ки.
– Никак Евгений потерялся, Чембарцев? – Мария Карповна заглянула в печку, откуда духовито пахло жирными щами и котлетами оленьими с перцем. – Он же сына поехал встречать… – Мария Карповна постояла, прислонясь к печке спиной, потом нагребла ракет из ящика, прикрытого шкурой, и вышла из избы.
Ночь над зимовкой просторная – вокруг чернота и сияние вверху, от горизонта до горизонта. Над самой головой сияние медленно пляшет, колышет сверкающими полотнами. Так в детских снах танцуют над головой феи. Шепчут добрые феи детям: «Усни, усни – успокойся…»
– Я тебе усну! – говорит Мария Карповна. Горячая красная ракета, шипя, ушла к северному сиянию. Рассыпалась искрами, словно ударившись о прозрачную твердь. За ней зеленая, желтая и опять красная. Стоит Мария Карповна на крыльце – воюет с ночью и одиночеством. Одна, как маяк. Послышалось ей – собаки залаяли.
– Что ли, мерещится? – сказала она.
Собаки залаяли ближе.
– Ишь ты, Казбек лает. И Жулик…
Мария Карповна почесала затылок ракетницей и закричала во весь голос:
– Степан!.. Степан!.. – и побежала в избу, скатерть стелить крахмальную, ставить на стол хлеб теплый, ею самой выпеченный, селедку малосольную, нежную, что твоя семга, тарелки глубокие и ложку крепкую. Нож Мария Карповна не положила, – муж всегда своим ножом действует, ему охотничий нож привычнее.
Одиннадцать крупных псов залаяли, завизжали возле избы. Даже сквозь обитые войлоком двери различила Мария Карповна их усталое дыхание с хрипом и свистом.
– Легли, – сказала она. – Сейчас явится. – Стояла Мария Карповна возле стола, чтобы своим раскрасневшимся видом сделать еду и закуску, и тепло избы еще радостное. – Снег с унтов стряхивает, – прошептала она.
Дверь отворилась. С облаком морозного пара вошел в избу Наташкин и Ленькин отец, Степан Васильевич Соколов, промысловый рыбак и охотник – заслуженный в своем деле мастер.
– Ты чего же так долго ехал? – спросила Мария Карповна, подвигаясь к нему.
– У Ветровой горы был, вон как далеко… Ну, чего ты… Мария Карповна попыталась его обнять и даже поцеловать в заросшую щеку, но после такого приветствия отодвинулась.
– Чего-чего, – сказала она сердито. – А ничего, вот чего.
– Да я ж не про это… Я говорю – с мороза я. И весь грязный.
– Да нешто я буду ждать, пока ты умоешься, – всхлипнула Мария Карповна. – Двадцать лет в этой пустыне проклятой маюсь, а все привыкнуть никак не могу. Люди нормальные в городах живут, с газом, цветы нюхают, пирожные кушают. А тут… Везде беспокойно: где воюют, где земля сама сотрясается. А я тут бессильная – всех слышу, а помочь не могу. Я это радио разобью! – Мария Карповна привстала на цыпочки, все-таки дотянулась – чмокнула мужа в щеку. – Сними капюшон-то, – сказала она ворчливо.
– Потом, потом, мать. Собак распрягать пойду – лежат, языки на снег вывалили. Всю неделю в упряжке. – Легко отстранив Марию Карповну, Степан Васильевич ушел распрягать собак, чтобы залезли они отдыхать от работы в теплые катухи на мягкую подстилку.
Мария Карповна подошла к приемнику. Заметив ракетницу, забытую на столе между селедкой и маринованными огурчиками, Мария Карповна ткнула ею в приемник.
Приемник похрипел, посвистал соловьем и сказал мягким Раиным голосом:
– Тетя Муся, ваши ребята чувствуют себя превосходно. Здоровье у них отличное, аппетит прекрасный. Мария Карповна закричала во двор:
– Степан, Степан! Иди, про ребят передают. Аппетит у них прекрасный.
– У них всегда аппетит прекрасный, – ответил Степан Васильевич со двора. – Собаки так уходились – в катухи заползти не могут.
– Про ребят передают, а ты про собак! – гневно крикнула Мария Карповна. – Ты, никак, собак по катухам на руках разносишь?
Степан Васильевич просунул голову в избу, послушал.
– Где же передают, свистят только. Мария Карповна бросилась к приемнику, принялась его шевелить и подстраивать.
– Что же ты замолчала про ребят-то?.. Сейчас скажет.
– Собакам корм задать нужно.
Мария Карповна ударила по верхней крышке приемника кулаком, как это делают многие нетерпеливые люди.
– Ты послушай, что делается. У Воронина острова под полярной станцией льды лопнули. Самолет к ним пошел, а у них уже полосу разворотило. Евгений Чембарцев потерялся. Поехал сына встречать и потерялся, розыск ведут по радио. Сын сиротой растет, – год назад мать померла, теперь вот отец потерялся.
Степан Васильевич вздохнул.
– Собакам все же корм задать нужно.
Охотник и зверолов сам за стол не сядет, пока собакам своим корм не задаст. И Мария Карповна не могла в этом правиле мужу перечить.
– Директор говорит, Наташа и Леня ребята способные, только очень торопятся, – сказало радио Раиным добрым голосим. – Тетя Муся, вы не огорчайтесь, сейчас все ребята торопятся. Может, им витаминов много дают. Я как на них посмотрю – и глазах рябит. И все-то они знают, и обо всем рассуждают. Только что Наташка и Ленька у меня тут толкались… – Радио снова засвистало, завыло, заулюлюкало.
