто я? «Парчак». Мелкота в преступном мире. Таких на побегушках держат. Чтобы в дежурство барак за вас убрали, смотались за обедом в столовку. Меня вы почему приметили? Сплясать мог. Силенку имею. Все понимаю и не собираюсь говорить против… Видишь, как я живу? От тебя не скрываю ничего. Я судьбой доволен и к другому не рвусь. По-вашему, я ишак. Не возражаю. И говорю открыто: ни с ворами не хочу, ни с «легавыми». Просто жить семьей. Вот.

Артем ожидал уговоров, может, угроз и приготовился все выдержать.

Ни одна жилка не шевельнулась на скулах Зила, ни одно движение не тронуло плотно сжатые губы. Могучие плечи сгорбились, крупная голова была опущена. Казалось, он глубоко задумался.

Под окном проехала автомашина, и мотор ее затих, как отгудевшая проволока.

— Вот так оно всегда бывает, — заговорил Уразов медленно, чуть глуховато, словно рассуждая вслух. — Каждый только на себя карту раскидывает. Такая жизнь. Братство, друзья, знакомцы — все это… лопнувшие пузыри в луже. Правильно ты о себе сказал, Казбек, ничего не скрыл. Уважаю.

Он задвигал нависшими бровями, покачал головой, горько и как-то вдруг простовато усмехнулся.

— Я-то дурак! Понадеялся. Вылез из вонючей ямы, чего только не перетерпел, добираясь с Урала. И все понапрасну: как мордой об стенку. Спасибо за твое правдивое слово, Казбек, верно сказал: нелегко мне было к тебе прийти, просить. Это я-то, жиган, скокарь, и со снятой кепочкой? Сто раз смерти в гляделки заглядывал и зрачков от страху не расширял. Слава обо мне в блатном мире не худая. Да-а, жизнь моя мачеха. Не чужой ты нашему брату, вчера казенную баланду вместе хлебали, ходили под ружейной мушкой, и то хоронишься за печку. А как же обо мне подумают фраера? На километр не подпустят. Побегут в «легавку» доносить. Преступник! Сбежал до «срока»! Закатать его обратно за колючую, на строгий режим! Я тебе сразу сказал, как вошел: крест ставлю на старом. Тюрьму не пересидишь. Не по-пустому болтаю это. В клетках и птицы дохнут. Хотел, пока еще не старый, начать по-другому. Седым выйду, поздно будет. И так сердце качает. Сам знаешь нашу житуху: всегда на зеке, не спишь неделями, кутежи с друзьями… А следствия? Сколько годов отбываем срок, и все на нервах. Бык и тот рухнет. Увидал у тебя: квартирка аккуратная, женка так и воркует, дитенок… Вот этого-то и мне хотелось. Эх, что по-пустому толковать!

Внезапно Уразов громко, с силой заскрипел зубами, лицо исказилось, слова из груди вылетали с хрипом:

— Опять на старую дорожку. Опять грабежи, пьянка, поножовщина. Потом «черный воронок» и бессрочная решетка. Значит, такой фант у судьбы.

Он рванул на груди рубаху, треснула материя, отлетели две пуговицы; вскочил и отошел в угол. Артем понял, что Зилу стыдно своей слабости и он прячет лицо.

Сам того не замечая, Артем жевал мундштук папиросы и уже портил третью спичку, желая прикурить, но и ее сломал. Бывший однокашник вновь и теперь еще сильнее задел ту единственную струну, которая тотчас отозвалась в его сердце. Жизнь в заключении научила Артема уважать товарищество, ценить суровую мужскую дружбу. «Воля! Свобода!» Есть ли на свете что дороже для тех, кто это терял? В голове шумело. Эх, жалко, нету больше вина: выпить бы за то, чтобы не вернулась колючая проволока предзонника, валка леса в тайге, барачные нары. И, сунув в пепельницу целую, незажженную папиросу, Артем коротко, решительно проговорил:

— Действуй.

Уразов по-прежнему стоял в углу, подняв голову, будто рассматривая на стене семейную фотографию. Красная шея его выражала напряжение, кулаки были сжаты.

— Живи хоть неделю… сколько надо. Конечно, куда денешься без паспорта?

Лишь минуты три спустя Уразов вернулся к столу, молча, крепко пожал Артему руку, сел. Взъерошил волосы, отодвинул тарелку с остатками помидоров. Потер гладко пробритый, выдававшийся вперед подбородок. Вдруг, что-то вспомнив, покачал головой, проворно вышел в переднюю и принес завернутую в газету вторую бутылку водки.

«Откуда она у него?» — почему-то неприятно пораженный, подумал Артем. Казалось, радоваться бы надо, нашлось что выпить, а он помрачнел и уже косился на Зила подозрительно: как угадал его намерение? Почему вторая бутылка оказалась заранее припасенной? Настолько уверен был в успехе? Неужто такой дальний расчет строил? Разыграл как по нотам. А что, если в самом деле играет? И еще неприятно стало оттого, что Маруся может увидеть «подкрепление» на столе.

— Купил сразу две, — словно стесняясь своей радости, говорил Зил и здоровыми, крепкими желтоватыми зубами сковырнул с горлышка железную пробку. — Думаю, если Казбек не поможет, отблагодарю и за то, что сделал: хоть выпьем как следует напоследок. Нет, вижу, не ошибся в тебе.

Он поднял лафитничек из оранжевого стекла, похожий на горшочек, чокнулся и тут же закусил помидором.

— Я заметил, Артем, твоя молодка не уважает, когда выпивают? Давай сразу раздавим, чтобы зря нервы не портила.

Он разлил по другой.

Что, что? Снова раскусил его мысли, опасения? Артему показалось, будто в самой глубине зрачков Зила промелькнул режущий свет. Да мало ли что ему могло померещиться? Глаза у его нового дружка не детские, ласки в них не ищи. Но как он все отгадывает? Голова! Мозговитый. Возле рта кусок не держи, отхватит вместе с пальцами.

После третьего подряд выпитого лафитничка Артем уже не думал ни о чем и только многозначительно намекнул:

— Зараньше предупреждаю, Зил: мою квартиру держит под наблюдением уголовный розыск. Сам знаешь, бывший я. Отвечать ни за что не берусь.

Снова в глубине зрачков Уразова блеснул режущий свет, морщины ижицей собрались между бровями. Затем он сурово, негромко сказал:

— Другого выхода у меня нет. Ну, да я всегда начеку.

Мужчины едва успели убрать пустые бутылки, как вернулась с гулянья Маруся; на руках она несла заснувшую дочку. Артем бросился к деревянной кроватке на колесиках, откинул красное ситцевое одеяльце, взбил подушку. Наклонившись, чтобы положить Лизоньку, Маруся сморщила нос:

— Ой, как от тебя несет винищем!

— Сама же с нами рюмочку пригубила, — виновато оправдывался Артем.

— Я выйду на лестницу покурить, — сказал Уразов.

Тактичный. Не хочет мешать разговору супругов. Вообще-то кому охота слушать домашние дрязги?

Когда за гостем закрылась дверь, Маруся спросила:

— Уезжает нынче? Отсюда или с Рузаевки?

Большая железнодорожная станция Рузаевка находилась в двадцати пяти километрах от города.

— Задержится еще в Суринске. Родственника тут ищет. Да ты не беспокойся, долго не пробудет.

— О господи! — с сердцем вырвалось у Маруси.

IV

Прошла неделя, а ничего не изменилось в комнате Люпаевых. Максим Уразов по-прежнему ночевал у них на диване. С утра, иногда не позавтракав, он отправлялся в город «по делам»; возвращался поздно, из осторожности старался меньше попадаться на глаза соседям. Раза четыре приносил то мясо, то копченой селедки, то полголовки своего любимого костромского сыра.

Хозяйку это не подкупало. Маруся ходила со злыми, заплаканными глазами. «Николаев» явно стеснял ее, внушал непонятную тревогу. При нем и к мужу как следует не приласкаешься, да и с какой стати кормить чужой рот? Он эва какой мужик, ему только подавай да подавай. Что толку с тех закусок, которые он изредка покупает? Называется «сэкономили» отпускную получку! Теперь прощай телевизор, который собирались взять в рассрочку. Вдобавок грязь убирай за ним.

К отцу в Старые Верхисы Маруся раздумала ехать: как оставишь мужа одного с таким бугаем? Упаси бог, запьют. Вместо отдыха одно мучение, а скоро опять в ателье.

Редко улыбался теперь и Артем. Уразов перезнакомился со всеми жильцами квартиры. Держался он по-прежнему скромно, вежливо, без конца рассказывал, что сам из Болдова, работал слесарем в промартели, в город приехал устраиваться на завод. Пожилого соседа-техника угостил раздобытой где-то воблой с пивом, и тот вызвался похлопотать за него на заводе. Артему Уразов говорил, что его вот-вот пропишут. «Понимаешь, дело тонкое. С наскоку нельзя. Обождать надо еще пару деньков. Внакладе не останешься, за мной не пропадет».

В субботу мужчины ходили в городскую баню.

— А что, Артюша, — спросил Уразов, когда, хорошенько попарившись с березовым веничком, выпив в буфете пару кружек пива, возвращались домой, — доволен судьбишкой? Никакой червяк-шашель не точит?

Артем поправил под мышкой сверток с грязным бельем.

— Червяк? В каком смысле?

Он тут же понял:

— Не тянет, пытаешь, на старое?

— Во-во. Все-таки житьишку мы раньше крутили не такую, как эти работяги? — кивнул он на трех мужчин, шедших им навстречу в баню. — Перегородок никаких не признавали. «Возьму, тряхану — и сума полна кредитками». Помнишь? Захочу — и сделаю… лишь холодок по спине пройдет. Нет таких мыслишек: «Закис. В напильник обернулся»? А?

В голосе Зила не слышалось ничего, кроме простецкого любопытства, красное, распаренное лицо было благодушным. И все-таки Артему, привыкшему за каждым его словом видеть затаенный смысл, показалось, что глаза Зила поблескивают не только от пива.

— Н-нет, — ответил он почему-то не сразу.

— А разных подобных мыслишек: «Почему тузы пузастые заседают в кабинетах «Без доклада не входить»? По черноморским курортам разлетывают? С девками кутят в ресторанах? Я же, дескать, не глупей, а насчет смелости против них…» Ведь на свете как, Артюша? Овца завсегда будет овцой, а тигр тигром. Нету?

— А ты как? — вместо ответа спросил Артем и встретил смеющийся и пронзительный взгляд.

— Когда-то лишь так и думал, — улыбнулся Уразов и вздохнул. — Теперь нельзя. Закруглился. — Он огладил свой тяжелый, каменный подбородок, воскликнул: — Славно попарились, а? На верхнем полке э-эх и благодать! Растомило.

Прошли еще квартал, толкуя о том о сем. За папиросным ларьком показались поселковые дома, палисадники городской окраины. Артем вдруг вернулся к недавнему вопросу, заданному Зилом, словно желая окончательно его разрешить:

— Вот ты говорил, Макса: «Раньше». Ну, украду раньше — горжусь. Смелый. Гульну, окосею, силу чувствую — готов все столбы на улице выворотить. И сразу оглядываюсь: не выследили? Страх, он тут же, за пазухой, хоть и не кажу вида. Да ты и сам знаешь. А теперь в доме лопочет, — Артем опустил руку к земле, словно показывая, какая у него дочка. — Рад. Баба… ну, семья. Родные. Уже думки: поймать лишний рублишко, как воробья принести в зубах к порогу. Понял?

Показалось Артему или на самом деле в глазах Зила зажглось и тотчас погасло презрение?

— Точная формулировка, — согласно кивнул Зил. — И я так собираюсь. Другая дорожка нам заказана.

В начале второй недели Уразов не пришел ночевать. «Дружка завел, — объяснил он назавтра Артему. — Дело устраивается». А затем пропал совсем: день прошел, второй, четвертый. Люпаевы облегченно вздохнули: наверно, подыскал жилье получше, а то и уехал.

Неожиданно, как всегда вечером, Уразов явился в новом коротком пальто-реглане, в хромовых сапогах. С ним порог комнаты переступил долговязый мужчина в обвисшей нахлобученной шляпе, коричневом плаще, длинных, навыпуск брюках. Он громко сопел и все время щурил левый глаз с крупным жировиком на верхнем веке; мужчина молча извлек из глубоких карманов две полулитровые бутылки, кольцо колбасы.

Оба приятеля были сильно навеселе.

— Гульнем, Артюша, — сказал Уразов, широким жестом указав на приношение.

Маруся только что искупала дочку и укладывала ее спать. Одетая в байковый чепчик, до подбородка закрытая красным теплым одеялом, пухлая чистенькая девочка уже лежала в кроватке, чмокала губами. Артем, в нижней трикотажной сорочке, засунутой в брюки, и в растоптанных домашних шлепанцах, осматривал эмалированную кастрюлю: собирался наконец лудить. Он беспокойно покосился на жену.

— Где это ты… Василий, пропадал?

— У дружка, — показал Уразов на долговязого.

— Мы уж подумали, может, уехал. Вернулся в Болдов.

— Нужды к тому нету. Нашел приличную работу, собираюсь оформляться.

Уразов еле заметно подмигнул; заметил это один Артем. «Устроился? Попрошу у Володи Зубарева охотничье ружье и сделаю салют».

Из-за спины мужа выдвинулась Маруся, злая, с красными пятнами на лбу, узком подбородке; руки после ванной у нее были распарены, лицо в мелких капельках пота. Боясь потревожить засыпающую дочку, она проговорила негромко, но с каким-то шипением:

— Что вы себе, Василь Иваныч, места не найдете выпивать? Где были, там и гуляйте.

Словно подтверждая ее слова, Артем нерешительно кивнул:

— Я выпивать не буду.

В душе он считал, что Маруся неправа. Зачем недружески встретила Уразова? Гость. Конечно, надоел, да хоть бы выслушала, зачем пришел. Артем понял так, что Зил подыскал квартиру, а может, и работу и собирался об этом сказать. Ведь по приезде обещал отблагодарить, «не оставить внакладе». Он перехватил взгляд жены, устремленный на грязные ноги Уразова и его дружка: днем шел дождь, и оба сильно наследили. Главное ж, конечно, Марусю взвинтила водка. Зря. Правда, и Зил хорош: зачем принес целый литр и еще незнакомого человека позвал?

— Неласково встречаете, хозяюшка.

Сказал это Уразов вежливо, а рыжие, нависшие брови зашевелились.

— У нас тут не забегаловка, Василий Иваныч, — тотчас застрекотала Маруся. — Семейный дом. Понятие надо иметь.

— Насчет понятия прошу не указывать, Марья Ларионовна. Я в таких словах не нуждаюсь.

Опять Маруся неправа. Можно бы по-другому.

— Дочку мы искупали, Василий, — заговорил Артем, сам хорошенько не продумав, чем убедить Зила, стараясь только выправить положение. — Спокой ей нужен, чтоб заснула. В другой бы раз лучше посидели.

Вероятно, Уразов не уловил примиряющего тона Артема или просто не хотел его замечать, обиделся.

— Так повел себя, Артем?

— Как? Нормально.

Долговязый дружок давно водрузил на стол обе поллитровки, кольцо колбасы. Не снимая помятой обвисшей шляпы, уселся на стул, пьяно сопел и все щурил левый глаз. Вид у него был такой, словно он ожидал, что сейчас за ним начнут ухаживать и на столе появятся рюмки и соленые огурцы.

— Я по-хорошему пришел к тебе, Артем, — продолжал Уразов. — Ты человек или милиционер? Не ждал такого привета, не ждал.

Артем не успел ответить, как в разговор вновь вмешалась Маруся:

— Мы больше не можем вас держать у себя, Василь Иваныч. К нам приходила делопроизводительница Пелагея Семеновна, спрашивала, почему без прописки держим. Домоуправление оштрафовать грозится. А вы еще товарища с улицы привели. У нас семья, вон дочка никак не заснет… Артему завтра чуть свет на работу.

В домоуправлении Люпаевых действительно спрашивали: что за человек у них ночует? Ответ: «Приятель из Болдова приехал» — вполне удовлетворил делопроизводительницу. Маруся уж от себя добавила, будто их припугнули штрафом. Артем знал: остановить ее сейчас нельзя, будет скандал. Ведь она считала, что защищает его, Артема, семью, порядок. Он промолчал и этим словно бы подтвердил согласие с женой.

— Значит, брезгуешь моим угощением? — в упор глядя на него, проговорил Уразов. — Старую компанию пополам?

— Зря обижаешься… Василий. Сам видишь обстановку.

Нижняя челюсть Уразова выпятилась еще больше, вислые плечи задвигались, цепкие волосатые пальцы обеих рук зашевелились, точно желая сложиться в кулаки. Он процедил сквозь зубы:

— Не знал я, Артем, что ты такой косяк[1].

Смысла воровского слова «косяк» Маруся не знала, однако ее задел грубый, недобрый-тон Уразова, и она немедленно вступилась за мужа:

— Пришли в гости, Василь Иваныч, и обзываете в чужом доме.

Гнев Уразова наконец нашел выход:

— Заткнись… с-сука. Не твоего ума дело.

От неожиданности Маруся действительно замолчала и с раскрытым ртом растерянно оглянулась на мужа.

— Выпивши ты, — мрачно сказал Артем. — Протрезвился б на воздухе.

— Выгоняешь?

— Не выгоняю. Некрасиво выражаешься.

Обретшая дар речи Маруся хотела было с упреками накинуться на Уразова, но Артем решительным движением отодвинул ее назад. Желваки заходили под его кожей, губы сжались, выпятились: это было выражение, перед которым Маруся всегда пасовала, и она покорно притихла. Возможно, она все-таки не выдержала бы, но за спиной, в кроватке, заплакала двухлетняя дочка, и Маруся бросилась к ней. Артем сделал гостям знак: «Тихо. Давайте выйдем». Долговязый в обвисшей шляпе по-прежнему сидел на стуле, щурил левый глаз и сопел. Уразов коротко бросил ему:

— Айда.

Поднялся его дружок не сразу, точно сперва не понял. Затем глубже надвинул шляпу, молча сгреб со стола принесенные бутылки, колбасу, рассовал по карманам плаща.

Все трое вышли в пустую переднюю, сильно нагрязнив в комнате.

— И тут тебе, Зил, крыть нечем, — с ходу продолжал Артем. — Принял середь ночи? Принял. Спал ты на моем диване, ел мой хлеб-соль? Может, не так говорю? Иль так? Вот. А уж больше не могу. Что ты еще хочешь от меня? Дружка, вижу, завел, довольный я за тебя. Вот и перекантовывайся к нему… Добром прошу, Зил: я тебя больше не знаю и ты меня не знаешь. Потеряй мой адрес.

То, что сказал Артем Люпаев, было обычной формой между уголовниками, которые хотели разойтись мирно. Уразов отлично это знал; возразить ему было нечего. Он, видимо, что-то мысленно прикидывал, заговорил не сразу:

— Речистый ты стал, Казбек. Люблю умных людей, завсегда рад беседу держать. Дома ты не сторонник принимать меня с дружком. Что ж, давай выйдем на улицу, там обсудим до конца. Согласный? Одевайся.

Вот когда Артем отчетливо увидел взгляд Зила, уловил выражение: взгляд был пьяный, недобрый, угрожающий, и Артем догадался, зачем Зил выманивал его из дома. Обиделся и хотел свести счеты. Кто знает, что у него в кармане? Может, нож, а то даже и револьвер. Да и что за тип этот долговязый дружок в плаще? Заведут в темный переулок, начнут «качать правилки» — и конец.

— Свое я все сказал, — проговорил Артем, не спуская с Зила глаз. — Виноватым себя не считаю. А если ты решил зуб держать, то не советую. Не из пугливых я. Вот мое последнее слово.

— Теперь понятно. — Уразов сплюнул на пол. — Понятно.

Открылась дверь ближней комнаты, вышла жена техника в фартуке на толстом животе, с подкрашенными губами; в одной руке она несла тарелку с яйцами, в другой — завернутый в промасленную бумагу кусок сливочного масла. Она кинула взгляд на стоявших мужчин. Уразов вежливо приподнял кепку, поклонился, а когда женщина скрылась на кухне, толкнул локтем дружка и открыл дверь на лестничную площадку. Уже за порогом кинул Артему:

— Еще встретимся… козел.

Долговязый, придерживая бутылки в карманах, вышел за ним.

И Артем с тем внезапным просветлением, которое наступает у нас в трудную минуту, понял: по старой дорожке пошел Максим Зил. Собственно, он с нее, видимо, и не собирался сворачивать, а просто нагло, издевательски морочил ему голову. Еще по пути с Урала украл у кого-то паспорт, так же, конечно, добывал и деньги.

И как Артем мог поверить этому изворотливому, властному и холодному человеку? За то время, какое Уразов прожил у них в квартире, Артем имел полную возможность приглядеться к нему ближе. Когда счастливая Маруся играла с дочуркой, у губ Зила появлялась брезгливая складка. Если Артем принимался чинить стул, пилить дрова в сарайчике, Зил презрительно, с насмешкой щурил глаза и ни разу не вызвался помочь. За его наружной вежливостью, обходительностью скрывалось тяжелое высокомерие. Люди для него — ступеньки, по которым он шел к собственной выгоде. Он уничтожит любого, кто перейдет ему дорожку. Не зря товарищи по заключению говорили, будто в зоне на совесть Зила легло убийство. Один из «мужиков», на свободе работавший инженером, взбунтовался против вечных воровских поборов и отказался отдать в «общаг» долю полученной из дома посылки. Ночью его нашли за бараком с проломленной головой.

Подозрение пало на Зила, которого в это же время видели во дворе с железным ломиком. Но убийство принял на себя молодой «парчак», сидевший по первому делу и мечтавший быть принятым на воровской сходке в число «законников». К трем годам своего срока он получил еще пятнадцать и был переведен в другую колонию. «Парчак» считал, что пошел на подвиг и преступный мир это оценит. Все его тут же забыли и предоставили тянуть срок на строгом режиме. Максим Зил первый вычеркнул его из своей памяти.