Мария Карповна принялась его трясти, и постукивать, и подшлепывать. Она даже вспотела, борясь таким образом с электрическим мусором в атмосфере. Она была уже красная, и волосы ее растрепались, когда вошел со двора Степан Васильевич.
– Ух, враг, – сказала ему Мария Карповна. – Вот они, твои детки. Все в тебя, всё куда-то торопятся, только предметами заниматься не торопятся.
– Здоровые, сытые – вот и торопятся, – спокойно ответил Степан Васильевич. – Где-то у меня мазь была? По льду собаки шли. Лед острый, как рашпиль, – собаки все лапы в кровь изодрали.
– Успеешь! – закричала на него Мария Карповна. – Уймись – про детей послушай.
– Тетя Муся, двойку Леня исправил, – вдруг сквозь свист и треск произнесло радио.
Мария Карповна растерянно повернулась к мужу.
– Это какую двойку?!
– Обыкновенную, – ответил Степан Васильевич, но дальше шутить остерегся: в глазах Марии Карповны было столько гневной печали, недоумения, усталости и досады, что Степан Васильевич посадил ее на стул и погладил, как маленькую, по голове. – Ты вроде похудела, что ли? Может быть, в отпуск тебе? На курорт?
– Что я там не видала? Жару я твою не видала? – Представила Мария Карповна черноморский зной летом, очереди в кафе и рестораны, чтоб пообедать.
Потом Мария Карповна втянула запах духовитых щей, которые наварила к приезду мужа и уже третьи сутки кипятит и морозит, чтоб не прокисли, и направилась к печке. По дороге вспомнила она Ленькину двойку и грозно потребовала, поворотясь к мужу.
– Степан, где ремень? Куда ты ремень спрятал?
– А где моя мазь? – спросил Степан Васильевич в свою очередь.
– Вон она, твоя мазь, на подоконнике.
Степан Васильевич снял с себя ремень, протянул жене.
– Ты ремень, что ли, спрашивала? Мария Карповна посмотрела на ремень долгим тоскливым взглядом.
– Ух, Степан, ух, враг. Чего ты мне этот ремень суешь? Зачем мне ремень, если выпороть некого? Как я их выпорю, если я тут, а они там? Интернаты специально придумали, чтобы ребят от ремня спасать.
– Ничего, собак запряжешь – погоди, отдохнут, – в поселок съездишь, устроишь им выволочку – и обратно. Только, слышь, не задерживайся, по гостям-то не больно бегай, мне без тебя скучно жить. – Степан Васильевич опоясался ремнем, понюхал собачью мазь – видать, крепкий от нее дух шел, если его лицо перекосилось и сморщилось, – чихнул громко и ушел собакам лапы лечить.
– Умный какой, как Ленька, – проворчала ему вслед Мария Карповна. Имена своих старших сынов она в суете не поминала, только к месту и с гордостью, поскольку один уже работал механиком, а второй учился на инженера-металлурга. – Я на поездку сколько дней потеряю – туда, обратно да там побыть? Я их погодя выпорю, когда они на каникулы в марте приедут. – Мария Карповна достала щи из печки, большущую миску, котлет оленьих, тушенных в подливе с чесноком и перцем. Пожалела своих невесток, которым в Норильске за всяким продуктом нужно в магазин бегать. Пожалела Наташку и Леньку, которым тоже, наверное, оленьих котлет хочется, поскольку они очень их любят и съедают по десяти штук враз, а потом ходят – от живота стонут. Всхлипнула Мария Карповна тихонько, чтобы муж во дворе не услышал, и прошептала: – Обросли небось. Под ногтями, наверное, уголь…
– Зимовка Соленая Губа, – сказало радио ласковым Раиным голосом. – Тетя Муся, напоминаю: в пятнадцать часов тридцать минут вы услышите ваших ребят. Они будут говорить.
– Я им поговорю! – Мария Карповна подошла к этажерке, чтобы разглядеть своих младших ребят, Наташку и Леньку, среди фотокарточек старших сынов и невесток, а когда нагляделась, подумала: «Наташку надо бы приголубить, помягче с ней надо, все ж таки девочка». Но вслух Мария Карповна произнесла: – Радио придумали, чтобы детей не показывать. Не могут телевизоры матерям поставить. Может, они с лица осунулись. Мать по телевизору все разглядела бы, а по радио что увидишь? – Радио захрипело. Мысли Марии Карповны передвинулись ближе к реальной жизни. – Ну, если они кашляют или хрипят, я и по радио обнаружу. Я им покажу, как с голыми шеями бегать.
Радио засвистело, захохотало оглашенным небесным горлом. Мария Карповна покрутила настройку. Хорошо поставленными голосами московских дикторов радио сообщило ей, что в итальянской провинции Пьемонт произошло наводнение, от которого особенно пострадали крестьяне. В Токио двести студентов университета, избитые полицейскими, доставлены в госпиталь. В Северной Ирландии…
Мария Карповна с тяжелым вздохом перевела волну. Она понимала, конечно, что ни Ленькина двойка, ни Наташкин кашель по сравнению с мировыми событиями никакого значения не имеют, и все-таки ей очень хотелось, чтобы ни двоек, ни кашля у ее ребят не было.
В кабинете физики в кладовой сидели на корточках Ленька, Коля и Наташка. Наташка сгребала рукавицей осколки стекла в кучку.
– Кокнулся, – говорила она.
Ленька поднял прибор, который «кокнулся», поставил его на полку.