«Одно досадно, — думал Артем, прислушиваясь к удалявшимся шагам на лестнице и защелкивая входную дверь на английский замок. — Не заведись Муська, выпили бы по триста граммов на брата, и до свиданья. Навсегда. Без свары. Все бы на душе спокойней». Однако в следующую минуту к нему пришла другая мысль: «А там кто знает: может, Зил хотел от меня еще чего? Может, лучше, что хоть и не по-мирному, а все же разошлись по своим дорожкам?»

Э, ладно. Больше этому беглому ворюге не обвести его вокруг пальца.

«Может, Зил уедет куда из нашего города? Вот бы ладно вышло. Собирался ведь. Хуже, коли останется и когда-нибудь вспомянет мне, что откололся, обидел, не стал водить с ним компанию. Такие не любят лишних свидетелей… Хоть бы его милиция сграбастала!»

V

В первых числах октября повалил сухой колючий снег, придавил мороз. Побелели крыши деревянных сарайчиков во дворе, узенькие тротуары, а береза, клен стояли густые, зеленые, лишь чуть тронутые желтизной. Затем снег растаял, началась грязь, слякоть, и вновь потеплело. Солнце обсушило землю, впору пальто снимать. Но листва деревьев в одну ночь почернела, начала коробиться, падать. Осень, обещавшая быть золотой, долгой, погасла на глазах.

В такой тихий, безветренный октябрьский вечер Артем вновь встретился с Уразовым, вернее, увидел его. Артем шел из магазина, расположенного на первом этаже здания центральной гостиницы, неся под мышкой пару свежезамороженных судаков. Уразов в это время, вместе с долговязым дружком в обвисшей шляпе, выводил из гостиничного ресторана мужчину средних лет в отличном кожаном пальто, с насунутой на глаза шапкой. Мужчина был до того пьян, что еле переставлял ноги; обеими руками он держал портфель. Прохожие на минуту приостанавливались, качали головами. Пожилая женщина в платке со вздохом сказала:

— Набрался, родимый. Поди, жена обрадуется.

С любопытством смотрели на пьяного двое рабочих, стоявших на низеньком каменном крыльце ресторана. Уразов с улыбкой подмигнул им: «Вот, дескать, что делать приходится: и смех и горе» — и вовремя поддержал чуть не упавшего мужчину в кожаном пальто.

— Осторожней, Петя, — весело, ободряюще говорил он. — Шагай к машине, сейчас тебя доставим домой в целости и сохранности. Так ножкой, так… в-во.

«Ну и дружки у Зила, — брезгливо подумал Артем. — Что это за тип в кожа́не? Ограбили небось кого и кутят».

Желая остаться незамеченным, Артем отодвинулся за ствол клена. Он видел, как Зил и долговязый в плаще, минуя ряд автомашин с зеленым глазком «Свободен», подвели пьяного к таксомотору синего цвета. Незадолго перед ними возле этой «Волги» остановилась женщина с чемоданчиком; она уже взялась было за ручку дверцы, да выпустила ее: видимо, шофер сказал, что занят. К нему-то и сели трое ресторанных гуляк. Мужчина в кожаном пальто вдруг стал вырываться от своих друзей. «Пензятка? — бормотал он, словно размышляя. — Пензятка. А может, лучше… туда?» — показал он пальцем на гостиницу. Долговязый в шляпе высунул из кармана засургученную головку «Старки», показал пьяному и вместе с Уразовым захохотал. Наконец все втиснулись в машину, дверца со стуком захлопнулась.

Синее такси укатило в сторону заводского поселка, леса. За лесом находилось село Пензятка, о котором упоминал пьяный с портфелем.

Удобнее перехватив под мышкой завернутых в газету судаков, Артем отправился домой. Уразов и его товарищи не выходили у него из головы. «Каков гад, а? — думал он. — Опять шайку сколотил. Ворюга. «Законник». Может, кого порядочного втянул на преступную тропку? Кто этот мужик в кожа́не?»

Путь от расположенной в центре гостиницы до поселка на городской окраине длинен, многое передумал Артем. Прав оказался начальник розыска майор Федотов: казалось бы, покончил Артем с тяжелым уголовным прошлым, ан нет, тянулась за ним ниточка, будто мокрые следы на полу. Нашлись люди и у них на заводе, которые лезли к нему с бутылками, считали ухарем. «В колонии сидел. Может ножом пырнуть, спереть, что плохо лежит». Кто его сторонился, кто заискивал, а некоторые предлагали тянуть из цеха инструменты, поделки. Не одного такого «дружка» пришлось Артему осадить, резко обрезать. Не раз собирался завод бросить. Вот что значит с молодости замараться: каждая сволочь считает своим.

А теперь и «крупная рыба» приплыла. «Если решил стать на правильную дорожку, помоги нам ее выловить». Э, нет! Своими силами старайтесь. Узнай Зил, что Артем донес на него, «продал», — не простит. Сам не сумеет проломить череп — передаст из тюрьмы товарищам «на воле», те расправятся. Да разве в этом дело? Он бы, может, и не испугался вступить с Зилом в единоборство, но зачем ему нарушать закон товарищества? Давно ли срок отбыл? В конце концов неизвестно еще, чем сейчас занимается Зил: кто его поймал на темных делах? Может, в самом деле на работу устроился? У «кожа́на» портфель был, не начальник ли какой из промкооперации? Мало, правда, на это похоже, а там кто знает?

«Э, да пускай разбираются кому надо. Что я, общественник какой? Иль бригадмилец?»

Дома Артем ничего не рассказал Марусе о встрече у гостиницы. Зачем расстраивать? Жена самого имени Зила не могла слышать. Вот уж третья неделя, как он не появляется на пороге, и слава богу. Маруся, кажется, подозревала, что «Николаев» совсем не друг из Болдова, только, наверно, не догадывалась, что он осужденный и находится в бегах.

И хорошо, что промолчал.

На другой день Артем вернулся с завода, как всегда, к обеду. Маруся пожарила на второе вчерашних судаков, и за стол он сел в хорошем настроении.

— Ну, как тут у вас? — спросил он, принимая, от жены тарелку со щами. — Все благополучно?

— Дома-то благополучно, а в поселке… не совсем.

— Что такое?

Маруся налила себе из кастрюли, придвинула лиловую пластмассовую хлебницу и рассказала новость, услышанную от соседки:

— Мужчина какой-то на рассвете к нам в поселок пришел. В одном белье, избитый. Ночью в лесу раздели. Сам не здешний: командировочный из Арзамаса. Обедал в ресторане — он в гостинице остановился, — выпил графинчик. Тут подсели какие-то двое, прилично одетые. Назвали себя работниками промкомбината. Угостили его. Он — их. «Промкомбинаты» пригласили гулять к себе на квартиру. Ну, а пьяному что? Правда, говорит, будто у машины опомнился, хотел вернуться в гостиницу, да втолкнули и захлопнули дверцу. Командировочный только запомнил, что один из «промкомбинатцев» сказал шоферу: «В Пензятку». Везли-везли его куда-то, а потом стоп! Вышел он — лес, темень. Таксист развернулся и уехал. Его повели по тропинке: «Вот за этими деревьями Пензятка». А командировочный уж немножко отрезвел, стал вырываться. Старший из «промкомбинатов» портфель у него схватил, показал ножик: «Пикни только». И в лес. То ли уж деньги большие в портфеле были, то ли документы — закричал командировочный. Вот тогда другой из бандитов вернулся и хватил его тяжелым. Больше командировочный ничего не помнит. Очнулся — лежит в одном белье, волосы на затылке от крови слиплись. Еле до нашего поселка добрел.

Артем перестал хлебать щи.

— Где он сейчас, этот… командировочный?

— В больнице — где! Пролежи-ка ночь в осеннем лесу… и еще чуть не убили.

Уткнувшись в тарелку, Артем вновь принялся за щи: аппетит пропал, до жареного судака он почти не дотронулся.

Вот, оказывается, кто был этот мужик в кожа́не! Зил и его дружок-моргун не боялись крови. А шофер у них, наверно, знакомый. Знает, кого и зачем в лес возил, да молчит. Видать, угощают его в ресторане, хорошо оплачивают. Пригрозили.

На мелочи разменивается Макса Зил, если стал раздевать пьяных. Хороший вор на это не пойдет. Может, у командировочного в портфеле куш был жирный? Обожди, обожди! Муся ж рассказывала, что сперва только портфель отняли. Уж потом, когда командировочный закричал, один из бандитов вернулся, долбанул по башке и раздел. Ну да, так и было. Наверняка это дружок-моргун сделал. Зил бы не стал мараться.

Э, что думать! Обманул, гад! Овечью шкуру перед ним, Артемом, напялил: хочу, мол, со всеми травку щипать, а допустили в стадо, начал по-волчьи рвать клыками. Глаза бесстыжие, смотрит — и не сморгнет.

Весь вечер Артем слонялся по комнате, бесцельно выходил на кухню, возвращался и не мог найти себе дело. Отказался от приглашения соседа-техника послушать концерт по телевизору.

«Выходит, я соучастник Зила, — рассуждал он ночью, лежа в кровати рядом с заснувшей женой. — Хочешь не хочешь, а совершил преступление: укрыл беглого. Узнает уголовный розыск, притянет за хвост. Вот же, гад, ползком втянул. Вдруг снова заявится, потребует, чтобы помог ему в чем-нибудь? Такой будет использовать, пока по рукам и ногам не спутает. Что ему стоит человека погубить? Отпор надо сразу дать. Увидит, что не хочу поддерживать воровскую компанию, отстанет. А вдруг начнет мстить? От такого всякой пакости ждать можно запросто».

У Артема совсем пропал сон.

С этого дня он начал сторониться людей, все о чем-то думал. В потемках опасался отпускать из дома жену с дочкой. Когда вечером шел по улице, зорко оглядывался по сторонам, в кармане сжимал тяжелый болт, припасенный для самозащиты.

Что же с ним будет дальше? Неужто рухнет все, что с таким трудом, муками наладил за последние годы? Прощай дочка, жена, товарищи, завод, Суринск? Снова тюрьма, этап, колония? Максима. Уразова Артем теперь ненавидел остро, тяжело, как личного врага. Дубина-дубина: начихал на майора Федотова, приютил беглого. Вот тебе и «легавый»! Правильный совет давал, многое знает в жизни.

Послушался бы — не кусал теперь пальцы.

VI

Подавленность, нервозность Артема сказались на работе в цеху. Он менее внимательно убирал свой станок, не сметал стружку, забывал в ящике измерительные инструменты.

Однажды, когда Артем Люпаев сломал новенький, только что заправленный резец и, сидя на кожухе станка, со злостью отвинчивал торцовым ключом болты, к нему подошел Владимир Зубарев. Постоял.

— Что-то, брат, не ладится у тебя.

— Без счастливой рубашки родился, — буркнул Артем.

Зубарев еще постоял, наблюдая за резкими, неровными движениями бывшего ученика.

— Зачем рвешь ключом? Нервишки ослабли?

— Какие есть, — угрюмо ответил Артем. — Прожил бы такую собачью жизнь, может, и у тебя ослабли бы.

Зубарев чуть прищурился, точно лучше хотел разглядеть Артема, ничего больше не сказал и вернулся к своему токарному полуавтомату.

Когда по цеху разнеслась трель звонка и, передыхая, замерли станки, он догнал Люпаева на лестнице, положил руку на плечо, улыбнулся:

— Холостой я, Артюша, остался. Катя уехала ночевать к старикам: мать заболела. Приходи вечерком, а? В «двенадцать королей» сыграем.

Артему не только с кем встречаться — смотреть на белый свет было тошно. Он хотел отказаться, да остановило приветливое, дружеское выражение лица Зубарева. Ладно, на часок.

Жил Зубарев на окраине города, в слободке, недалеко от махорочной фабрики, в собственном деревянном домике. На задах под обрывчиком протекала мутноводная, илистая Инсарка. В трех небольших комнатах было сухо, тепло и очень чисто. В клетке у окна на двух жердочках непрерывно прыгал щегол, трещал, заливался на все голоса.

Друзья сыграли две партии в «двенадцать королей», и оба раза Артем проиграл. Потом пили чай с домашним вареньем. То, что на столе не было водки, понравилось Артему. Светленькие обои комнаты, окрашенные в золотистый цвет от канареечного абажура, вышитые на холсте гладью цветы в ореховой рамочке, тарелка со вчерашним пирогом, стаканы в мельхиоровых подстаканниках — все действовало на него успокаивающе. И Когда Зубарев сердечно, участливо сказал: «Ну, выкладывай, что у тебя не заладилось в жизни?» — он не заставил себя упрашивать. В самом деле, ведь друг же ему Владимир! Настоящий, выручавший не раз. А кто Зил? И вымотанный, измученный долгими переживаниями Артем ничего не утаил о бывшем однокашнике.

— Во-от почему ты таким стал, — проговорил Зубарев, когда Артем замолчал. — Во-от! Скрытный ты, никому ничего… Да-а. Что ж решил делать?

— Если Зил сунется еще раз, дам от ворот поворот. Навсегда. А там будь что будет.

Зубарев завел будильник, поставил на лакированную тумбочку возле кровати: завтра на завод в первую смену.

— И это все?

В его вопросе был не только живейший интерес к судьбе «подопечного», к тому, что с ним произошло за минувший месяц, но также какая-то требовательность, ожидание еще чего-то. Возбужденный своим рассказом, Люпаев ответил другу недоуменным движением бровей:

— Думаешь, дрогну?

— В тебе-то я уверен. Но как быть… вообще? Ты от Зила отделаешься, а люди? По-прежнему будет грабить… а может, и убивать?

Люпаев поставил на стол стакан со спитым чаем, всем туловищем откинулся на диване, уперся руками в тугие, подавшиеся пружины. Видно было, что об этом он никогда не думал, и мысль поразила его.

— В голову не приходило? Во-от. Хочешь еще чаю?

Артем молчал, хмуро и пристально глядя в какую-то одному ему видимую точку.

— Пока был лишь своей судьбой занят, — говорил Зубарев, особенно заботливо наливая Артему из чайника янтарную заварку в стакан и пододвигая розетку с крыжовенным вареньем. — Верно? О людях думать надо. Ведь Зил и его дружок — удавы для всего Суринска. Для любого из жителей… и в первую очередь для тебя. Зил, его дружок — двуногие удавы. Разве не из-за таких, как они, после колонии и ты мучился, когда на работу не брали?

Снова в самую точку попал Владимир! Именно подобные гады клали черное пятно на тех, кто потом хотел честным трудом искупить вину. Снова Артема охватило чувство личной обиды, ненависти к Зилу, к его дружку-моргуну.

— Тебе, Артем, надо сделать еще один шаг вперед: выполнить гражданский долг. Порвал ты с уголовной компанией, к народу вернулся, а держишься будто… чужак. Забыл наш советский обычай? Плечом к плечу, рука за руку, и не пускать в свой круг вредный элемент… шпион ли он, грабитель — все равно. Варишься в заводском котле? Будь достойным его. Рабочие наши тебя приняли, я знаю. На что мастер Потапыч — барбос, а и тот недавно говорил: «Люпаев? Кошелек ему доверить могу». Каково?

И, видя, что Артем по-прежнему молчит, Зубарев продолжал уже настойчиво:

— Помнишь недавний Указ Верховного Совета об амнистии? Требовательность и великодушие — вот его основа.

Это Артем знал по себе. В колонии за отличное поведение, старательность в работе он сам вместо восьми лет просидел всего четыре с половиной года.

— Я, брат, хорошо помню этот Указ, — говорил дальше Зубарев. — По радио слышал, а потом специально прочитал в газете. О тебе думал. Ведь освободили всех заключенных, впервые севших на скамью подсудимых и приговоренных на срок до трех лет. Всех женщин с маленькими детьми, несовершеннолетних подростков, стариков. Здорово? Зато, с другой стороны, убийцам, насильникам, крупным растратчикам и всем закоренелым рецидивистам — никаких льгот. Упорно ведете паразитический образ жизни? Ладно. Тогда вас заставят работать в заключении. Что скажешь?

А что тут скажешь? Придраться не к чему. Таких, каким был раньше он, Артем, жалеют. А тех, кто затягивал его в темные дела, вроде Зила, не щадят. Люпаев внезапно перестал думать о себе. Не первый год знал он Зубарева и всегда удивлялся его серьезному, заинтересованному отношению к каждому вопросу. Владимир непременно узнает все подробности дела, о каком идет речь, взвесит их, а потом скажет не то, что приятно или выгодно слушающему, а то, что считает справедливым.

Давно еще Артем спросил его: «Ты ведь, Володя, в школе учился. Пятерки получал. Всегда думал, что из тебя агроном выйдет или зоотехник… бабочек собирал. А ты токарь». Зубарев ему тогда объяснил, что действительно после десятилетки собирался в институт, да в последний год войны убили отца на фронте. У матери их осталось трое, он самый старший. Пенсия небольшая, а чем сестренок кормить? Владимир и пошел на завод. Потом начались тяжелые годы восстановления, там женитьба. Жена уже была студенткой первого курса университета, изучала английский язык, и он отложил свою мечту, употребил все усилия, чтобы помочь ей закончить. И вот она теперь преподавательница, можно подумать о себе. Но сын Мишка растет, новая забота. Все-таки Зубарев не бросил надежды поступить в институт, теперь уже в технологический и на заочное. «Отяжелел, правда, малость, — говорил он. — Подзабыл многое. Но попробую».

Так, ничего не ответив хозяину, не притронувшись к остывшему чаю, Артем вдруг поднялся с дивана, сбросил у вешалки хозяйские шлепанцы, зашнуровал свои туфли.

— Пошел я.

Резкие перемены настроения у него были не редкостью, и друзья свыклись с ними.

— Обдумай все, — дал ему свой излюбленный совет Зубарев. — Обдумай. Уважение, брат, с неба в руку не падает, это не дождевая капля. Заслужить надо.

— Знаю.

Последнее слово Артем сказал уже в дверях, поправляя шапку на голове.

Вдоль улицы дул холодный пронизывающий ветер, срывая с лип, кленов редкие почерневшие листья. Темное, тучевое небо придавило крыши домов; не поймешь, то ли снег собирался, то ли дождь. Артем быстро шел вверх по тротуару к своему поселку. Задал ему Владимир задачу! Вишь чего от него ждут! Значит, людям мало того, что он стал честным человеком. Честных хватает и среди обывателей. А где их активность? Вот в чем гвоздь. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» — вспомнилась вдруг стихотворная строчка, заученная еще в школе.

Правой рукой он крепко сжимал в кармане тяжелый болт.

VII

После работы Артем побрился, надел новое пальто из черного грубошерстного драпа и пошел в центр города. Рано стемнело, на улицах слабым накалом горели фонари. Перед двухэтажным зданием Управления милиции, с вечно стоявшими у подъезда мотоциклами, автомобилями, опоясанными красной полосой, Артем беспокойно, исподтишка огляделся: никого из знакомых? — и вошел. В тускло освещенной передней с каменным полом нерешительно замялся.

— Вы, гражданин, по какому делу? — привел его в себя голос дежурного сержанта.

— Я… мне к начальнику уголовного.

— Нету его.

— У себя, — сказал спускавшийся по деревянной лестнице пожилой капитан в форменном пальто. — Уже вернулся из больницы.

— У себя? — переспросил дежурный сержант. — Тогда, гражданин, позвоните, может, примет. — Он тут же спросил у капитана: — Ну, как его женка? Камни в печени или… — Дежурный снизил голос, точно боялся громко назвать болезнь, о которой спрашивал.

Что ему ответил остановившийся капитан, Артем не расслышал: он набирал номер телефона. Только донеслись еще две короткие фразы: «Трудно Федотову», «Меньшой-то хроменький».

Выправив пропуск, Артем по застланной рыжей, стертой дорожкой лестнице поднялся на второй этаж, постучал.

Майор Федотов не заставил ждать перед дверью кабинета. Когда Артем вошел, он сидел за письменным столом и что-то писал. Редкие волосы его растрепались, падали на морщинистый лоб, но свежий воротничок, подшитый к форменному синему кителю, по-прежнему сиял белизною, как бы освещая жилистую шею, подбородок. Он кивнул Люпаеву на стул, долго еще строчил шариковой ручкой и, лишь когда отложил ее, спросил:

— Рассказывай, как живешь. На работе все в порядке?

Значит, узнал.

— Полный порядок, товарищ начальник.

— А дома? Дочка у тебя, кажется, растет?

«До сих пор под надзором держат», — подумал Артем и утвердительно кивнул.

— Освоился, значит, Люпаев? Ничего не мешает? Отлично… Да, ведь ты что-то хотел мне сказать? Слушаю.

От волнения Артем закашлялся, лицо его побагровело: он не знал, с чего начать. Майор Федотов пришел к нему на помощь.

— Не о знакомом ли из Болдова хотел сообщить? Что-то больно долго он у тебя загостился… без прописки. Что это за человек? Куда исчез?

Артем испуганно полупривстал.

— Вам… известно?

— Если спрашиваю, стало быть, что-то знаю. Как считаешь?

— Да… знаете.

— Продолжай.

Язык у Артема развязался. Он рассказал об Уразове все, что знал: про то, как жил с ним на Урале; про побег, про синюю «Волгу», лес и ограбленного «кожа́на»; даже про то, что за Зилом в заключении, по слухам, повисло нераскрытое «мокрое» дело.

Ни разу не перебил его майор Федотов. Затем хмуро встал, несколько раз из угла в угол прошелся по кабинету, поблескивая яловыми, зеркально начищенными сапогами. Вот когда лицо у него опять сухое, холодное, взгляд пронзительный, допрашивающий. Пожалуй, первое впечатление от майора у Артема было правильное. «Добренькими» такие лишь прикидываются, чтобы влезть в душу, лучше выпытать, а к терпению их служба приучает. В уголовный розыск слепленных из воска не берут — железных.

Тот ли Артем шаг сделал, придя в Управление милиции? Нужно ли было откровенничать с «легавыми»? Что ни скажи, а это похоже на сотрудничество. Не пришлось бы раскаяться.

— Почему раньше нам не сообщил? — остановясь против Люпаева, резко спросил майор.

— Думал, человеком станет, — хмуро ответил Артем.

— Значит, не верил судебным органам, которые несколько лет назад приговорили Уразова как рецидивиста к долгосрочному тюремному заключению? Думал: все ошибаются, а ты один прав? Человека в нем разглядел? Ну, и к чему твоя «доброта» привела? Невольно помог Уразову совершить ряд новых преступлений.

Словно горячей золы насыпали Артему за пазуху: стало жарко, он заерзал на стуле.

— Скажи, Люпаев, имел бы я право привлечь тебя к ответственности?

— Имели, — еле разлепил Артем губы.

— И привлек бы, не приди ты сам. Получил бы статью за укрывательство преступника. Видишь, как надо взвешивать свои поступки? — Майор вновь сел, откинулся в кресле, пронзительно глянул, на Артема. — Я сам отвечу, почему ты не пришел к нам раньше. Потому, что еще продолжаешь жить блатной психологией. Спрятать беглого и этим обмануть соседей, весь город — можно. А пойти в милицию, рассказать правду о злостном враге порядка — нельзя? Знаю, бывшие «друзья» тебе не простят. А мы вот прощаем.

Майор открыл ящик стола, достал два листа чистой бумаги, снял металлическую крышечку с чернильницы, взял ручку с прибора. Заметив, что кончик пера загрязнился, будет мазать, неторопливо, обстоятельно вытер его о пресс-папье.

За спиной майора Федотова на подоконнике стояла черная, туго набитая хозяйственная сумка на незастегнутой «молнии». Из сумки выглядывал подрумяненный батон, что-то завернутое в коричневую магазинную бумагу, бутылка молока. Артем сразу вспомнил больную жену начальника розыска, «меньшого хроменького». Значит, самому приходится по хозяйству?

— Мы чувствуем настоящего человека, Люпаев, и верим ему, — заговорил майор. — Что, к примеру, мы в тебе видим? Ты понял: нельзя присосаться к общественному карману. Вот тебя премировали на заводе — что это значит? Болеешь за план. Я знаю, ты не только заработать хочешь. На собрании выступал, поддержал инициативу профкома двор чистить… Взять хотя бы случай с Уразовым: совершил ты преступление, но опять-таки зачем? Надеялся перевоспитать. Уголовный розыск верит, что на сегодняшний день ты искренне понял свою ошибку, раскаялся. Вот за это… только за это я и уважаю тебя. Теперь ответь: где нам найти Уразова?

— Поссорились мы. Где он скрывается, не знаю. Верите?

— Не верил бы, не говорил с тобой. Ладно. Вот бумага, чернила, ручка, запиши свои показания.

Артем отодвинулся на стуле, торопливо возразил:

— Не могу, товарищ начальник. Вы же знаете, чем это для меня пахнет. Я, наоборот, вас прошу: не выставляйте меня свидетелем. Не поймите, что боюсь: я сам мужик-хват, меня голыми руками не возьмешь. Если налетит, сумею встретить. Но гады вроде Зила ни перед чем не остановятся: на мне обломают зубы, начнут женке мстить, дочку поуродуют.

Майор подумал.

— Просьбу твою уважим. Тогда расскажи приметы Уразова, мы станем его искать. Помоги и ты нам.

— Помогу… согласный. По дороге из колонии Зил украл паспорт. У пьяного. На имя жителя города Миасс с Южного Урала Николаева Василия Ивановича. Собирается оформить этот паспорт и жить по нему.

Майор Федотов взял шариковую ручку, сделал запись в настольном блокноте.

— Проверим. Сомнение есть: опытные воры, вроде Уразова, следов не оставляют. Вряд ли по этому паспорту пропишется, достанет другой. Проверим. Что еще можешь предложить?

Задумался теперь Артем. Заговорил, размышляя вслух:

— Думаю так, что Зил еще ко мне придет.

— Ты ж говоришь, поссорились?

— Верно, поссорились. Отказался я пьянствовать, компанию вести. Злые они с дружком в тот вечер ушли из моего дома. Но вот уж сколько времени прошло, а Зил мою семью все не трогает. Учтите: он не из тех, кто забывает обиды. Вот я и прикидываю: не придерживает ли меня про запас? Конечно, Зил видит: я назад в кодло лезть не собираюсь. К таким ворье не подходит близко. Только успел ли он окопаться в городе? Слишком времени мало прошло. Не захочет ли меня в чем использовать? Чую, заявится.

Майор Федотов опять раза два прошелся по кабинету.

— Пожалуй, ты прав. В таком случае, если Уразов явится, оставь ночевать. Постарайся, чтобы ничего не заподозрил, а сам сообщи нам… Можешь из любого автомата позвонить. Остальное мы берем на себя. Не беспокойся, твое участие в этом деле замаскируем. «Николаева» мы задержим под видом проверки документов, сразу пошлем запрос в Миасс по адресу настоящего Николаева, потом предъявим Уразову обвинение в том, что он живет по чужому паспорту. Ну, а тем временем затребуем о нем справку из колонии, фотографию. Поэтому, Люпаев, не пугайся, если при обыске вместе с ним возьмем и тебя. Это все для того, чтобы отвести Уразову глаза. Ты скоро выйдешь на свободу.

— Понимаю.

Прощаясь, майор Федотов протянул токарю руку, как делал и прежде. Взгляд его небольших желтых глаз опять был спокойный, доброжелательный. Складка у рта уже не казалась строгой, а скорее усталой, пальцы рук — болезненно худыми.

— Все ясно?

— Все.

— Обожди-ка. Идем, познакомлю со старшим оперуполномоченным Юртайкиным: надо, чтобы он видел тебя в лицо.

…Домой Артем вернулся насупленный, угрюмый и долго лежал на диване, опираясь головой о валик. Было неудобно, болела шея — он не менял положения. Итак, старое напрочь отрезано. Майор Федотов, выходит, все время держал его под наблюдением и заставил-таки работать на уголовный розыск. С одной стороны, не верил ему, хоть с виду был и ласковый. С другой, прищучил на ошибке и принудил сотрудничать. Правда, согласился не выставлять перед Зилом. Да большая ль от этого разница! Втянул? Втянул. Добился своего. Но вопрос в другом: хочет ли он, Артем, сотрудничать с милицией? Хочет или нет? Важно не то, как прикидывают начальники, а как решит он. А он не хочет. Вот и все. Для виду можно было согласиться, делать же не обязательно.

Шея затекла, стал болеть затылок. Артем чуть повернулся на левый бок, поджал левую ногу и переменил положение головы на валике.

«Ну, а если по совести? Если вчистую глядеть, правде в самые зрачки? А? Не прав разве начальник? Федотов этот… майор? Поскользнулся я? Не хотел, а поскользнулся. Охмурил меня гад Зил? Охмурил. Да почему же охмурил? Вот на что зло берет». Артем мучительно стал отыскивать причину, почему Зил обвел его вокруг пальца.

— Ворюги — они всегда такие, — вслух пробормотал он, механически выключив себя из понятия «ворюги».

Эта мысль, казалось, все объяснявшая, его не удовлетворила. Отчего же все-таки он оказался лопоухим? Когда-то ведь и он был «ворюгой»? Отчего? Вывод один, и другого не придумаешь: он по-честному поступает, а Уразов не по-честному. В этом у жуликов перед порядочными всегда козырь. Артем в Уразове увидел человека, а тот рассматривал его как фраера. И вот майор Федотов  з н а л  эту политику преступников, а он, Артем, за последние годы всеми силами старался ее забыть.

— Человек. Человек, — произнес Артем вслух.

Вот кого он искал вокруг себя и кого хотел видеть — человека. Начальник же розыска ни на минуту не забывал о хамской изворотливости матерых уголовников. И в этом оказался выше его.

Неожиданно Артем сел на диване, не спуская на пол ноги. Встряхнуться заставила пришедшая в голову мысль.

Ша! Вот почему Федотов зорче оказался! Ведь он все время «на страже интересов», как пишут в газетах. Ну да, начальник на посту, он весь нацелен на борьбу с Зилами всех мастей. Но в таком случае он охраняет и его, Артема? Токаря Артема Люпаева, гражданина города Суринска. И его жену Марусю, маленькую Лизоньку. Их барахло… Словом, вкруговую охраняет спокойствие! И как же теперь ему, Артему, не помочь Федотову? Ведь вот какая штука. Все в бороне, а он в стороне? Федотов, Зубарев, да, может быть, и жена Маруся, такие, как мастер Потапыч, ждут от него активности, а он хочет не замараться и умыть руки…

Артем взлохматил волосы и еще минут десять сидел неподвижно. К сделанному выводу он отнесся с придирчивым подозрением. Во всяком случае, вывод этот ни облегчения, ни радости ему не принес. Наоборот, Артем еще больше помрачнел. Значит, как ни крутись, а надо сотрудничать?

Хлопнула входная дверь, в передней послышался тонкий, дорогой голосок Лизоньки: это вернулась Маруся. После работы она заезжала за дочкой в детсад, а потом вместе с ней была у двоюродного брата в Посопе за Инсаркой.

Делиться своими тревогами с женой Артем не хотел и, постаравшись придать лицу приветливое выражение, сунул ноги в шлепанцы.

На другой день в цехе к станку Артема подошел Владимир Зубарев; в его взгляде стоял вопрос. Люпаев молча утвердительно кивнул ему, вставил новую заготовку. Зубарев улыбнулся, легонько толкнул плечом в плечо.

— Молодчина. Ходил-таки? Недаром я голосовал за тебя в профсоюз.

Артем не ответил на шутку. Нахмурясь, он смотрел, как из-под резца вместе с эмульсией текла жесткая, каленая, лиловато-синяя стружка.

VIII

Еще раза три выпадал снег, таял; наконец в конце ноября завьюжило, резко упала температура. Стандартные двухэтажные коттеджи поселка, деревянные домики застройщиков с палисадничками побелели и словно притихли.

Незадолго до Нового года, выйдя после смены с завода, Артем у проходной будки увидел Уразова и слегка вздрогнул. Торопливо сунул правую руку в карман старого полупальто с цигейковым воротником, нащупал железный болт. Как переменился Зил с той памятной дождливой октябрьской ночи, когда внезапно нагрянул к нему на квартиру! Он поправился, посвежел, казалось, даже раздался в плечах. Его тяжелый, выбритый подбородок прятался в поднятом воротнике пальто, меховая шапка щеголевато, чуть боком сидела на рыжеволосой голове, на руках были кожаные перчатки.

Как ни в чем не бывало он взял Артема за локоть.

— Не ожидал?

— Почему ж… — искренне ответил Артем.

— Небось обижаешься? Я тогда выпивши был, ты уж зуб не держи.

С того памятного вечера, когда Уразов приезжал с долговязым дружком к Люпаевым, прошло два месяца, но он об этом говорил так, словно был накануне. Зил все помнил, ничего не забыл. Артем с трудом скрыл неприятный озноб, болт из руки не выпустил.

— Я ведь тогда с хорошим приходил, — продолжал Уразов, придав задушевность голосу. — Отблагодарить. Я понимаю, дело не в тебе: баба. Вместо одного квартиранта увидела двух, бутылки с водкой, ну и… Словом, замнем до страшного суда на том свете.

«Встретил у проходной, — слушая Уразова, думал Артем. — Не решился на дом зайти, хочет выпытать, как к нему отношусь. Делает вид, что не собирался тогда выместить обиду».

— Давно, Макса, не видались. Я уж стал сомневаться: не уехал ли, мол? Помню, собирался.

— Чего торопиться? — усмехнулся Уразов. — Оглядел ваш городок: неплохой. Намереваюсь пожить. Кто из нас знает, где найдет, где потеряет?

«Ходит на свободе, — отмечал Артем. — Стало быть, угро не сыскало его следы. И тут прав майор Федотов: по старому паспорту Зил не прописался. Ну, да раз он закрутил, с местным воровским миром, то запросто достал другой. Что сейчас Зил от меня хочет? Не поздороваться же пришел? Есть нужда, обнюхивает; можно ль меня использовать?»

Медленно свернули на городские зады. Артем еще не знал: поможет задержать Зила или предоставит это самой милиции? Его дело — обрезать с бывшим однокашником всякую связь.

— Оделся ты, Зил… гладкий. Чем промышляешь?

Сумерки окутывали широкую и короткую поселковую улицу с голыми, жиденькими новосадками вдоль заснеженных, притоптанных тротуаров. В двухэтажных домах зажигались огни: желтые, зеленые, оранжевые — по цвету абажура. Где-то на окраине у оврага звонко кричали дети, катавшиеся на санках, и голоса их были хорошо слышны в сухом морозном воздухе. Артем с напряжением ждал, что ответит Уразов. Признается?

— Голову морочить тебе не стану, Казбек. Устроиться на работу сразу не удалось…

«Не захотел, — тут же холодно подытожил Артем. — Ты уже небось раздобыл чистые документы».

— …но и старые дела забросил. — Уразов, как бы по рассеянности, вторично подчеркнул: — Забросил. Помнишь дружка, что со мной приходил к тебе? В шляпе? Моргун. Так вот он в сапожной артели работает, ну, и достает кожу слева. Шьет, а я продаю на толчке: Еще кое-что попадает в руки… Словом, прямо сказать: спекулирую. И… надоело, заверяю по чести. Кончаю.

Чувство возмущения захлестнуло Артема. Дурачком его продолжает считать Зил? Убедился, что он «завязал» с прошлым, и все прикидывается честным? «Рассказал бы про командировочного в кожа́не. Как в Пензятку ездили и отпустили в одном белье».

— Гляди, Макса, не сбейся, — предупреждающе сказал Артем, делая вид, что принял серьезное участие в его судьбе. — Где спекуляция, там и другим пахнет… сам знаешь. Прихлопнет милиция, начнет копать, еще прежнее откроется. Тебя ж мой сосед-техник обещал к нам на завод устроить? А ты и носа не кажешь.

Видно, Зил ни в чем не заподозрил Артема, поверил ему.

— Во, во, во! — с хорошо разыгранной живостью подхватил он. — Ты, Казбек, как в воду глядел. По этому-то делу я и пришел к тебе. Похлопочите, пожалуйста, с техником. Начальник цеха ведь к вам хорошо относится? В долгу не останусь. Пора трудовую профессию заиметь. А не приходил сам знаешь почему: все выправлял паспорт. Теперь полный порядочек. И в домовую книгу оформился.

Он подмигнул, самодовольно похлопал себя по боковому карману.

— Где квартируешь?

— На Полежаевой. Ну да это старый адрес… короче, липа. Просто прописку мне там устроили. А вообще говоря, нашел бабу. Женюсь.

«Ох, до чего осторожен! — подумал Артем. — И паспорта не показал: на чье он у него имя? И адреса не открыл. Следов не оставляет. Считает, что поверил ему, будто насчет работы пришел. Если бы захотел «вкалывать», новые дружки давно бы устроили. Зачем же притопал?»

Вслух Артем сказал:

— Семью заводишь? Дело. Пустишь корни.

«А там как знать? — размышлял он дальше. — Может, и в самом деле насчет работы хлопочет?»

Артем знал, что воры часто так поступают. Когда-то ведь и Зилу надо замаскироваться. Человек он в городе новый, жить без работы опасно. Милиция может заподозрить: откуда берет средства? И вообще зачем сюда явился? Из каких мест? Поэтому Зилу обязательно надо втереться в какую-нибудь промартель, в ремонтную мастерскую, а еще лучше на завод. Сразу твердое положение. Потом можно уйти и всем объяснить: мол, ищу новое место. Этим же самым Зил сейчас делал Артема своим пособником: сперва, дескать, укрыл меня, беглого, а теперь и на завод устроил.

«Ишь, гад! Тянет за собой в кодло».

Вспомнилось, как осенью, в субботу, возвращаясь из городской бани, Зил, словно бы между прочим, завел разговор о «шашеле»: простецки стал расспрашивать, не тянет ли его, Артема, на воровскую дорожку. «Ведь тогда он пытал меня. А? Ей-богу, пытал! Стало быть, все время держал наготове у моего рта крючок с червяком и лишь ждал момента, чтобы дернуть удочку? Теперь подсекает». От злости Артем перестал ощущать сердце, сами сдвинулись брови, над переносицей выдавилась толстая складка.

— Что ты, Казбек? — подозрительно спросил Уразов.

— Думаю. — Артем еще круче свел брови. — Думаю, Макса. «Завязал» ты с прошлым прочно. Так чего тянуть? Понятно, поможем мы тебе с Данилычем… техником-соседом. Только его угостить нужно. Понял? Любит бутылочку высосать.

— Иль я интеллигент, не соображаю? — засмеялся Уразов. — На это финансов хватит. — Он вновь хлопнул себя по боковому карману: видно, там лежал кошелек.

— Тогда остановка за обслуживанием покупателей! — Артем весело разгладил морщины на лбу и кивнул на поселковый магазин, ярко блестевший освещенными витринами. — Зарядимся, и ко мне.

— Вот это дело! Постой, а твоя баба? Она меня… Да чего объяснять комиссару политграмоту!

Слабость у Артема началась от ног, поднялась к животу, вступила в руки. Все? Назад нету ходу? Окончательно решил? Вот почему, вернувшись из Управления милиции и лежа на диване, он остался недоволен ясным выводом: майор Федотов работает для него, поэтому он, Артем, обязан ему помочь; весь народ против воров, преступников, поэтому и он должен быть с ним. Но ведь майор Федотов и другие люди не хлебали с Зилом тюремную баланду, а он хлебал. В Артеме заговорил не разум и не страх, а какое-то слепое, властное чувство: так дым забивает глаза, уши, мозг, и человек теряет над собою власть. Может, бросить всю эту затею, пока не поздно? Откуда Федотов узнает о встрече с Зилом у заводских ворот? Он и так дал розыску нитку в руки, пускай сами ловят.

Скажи сейчас Уразов ему живое человеческое слово, и Артем отказался бы от задуманного и отпустил его. Уразов наблюдал за ним пытливо, со скрытой насмешкой. Он опять взял тон превосходства, усвоенный еще в колонии. Заговорил с издевкой, подковыривая каждым словом:

— Скис, Казбек?

— Чего… ты? О чем?

— Скис. Точный я осенью определил анализ: сделала из тебя баба подстилку для туфлей. Под каблуком-сидишь.

— Ах, ты вот опять что…

«Набиваешься? Старую линию гнешь? Ну, так будь что будет».

— Я под каблуком? — воскликнул он, разыгрывая затронутое самолюбие. — Вот увидишь, кто в доме хозяин! Что хочу, то и делаю. А чтобы Муська не порола горячку, отправлю ее ночевать к двоюродному брату на Посоп. С дочкой вместе. Айда закупать горючее. Да побольше. Сказать по правде, Зил, я тоже в охотку хлебну стаканчик-другой.

Уразов подхватил его под руку:

— Узнаю старого Казбека. Вот это по-нашему. Всякая баба ведьма: норовит сесть верхом да еще веником погонять. Барахло ей покупай, а сам барахлом не будь. К слову, о барахле — мой дружок Моргун спрашивал: ты не возьмешь на хранение кое-какой сапожный товаришко? Понимаешь, достал он заготовки по блату… по государственной цене и боится дома держать. Чударь! А за это он всю вашу семью обует.

Артему вспомнилось испытанное в детстве чувство, когда в лесу, за городом мимо его босой ноги прошмыгнула гадюка, обдав скользким холодом.

«Вот зачем Зил ко мне пришел. Вот лишь когда раскрыл свои карты. Краденое предлагает. Знает, что я противник воровским делам, и все-таки пришел. Значит, ему с дружком крайне нужна чужая помощь… даже помощь людей ненадежных. Вовремя я заявил в уголовный розыск. Очень вовремя. Затянул бы меня, паразит, не пожалел» Снова бы тюрьма, этапы. Коли так, не жди от меня пощады».

Они с Зилом закупили в магазине водки, колбасы, салаки, банку кабачковой икры. Сверток Артем взял с собой.

— Так не прощаемся. К девяти жду.

…Выпивка затянулась, и сосед-техник ушел из комнаты Люпаевых в первом часу ночи. Однокашники стали ложиться спать. На залитой клеенке стола валялись кожура от колбасы, рыбьи головки, зеленым пятном выделялась этикетка банки с икрой. До дюжины опорожненных бутылок из-под водки, пива было составлено на пол под кровать.

Казалось, на Уразова не действовало спиртное, он лишь побледнел да, больше оттопыривал губы. Стоило ему, однако, раздеться и лечь на диван, как он тут же крепко и тяжело заснул.

Выждав минут двадцать, Артем поднялся с кровати, нетвердо ступая босыми ногами, вышел в уборную. Заложил два пальца в рот, тщательно облегчил желудок. В комнату вернулся протрезвевшим. Стараясь не скрипнуть половицей, не зацепить стул, остановился возле дивана, прислушиваясь к сонному дыханию Уразова. Уразов легонько всхрапывал, лицо его вспотело, могучая правая рука с наколкой тушью «Любовь — дым» по привычке лежала на груди.

Сегодня после обеда, проводив жену и маленькую дочку к тетке, Артем позвонил в уголовный розыск и поставил в известность майора Федотова о том, что Максим Уразов должен у него ночевать. Теперь ему оставалось ожидать опергруппу.

IX

Звонки с лестничной площадки не разбудили Зила, даже не встревожили. «Крепко набрался», — подумал Артем, лежа на своей кровати. У него самого уши заболели от напряженного ожидания этих звонков. Ему уже казалось, что с того времени, как они легли, прошло часов пять и вот-вот наступит утро. Подниматься и отпирать квартиру Артем, конечно, не стал, наоборот, плотнее смежил глаза, начал подсвистывать носом. Против воли вспомнились зловещие звонки той ненастной октябрьской ночи, когда Зил поднял его с постели.

Скрипнула дверь дальней комнаты, где жил техник, зашаркали шлепанцы.

«Данилыч открыл оперуполномоченным, — отметил Артем, чутко ловя малейший шорох в передней, стараясь догадаться, что там происходит. — Встал? Тоже ведь хватил по завязку. Это его Настасья Павловна взбудила, жена. Трусиха она известная, сама средь ночи отпирать дверь ни за что не станет».

Из передней минуты две доносились негромкие переговоры, скрип половиц. Затем все еще заспанный, хрипловатый голос Данилыча произнес:

— Можете поглядеть: откуда чужие? Вот у соседа, правда, ночует гражданин. Эта дверь. Хороший знакомец из Болдова. А посторонние у нас откуда? Квартира тихая.

Шаги многих ног приблизились к их комнате, раздался настойчивый стук. Артем затаил дыхание, в груди гулко колотилось сердце. Стук в дверь повторился громче. Наконец на диване заворочался Уразов, рывком приподнял голову. Спрыгнул на пол, подскочил к двуспальной кровати, на которой с присвистом сопел Артем, грубо потряс его за плечи:

— Вставай. Кто-то стучит.

Притворяясь спящим, Артем не сразу открыл глаза, пробормотал:

— А? На работу? — Он сел в постели. — Это ты, Макса? Чего взбудил?

Тот показал на дверь. В нее из передней опять сильно постучали. Женский голос, словно рассуждая, проговорил:

— Спят, что ли, так?

— Слышь, Казбек? Баба. Кто такая?

Артем спустил ноги на пол, нащупал впотьмах брошенные на стул брюки, ответил также шепотом:

— Не пойму. Кажись, эта… как ее… в общем, из домкома.

— Она не одна, Казбек. Что ночью понадобилось?

Не дослушав его ответ, Уразов подскочил к своей одежде, схватил в охапку, бросился к окну. Стекло заледенело, слабо искрилось снизу от уличного фонаря. Двойная рама была обмазана оранжевой замазкой, обклеена газетой, внутри белела вата, а сверху лежали высохшие, сморщенные гроздья рябины. Артем зорко наблюдал за Уразовым, зная, что с улицы за окном следит милиция. То ли Уразов сам понял, как хлопотно возиться с рамами, то ли решил действовать по-другому, но вдруг на цыпочках вернулся к дивану, снова лег и накрылся своим пальто.

— Стучат, Артем, — вдруг проговорил он нарочито громко, тоном только что проснувшегося человека. — Открой.

Быстро натянув брюки, Артем зажег свет и откинул задвижку.

В комнату вошли трое работников милиции. Сзади виднелась пожилая женщина в старой шубке с кроличьим воротником, в рыжих валенках. Из-за нее с любопытством выглядывал сосед-техник.

— Едва добудились, — проговорил молодой коренастый лейтенант, ступавший носками внутрь. У него был короткий тупой нос, широкая переносица, на которой почти сходились густые черные брови. Окинув черными бегающими глазами Уразова, остатки пиршества на столе, пустые бутылки с краю, под кроватью, он проговорил: — Прошу предъявить документы.

Это был старший оперуполномоченный Юртайкин, Артем узнал его: два месяца назад в управлении их представил друг другу майор Федотов. Быстрого взгляда, которым они обменялись, не заметил никто. Отступив на шаг от двери, Артем произнес с хорошо разыгранным удивлением:

— Почему так поздно? Днем нельзя?

— Поговорим после, гражданин. Ближе к делу.

Слегка пожав плечами, Артем стал доставать документы. Все это время Уразов спокойно лежал на диване. Не торопясь, он щелчком выбил из пачки папиросу, закурил и выпустил густой дым. Лейтенант долго рассматривал паспорт Люпаева, проверил прописку.

— Вы хозяин квартиры?

— Я.

Артем понял, что вопрос этот Юртайкин задал специально для Уразова, представительницы домкома: показывает, будто видит его впервые. Мастак маскироваться.

Переворачивая листки документа, точно все не желая с ним расстаться, лейтенант через плечо глянул на Уразова.

— А почему вы не предъявляете?

— Разве это и к гостям относится? — спросил тот, развязно улыбаясь, и хладнокровно выпустил новую струю дыма.

— Мы на работе, гражданин, шутить с другими будете.

— Виноват. С похмелья голова не с того боку думает.

И так же небрежно Уразов вынул из висевшего рядом на стуле пиджака свой новенький паспорт, протянул лейтенанту. С дивана он по-прежнему не вставал. И Артем понял, почему так держит себя его бывший однокашник: надеется на паспорт. Действительно, не знай в розыске, что он за птица, и попадись при обычной проверке простоватый, оперуполномоченный, Зил мог бы и выскользнуть.

— Откуда к нам приехали? — спросил Юртайкин.

— Там написано.

— Я грамотный, — слегка нахмурился старший оперуполномоченный. — Если спрашиваю, стало быть, так нужно.

— Не возражаю. Проверочка насчет подозрительного элемента? Рад служить милиции. У меня в биографии все чисто. Жил на станции Алзамай под Нижнеудинском. Сибирь-матушка. Точно?

Уразов шутил, старался держаться с оперуполномоченными на равной ноге. Артем удивился его самообладанию: хоть бы голос осекся, рука дрогнула, забегал взгляд. Простоватое спокойствие, под которым чуть ли не легкая издевочка прячется.

— Все едут в Сибирь, — рассматривая прописку, говорил Юртайкин, — а вы, Куклин, наоборот?

«Куклин? — тотчас мысленно повторил Артем. — Вон как теперь прозывается!»

— Рыба ищет где глубже, товарищ оперуполномоченный. Слыхали? А человек где лучше. С чего ваши такие строгости?

— Жуликов, верно, ловят, — простосердечно вставила пожилая представительница из домкома в шубке с кроличьим воротником. — Универмаг на Посопе третьего дня ограбили. Там, говорят, часов забрали, обуви, матерьялу! Грузовой машиной вывозили.

— Универмаг? — повернулся к ней Уразов. — Не слыхал, мамаша. — Он чуть усмехнулся, покачал головой. — Работают люди. Все понятно, товарищ оперуполномоченный. Вопросов больше нету. А я думаю: с чего, ночью тревожат?

Руку он держал полупротянутой, как бы готовясь взять обратно свой документ.

Неожиданно лейтенант Юртайкин положил оба паспорта к себе в планшет.

— Одевайтесь, граждане: вы, Люпаев, и вы, Куклин. Придется проехать с нами в Управление милиции: там разберемся.

Даже сейчас ничего не изменилось в лице Уразова, только усмешечка, появившаяся в глазах, стала острее.

— Вы шутите, товарищ лейтенант? Что тут выяснять? В чем дело? Вы на кого устраиваете облавы: на взломщиков, беспаспортников или у кого… полный порядок? Не полагается арестовывать без ордера. У нас Конституция есть. Я буду жаловаться в Москву.

— Жалуйтесь, это ваше право. А наше право выявлять, кто без прописки ночует не по своим квартирам. Вас, гражданин Куклин, мы не арестовываем, а временно задерживаем для выяснения личности. Закон нам разрешает на двадцать четыре часа. — Старший оперуполномоченный повернулся к Люпаеву. — От домкома к нам поступили сведения, что у вас незаконно проживает один гражданин. Вот понятая может подтвердить.

Женщина в шубке с кроличьим воротником, в валенках кивнула утвердительно:

— Говорили, верно! Ночует, мол, мужчина. Этот ли, другой, сказать не могу. Высокий из себя, здоровый. Знакомец из Болдова. Раньше ходил без пальто, после приоделся. А в точности сказать не могу, сама не видала.

Все это время сосед-техник Данилыч, стоявший в передней за понятой, с недоумением прислушивался к разговору. Был он в женином халате, наброшенном поверх ночной майки, с припухшим от недавней выпивки и сна лицом, растрепавшимися волосами на лысеющей голове. Раза два Данилыч пытался что-то сказать, но его никто не слушал.

— Я для пояснения, товарищ лейтенант… два слова пояснения, — улучив момент, влез он в разговор. — Выяснять этого ночующего гражданина нужды нету. Я его основательно знаю, он по осени больше недели жил у нас… У Артема Филатыча. Все тут знаем. Не Куклин он, а по-правильному, как записан в паспорте, Николаев. Николаев Василь Иваныч. Вы почему… как ее… Алзамай-станцию назвали? Сибирь… назвали, Василь Иваныч? Он из Болдова, товарищ опер… опер… все тут знают. На работу просился к нам в завод… Только сказал: не сразу могу поступить, после Нового года.

Видимо, Данилычу хотелось взять под защиту Уразова, внести ясность в положение. Кончил он, однако, тем, что недоуменно заморгал-заморгал и умолк. Юртайкин видел, что хмель еще крепко бродит в голове техника, и согласно кивнул ему: мол, ваше сообщение принял к сведению.

— Николаев из Болдова? Отметим. Вас, когда потребуется, вызовем для дачи свидетельских показаний.

— Выпивши он сильно, — негромко, чтобы не слышал техник, сказал Уразов. — Сидели мы тут. Шутили разное.

Он все еще лежал на диване, но уже смотрел зорко. Раскаивался ли Артем в том, что сделал? Жалел Уразова? И не раскаивался и не жалел, но совершенно не сочувствовал и оперуполномоченным уголовного розыска. Этот «привод» в управление слишком живо вызвал в памяти то, что было с ним самим девять лет назад. Состояние, охватившее его, легче всего было охарактеризовать так: он не был «за», но и не был «против». Если бы милиционеры вдруг заротозейничали и дали Уразову возможность скрыться, Артем едва ли пожалел бы об этом. Долг свой он выполнил, сообщил в розыск, а сумеют ли они взять преступника — их дело.

Сам он уже стоял одетый, готовый к выходу. Исподтишка остро следил за Уразовым: не заподозрил? Не раскусил, что и он, Артем, тут замешан? Вопрос этот занимал его больше всего.

Одеваться Уразов по-прежнему не торопился: наверно, взвешивал обстановку, искал лучший выход. Артему он сейчас напоминал насторожившегося зверя, который внутренне собрался к прыжку. К какому? В какую сторону?

— Собирайтесь, — повелительно сказал Уразову лейтенант. — Не задерживайте.

Юртайкин взял со стула его брюки, протягивая, ощупал карманы. Уразов немедленно поднялся с дивана, почти вырвал брюки, стал натягивать. Особенно долго он возился с правым сапогом, раза два поправлял портянку, суя руку в голенище. Молоденький толстощекий сержант милиции поторопил:

— Вы б побыстрее.

— А куда мне спешить? — вдруг грубо, насмешливо сказал Уразов. — Чай, не к теще на блины.

Крупное располневшее лицо его закаменело, глаза холодно сузились, движения могучего, жилистого тела сделались осторожными. Очевидно, Уразов понял, что запутался. Однако самообладание только на минуту оставило его. Он вновь постарался взять себя в руки, весело, беспечно бросил старшему оперуполномоченному:

— Готов, товарищ лейтенант. Могу сопровождать вас хоть на край света.

И первый направился к выходу.

— Обождите, Куклин, — сухо остановил его Юртайкин. — Дайте сперва сержанту пройти.

— Дорогу старшим, — тут же нашелся Уразов, видимо неприятно пораженный тем, что его ведут уже под охраной.

Все еще не теряя присутствия духа, он на лестнице с наигранной шутливостью сказал Артему:

— Башка трещит. Придется, как вернемся, раньше времени опохмелиться. Где бы поллитровочку достать?

Глухая зимняя ночь стояла над городом. На северо-востоке белесая туча, поднимаясь снизу, как длинная снежная гора, начала закрывать небо. Дул ветер, неся сухую, колючую поземку. В окнах поселковых домов почти не виднелось огней, лишь светили редкие уличные фонари. Через дорогу на столбе, погромыхивая, раскачивалась полусорванная автобусная вывеска, и густая тень ее словно утюжила сугроб.

Против подъезда на дороге чернел милицейский автомобиль с высоким крытым кузовом. Когда сходили с крыльца, Уразов оказался зажатым посреди двух оперуполномоченных: сержанта и Юртайкина. Он продолжал зубоскалить с ними, а сам привычно огляделся. Вокруг ни души. Дворы большинства поселковых домов стояли неогороженные, открывая сарайчики, погреба; пробитая тропинка вела в темень к оврагу. Сделав шагов семь по снегу, Уразов резко дал подножку лейтенанту, со страшной силой толкнул в грудь: Юртайкин упал. Молоденький сержант цепко схватил Уразова обеими руками, испуганно крикнул:

— Стой!.. Стой!..

Стряхнув его одним движением плеч, Уразов молниеносно пустил в ход свои огромные кулаки: сержант не удержался на ногах. Третьего оперуполномоченного Уразов встретил пригнувшись: в руке у него блеснул нож, выхваченный из-за голенища, и налетевший работник милиции со стоном опустился в сугроб.

Надо же так! Случилось именно то, о чем Артему подумалось в доме. Лишь с той разницей, что милиция не ротозейничала и все произошло совсем по-другому. Нельзя сказать, чтобы Артем не ожидал от Уразова решительных действий: он слишком хорошо знал его. Просто Артем при этом аресте надеялся остаться в стороне, не участвовать в следствии.

Путь Уразову был открыт — на зады к оврагу; за оврагом угадывался лес. Правда, с подножки машины торопливо спрыгнул шофер-милиционер, из снега подымался лейтенант, шаря у пояса кобуру нагана, — оба находились далеко. Уразов бросился к оврагу. Бежать ему предстояло мимо Артема. Тому стоило сделать лишь один шаг вперед, чтобы подставить ногу.

И он его сделал. В нем заговорило что-то более сильное, чем все рассуждения о неприязни к милиции.

— Ты? — падая, закричал беглый заключенный. — Ты?..

Он тут же вскочил, замахнулся ножом. Артем схватил его за руку, стиснул, и оба покатились в сугроб. Неизвестно, чем бы кончилась эта борьба; подбежавшие Юртайкин, сержант, шофер навалились на Уразова, скрутили руки. Шапка его слетела, чуб развевался, он был весь в снегу, тяжело дышал. Встав на ноги, он горящими глазами впился в Артема, выдавил сквозь зубы:

— Выходит, это ты, гад, меня продал?

— Когда продают, деньги получают. А ты думал, опять меня в шайку втянешь? Я не стул, чтобы с места на место переставлять. В колонии давил и тут захотел? Па-ра-зит! «Законник»!

— Ну, ты еще, падло, меня вспомнишь. Сперва покрывал.

— Не покрывал, а пожалел… считал: одумался ты. Ан волком оказался. Знаю, как ты спекулировал… в лесу под Пензяткой на синем такси.

— Вон ты какой! — даже задохнулся Уразов. — Во-он ты какой!

Он вдруг заскрипел зубами, разразился страшными ругательствами, на нижней губе выступила пена.

— Довольно, — одернул преступника лейтенант Юртайкин. — Довольно психа разыгрывать. У следователя поговоришь. Лезь в машину.

Вместе с Уразовым, Артемом в кузов автомобиля сели два работника милиции. Раненый сознание потерял ненадолго, поддерживаемый товарищами, поднялся на ноги: его спасла толстая зимняя шинель и то, что Уразов не рассчитал удара. Все же кровь из левого порезанного плеча выступала наружу, и раненого милиционера поместили в кабину к шоферу.

Автомашина понеслась по тихим улицам в город, остановилась перед областной больницей. В приемный покой раненого отвели лейтенант Юртайкин и Артем; когда они возвращались, лейтенант сказал:

— Жалко, Люпаев, поцеремонился я у вас в квартире. В таких случаях мы всегда обыск делаем. Брюки Уразова я ощупал, под подушку заглянул, сапоги ж осматривать не стал. А нож как раз в правом лежал. Все хотелось тебя побольше замаскировать… Майор наказывал. Хорошо, что промахнулся вражина, не попал в сердце.

В управлении, несмотря на поздний час, находился майор Федотов. От недосыпания под его глазами обозначились сиреневые мешочки, но мягко светился белый подворотничок, блестели начищенные сапоги, и это придавало угловатой костистой фигуре начальника розыска свежий, подтянутый вид. Майор вышел в коридор, где сидели задержанные, остановился возле Артема.

— Так это ты, Люпаев, помешал скрыться преступнику?

Очевидно, лейтенант Юртайкин все рассказал ему об аресте. Под охраной сейчас находился один Максим Уразов — нахохленный, со скрученными за спиной руками.

Артем поднялся.

— Товарищ начальник, — сказал он, — разрешите, я дополнительные сведения дам об Уразове-Николаеве-Куклине. Могу и свидетелем на суде выступить.

Из кабинета показался сержант.

— Куклин! На допрос к следователю!

Бросив последний злобный взгляд на Артема, Зил вышел. Майор Федотов еще минуты две пристально рассматривал Артема. Вдруг улыбнулся, чуть покривив губы, почти не сузив глаза, и, не ожидая, когда за конвоиром закроется дверь, сказал:

— Правильный шаг сделал, Люпаев. Чего в потемки играть? Вошел в новую жизнь, крепко стой на обеих ногах. Закон у нас один: народный. И нечего придерживаться других законов… писанных вилами на воде. Своего бывшего «дружка» не бойся. Судить его будут по статье 191-й Уголовного кодекса: покушение на жизнь работника милиции при исполнении служебных обязанностей. Получит самое малое… пятнадцать лет. Теперь рецидивистов изолируют, содержат на строгом режиме. Местожительство его дружка Моргуна, как ты называешь, установим и тоже заберем. В нашем городе Уразову-Куклину некому будет передать «наказ» о мести. Да и… шибко преувеличивает преступный мир свою силу. Власть сумеет защитить и тебя, и семью. Мы-то, работники розыска, не боимся? Ну и вот.

Маскироваться теперь Артему не было нужды, и в управлении не стали его задерживать. Он собрался идти домой, да неожиданно для себя спросил начальника:

— Как ваша жена? Слыхал, в больнице лежала? Продукты в хозяйственной сумке вы, помню, сами в дом покупали. Поправилась?

Такого вопроса Федотов не ожидал: это Артем увидел по его поднятым бровям. Казалось, майор раздумывал: стоит ли посвящать бывшего поднадзорного токаря в свою семейную жизнь? Легкие морщины на его лбу разгладились, будто перешли к глазам; глаза залучились признательным человеческим теплом.

— Выздоровела. Подозрение, как потом мне медсестра призналась, на рак было. Оказалось, камни в печени. Операция тоже не легкая, ну… обошлось. Дома уже моя хозяйка, с ребятами, и все боли сняло.

Заговорили они теперь как двое давних знакомых.

— Чем блатные хвастаются? — сказал Федотов, собираясь пройти в кабинет к следователю. — Одним — что волевые. Все могут. А что могут, если разобраться? Ограбить, исподтишка пырнуть в живот. Красиво? Здо́рово нужно людям? Слезы одни от такой «воли», горе одно. Мы же хотим, чтобы веселые все были, дети играли без заботы. Нашей волей хлеб растет, заводы стучат, спутники в космосе летают. Так чья же воля крепче? Здоровей? И неужто мы своей волей не можем перебить гнилую, воровскую? Еще как! Это всем и надобно делать.

Улицу обнимала глухая, засугробленная, подмороженная тишина, когда Артем Люпаев все, еще нервно возбужденный, чутко подвижный, вышел из уголовного розыска. Поземка прекратилась, тротуар местами лежал асфальтово-черный, обнаженный, а к домам, воротам прибило косицы снега, мерцавшего нетронутой белизной. Фонарь, вполнакала, по-ночному горевший против управления, словно решеткой был пересечен голыми ветвями тополя.

Едва Артем двинулся домой, как от ствола тополя отделилась высокая фигура и перерезала ему путь; за ней — вторая. Плечи Артема напряглись, он остановился, сунул руку в карман ватной фуфайки, зажал в кулаке железный болт, готовый к обороне. Кровь горячим варом разбежалась по жилам. Что ж, он готов принять бой. Пусть налетают сколько хотят — отступить его не заставят.

— Ты, Артем? Заждались.

Передний был Владимир Зубарев, с ним знакомый электрик с их завода. Вот это кто! Фу, черт! Почему-то в коленках вдруг слабина. Да уж не жалеет ли он, что обманулся? Во в какой азарт вошел! Артем лишь покосился на друга и ничего не сказал.

Погоди! А почему Зубарь и его товарищ очутились тут? Не стряслось ли что с Марусей? Лизонькой? Вчера вечером, перед тем как принять Зила, Люпаев отправил жену с дочкой именно к Зубаревым в слободку, а не к двоюродному брату на Посоп. Вроде оба спокойны? Артем вдруг почувствовал, как он измотался за эту бесконечную, тревожную ночь. Он по-прежнему не вынимал из кармана руку с болтом.

— Все в порядке? — оживленно спрашивал Зубарев. — Поймали? Одним добрым делом на свете больше стало. Пошли, Маруся с дочкой уже дома. С ними и моя жинка. Беспокоятся. Чайник согрели, ждут. Ну, а мы с Костей решили тебя встретить.

И они гурьбой тронулись по зимней безмолвной улице к поселку.

«Из-за меня не спали», — все еще взбудораженно отметил Артем. Он по-прежнему молчал, горбил плечи, иногда поглядывал по сторонам.

Очевидно, время уже близилось к утру, там и сям окна в домах, тронутые морозными узорами, чисто, уютно светились, мелькали тени: люди собирались на работу. Вот-вот проснется большой трудовой город. Артем почувствовал, что ему жарко, расстегнул воротник пальто. Ртуть в термометре, наверно, поднялась, сдают холода. Или согрела быстрее побежавшая по жилам от недавнего волнения кровь? А может, дружеские улыбки, слова заводских товарищей, шедших рядом? Хорошо ему. Будто он только что проснулся и все видит свежим, острым глазом. И город родной, и людей, а сейчас встретит самых близких. Артем тихонько вынул из кармана железный болт и выкинул его в снег.

РАССКАЗЫ